Когда дверь упала, и мы перешагнули через порог, Гхажш удивлённо присвистнул: «Надо же, ищем, ищем… И на тебе…»
Зал, в который мы попали, немаленький, хочу заметить, был полон книгами до потолочных сводов. Несчётные ряды полок бесконечной длины были заполнены томами и свитками. Пахло пылью и запустением.
Мы прошлись между полок. Любопытный Гхай цапнул с одной из них древнего вида свиток и развернул его.
— Положи на место, — повелительно сказал Гхажш. — Ещё испортишь чего. Всё равно читать не умеешь.
— Как это не умею, — возмутился Гхай. — Умею. Вот, слушай, — и прочёл с умением, которого от него трудно было ожидать:
«Узнать, уговорить, украсть, убить.
И смерть перехитрить, и выжить снова.
Жить средь врагов и с ними хлеб делить,
Годами не видать родного крова.
Нам своего пути не изменить -
Узнать, уговорить, украсть, убить…»
— Ну и что? — пожал плечами Гхажш. — Я этот стих ещё младенцем выучил. «Война шагхрата». Его каждый мальчишка знает.
— А начало ты тоже знаешь? — хитро улыбаясь, спросил Гхай.
Что значит, «начало»? — удивился Гхажш. — Ты же весь прочитал.
— Неа, — покачал головой Гхай:
«Прекрасен атакующий йоред,
Прекрасен жуткой смертной красотою.
Сияет на доспехах солнца свет,
Трепещут и летят над полем боя
Знаменья, много знавшие побед.
Прекрасен атакующий йоред.
Почтение внушает гномов строй,
Суровы лица воинов могучих,
Щиты несокрушимою стеной,
И эхом отдаваясь в горных кручах,
Наводит ужас клич их боевой.
Почтение внушает гномов строй.
Эльфийских стрел чарующий напев,
Коль жив остался, помнить будешь вечно.
Скользят стрелки весёлые меж древ
И песенки свои поют беспечно.
И сеют смерть. Ты вспомнишь уцелев,
Эльфийских стрел чарующий напев.
Но мы не видим красоты в войне,
Для нас она — привычная работа.
Тяжёлая поклажа на спине,
Бег по оврагам до седьмого пота,
Резня ночная в страшной тишине.
Нет, мы не видим красоты в войне.
Узнать, уговорить, украсть, убить
И смерть перехитрить, и выжить снова.
Жить средь врагов и с ними хлеб делить,
Годами не видать родного крова.
Нам своего пути не изменить -
Узнать, уговорить, украсть, убить…»
Гхай закончил и замолчал. Гхажш тоже помолчал немного, вытер что-то со щеки и сказал: «Ладно. Читай, Гхай, читай. Мы же для того сюда и шли, чтобы это можно было читать. Всем. Читай».
— Можно? — просиял Гхай. — Я тут посижу. Тут ещё стихи есть. Никогда стихов не читал. У нас на всю деревню одна книга. По ней огхров учат. Там стихов нет.
— Можно, — подтвердил Гхажш. — Только осторожнее с ними. Чтобы не рассыпалось, от древности.
— Я же не маленький, — обиделся Гхай. — Что я, не понимаю?
Гхажш ещё раз вытер что-то со щёк и обратился ко мне:
— Знаешь, Чшаэм. Если я не ошибаюсь, и старые книги не врут, то где-то здесь есть ещё одна дверца. Взломаешь?
— Конечно, — пожал я плечами. — Ты же для этого меня сюда и привёл.
Дверцу мы нашли быстро. И она была совсем нетолстая, не окованная железом, не такая, как все. Простая дверь, словно в нашей гостиной, в Тукборо. Её даже взламывать не пришлось, она от одного пинка вылетела.
За дверцей оказалось совсем небольшое помещение, по трём стенам уставленное полками с толстенными фолиантами. По середине стоял хрупкий круглый столик. Рядом с ним — кресло с высокой резной спинкой. На столике, на блестящем бронзовом треножнике, покоился шар, размером примерно с мою голову.
Гхажш подошёл к столику, сел в кресло и ладонью стёр пыль со стеклянной, отражающей свет факелов, поверхности шара. «Если корноухий не соврал, — сказал он, — эта штука должна работать». И положил ладонь на верхушку шара. Некоторое время ничего не происходило. В свете факелов я не сразу заметил, что шар начал светиться. Светиться мягким, жемчужным светом.
Затаив дыхание, с замершим сердцем я смотрел, как разгорается этот призрачный свет, уступая место проступающему изнутри видению. Как будто кто-то протирал шар изнутри. Сначала проступило нечто, движущееся по внутренней поверхности, оказавшееся мягкой тряпочкой и держащими её пальцами. Потом тряпочка убралась, и к стеклу приблизилось благообразное бритое лицо. Лицо дыхнуло на стекло, а тряпочка стёрла появившийся туманный след. И снова уступило место лицу. Лицо собралось, было, дыхнуть на стекло ещё раз, но вдруг глаза его округлились, рот открылся, и я с удивлением услышал исходящий из шара вопль.
Через мгновение в шаре было видно только быстро удаляющуюся человеческую фигуру, да ещё слышался непрекращающийся вопль. «Подождём, — сказал Гхажш, снимая ладонь с шара. — Ты бы присел. Это, наверное, надолго».
Поискав глазами, я обнаружил какой-то табурет и уселся на него, вперив взор в шар. Там ничего не происходило. Потом внутри проявилось изображение двух человечков. Люди приблизились, и в шар затянуло новое лицо. Лицо старика. Строг был его взгляд, и мужественна складка губ.
— Кто ты? — сурово спросил старик голосом человека, привыкшего повелевать. — Кто ты? И как посмел заглянуть в Палантир?
— Гондор Кримпатулагх атул! — сказал Гхажш, и лицо его тоже стало суровым. — Здравствуй, Великий Король!
Глава 34
Сколько лет прошло с того, изменившего мою жизнь, лета. Сколько лиг с тех пор осталось за моей спиной. Сколько отметин от чужих клинков осталось на теле, и сколько крови отведал мой собственный клинок. Клинок у меня всё тот же — предсмертный подарок Урагха. Он лишь стал немного уже и легче от встреч с точильным камнем.
Огхр, который раскрыл-таки тайны Гхазатбуурза, а может, придумал свои, не один раз порывался переделать мой кугхри, обещая облегчить его и наварить на него новые лезвия, что будут одинаково хорошо рубить и гномское железо, и кхандский шёлк. Но я ему запретил даже прикасаться к моему мечу. Тяжёлый подарок Урагха ни разу не подвёл меня за все эти годы, и при каждом взгляде на него оживает моя память.
Гхажш говорит, что у меня совсем не урруугхайское отношение к мечу. Он считает, что в этом я похож на гондорцев, которые дают своим клинкам имена и считают, что в них заключена особая, внутренняя, сила. Может быть, он и прав, иногда мне, действительно, кажется, что в моём клинке есть немалая доля силы и мужества Урагха.
Гхажш, он часто бывает прав. Даже странно, он на одиннадцать лет моложе меня и во столько же раз мудрее. Из каждого события жизни он ухитряется извлечь намного больше, чем я. И получается так, что он моложе меня годами и гораздо старше опытом. Одно время я думал, что таковы все урр-уу-гхай. Но потом убедился, что это далеко не так. Гхай, например, так и остался бесшабашным мальчишкой. Кажется, что годы изменили в нём только цвет волос, но это бывает заметно лишь в долгих походах, когда голову негде и некогда брить. Тогда у него отрастает жёсткий серебристо-каштановый ёжик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108