От одной этой мысли облако волос Джессики, пышных, как у младенцев на картинах прерафаэлитов, опало. В Джессике все время что-нибудь сникало, в зависимости от обстоятельств. Юбки сползали, потому что бедра были слишком узки, чтобы эти юбки держались, а ей никогда не приходило в голову ушить их в поясе. Блузки обвисали, потому что она забывала толком заправить их. Вся фигура ее выглядела поникшей, потому что ростом Джессика была всего метр шестьдесят и никогда не давала себе труда держаться прямо. Но, даже сникая не только телом, но и духом, она оставалась неотразимой. Мужчины, видя поникшую Джессику, находили самую мысль о женщинах с прямыми спинами отталкивающей по причине их якобы мужеподобности. У нее был крошечный носик, крошечный подбородок и огромные печальные лавандовые глаза под прелестными широкими бровями. Когда поникшие уголки губ, казалось, портили ее очаровательный маленький ротик, мужчины сгорали от желания поцеловать его. Впрочем, когда губки ее не были поникшими, реакция оставалась такой же.
Мужчины привлекали Джессику больше всего. Она считала, что успешно скрывает от матери эту присущую ей опасную склонность, но, видно, ей это не очень удавалось, иначе мать не стала бы так упорно настаивать, чтобы Джессика поселила к себе соседку или переехала в дамский отель «Барбизон», этот дьявольский островок целомудрия. Целомудрие привлекало Джессику меньше всего.
Девушка из Бостона — несомненно, шпионка ее матери, думала Джессика, с восхитительно поникшим видом направляясь домой и губя надежды на блестящий вечер по крайней мере дюжины мужчин с Мэдисон-авеню, на которых она даже не взглянула. В обычном настроении Джессика в упор смотрела на всех мужчин, попадавших в поле ее зрения хотя бы на долю секунды, и оценивала их по десятибалльной шкале, исходя из единственного критерия: «Хорош ли он в постели?» Чтобы получить оценку ниже «четырех», мужчина должен был быть крайне непривлекательным, ибо Джессика была очень близорука и терпеть не могла носить очки на людях. В среднем за неделю число получивших «шесть» и «семь» измерялось дюжинами. Она никогда не могла судить наверняка, потому что видела слишком плохо, но, честно говоря, не скупилась на оценки.
В час пик Билли с трудом поймала такси и добралась до квартиры Джессики лишь к половине седьмого, цепенея от волнения. Швейцар позвонил из вестибюля, чтобы сообщить о ее прибытии, как раз тогда, когда Джессика успела спрятать пять разрозненных мужских носков, широкий ремень и — в последнюю минуту — свою резиновую спринцовку. Ну может ли девственница пользоваться резиновой спринцовкой? Джессика была в ужасе, чтобы раздумывать над этим. Она стояла в дверях и наблюдала, как на тележке к ней везут груду впечатляюще качественного багажа. За тележкой шел привратник, а за ним шествовала, как показалось близорукой Джессике, амазонка. Пока привратник разгружал багаж, она торопливо поздоровалась со смутно видимой высокой фигурой, тоскливо подумав о том моменте, когда останется с вновь прибывшей наедине. Амазонка застыла посреди гостиной, молчаливая, неуверенная. Хотя Билли наконец научилась немного преодолевать свою скованность благодаря тому, что теперь говорила по-французски и даже умела общаться с новыми знакомыми, перспектива жизни в тесном соседстве с превосходящей ее девушкой одного с ней происхождения, с девушкой на три года старше, разом вызвала в памяти десятки поводов для беспокойства, которые сопровождали ее первые восемнадцать лет жизни. При виде невысокой Джессики, такой субтильной, почти хилой, Билли вновь почувствовала себя огромной, словно снова стала толстой.
Привратник ушел, и Джессика вспомнила о хороших манерах.
— О, почему бы нам не сесть? — застенчиво пробормотала она. — Вы, должно быть, очень устали — на улице так жарко. — Она неуверенно указала рукой на кресло, и высокая фигура села, вздохнув от усталости и облегчения. Джессика пыталась нащупать какую-либо общую почву, чтобы разговорить незнакомку. — Придумала! — отважилась она. — Почему бы нам не выпить? Я так волнуюсь!..
При этих добрых словах амазонка разразилась слезами. За компанию с ней разрыдалась и Джессика. Поплакать она любила и считала это весьма полезным в трудные моменты.
Минут через пять Джессика надела очки и внимательно рассмотрела Билли. Всю жизнь ей хотелось выглядеть как Билли, и она так и сказала ей. Билли ответила, что всю жизнь мечтала выглядеть как Джессика. Обе говорили чистую правду, и обе понимали это. Через два часа Билли рассказала Джессике все об Эдуаре, а Джессика рассказала Билли все о трех «девятибалльных» мужчинах, с которыми крутила любовь сейчас. Их дружба с каждой минутой росла в геометрической прогрессии. Обеим казалось, что им никогда не хватит времени, чтобы поведать друг другу обо всем, что так хотелось рассказать. Перед тем как в четыре часа утра наконец разойтись по своим спальням, предварительно освободив из заточения резиновую спринцовку Джессики, они заключили торжественный договор никогда не говорить никому ни в Провиденсе, ни в Нью-Йорке, ни в Бостоне ничего друг о друге, кроме имени, добавляя лишь банальное «очень хорошая девушка». Этот договор они соблюдали всю жизнь.
* * *
Первое, что бросилось Билли в глаза, когда она вошла в школу Катарины Гиббс, был пристальный взгляд последней миссис Гиббс, сурово и непримиримо глядевшей с портрета, висевшего над столом секретаря в приемной. Но она не выглядит суровой, подумала Билли, она словно знает о тебе все и еще не решила, нужно ли тебя решительно отвергнуть. Уголком глаза Билли заметила, что кто-то стоит у дверей лифта и тщательно осматривает каждую девушку, оценивая перчатки, шляпку, платье и косметику, которой не должно быть очень много. Это требование не представляло трудностей для Билли, слишком хорошо помнившей бостонские нравы.
Трудности представлял Грегг. Билли кляла Грегга и Питмена, кем бы они ни были. Зачем люди в жестокости своей изобрели стенографию, спрашивала она себя, когда с дьявольской неумолимостью звенел ежечасный звонок и она торопливо, но с положенной аккуратностью переходила из класса стенографии в класс машинописи и снова в класс стенографии. Многие из ее одноклассниц уже чуть-чуть умели печатать до того, как поступили к Кэти Гиббс, но даже те, кто считал, что поднаторели в этом деле, очень скоро убеждались в беспочвенности своих иллюзий. Все они стали «гиббсовским материалом», а это значило, что от них ожидали скорейшего достижения определенного уровня мастерства, уровня, который убивал Билли своей вопиющей недостижимостью. Неужели они всерьез полагают, что к концу курса она сможет стенографировать сто слов в минуту и без ошибок печатать шестьдесят слов в минуту?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173
Мужчины привлекали Джессику больше всего. Она считала, что успешно скрывает от матери эту присущую ей опасную склонность, но, видно, ей это не очень удавалось, иначе мать не стала бы так упорно настаивать, чтобы Джессика поселила к себе соседку или переехала в дамский отель «Барбизон», этот дьявольский островок целомудрия. Целомудрие привлекало Джессику меньше всего.
Девушка из Бостона — несомненно, шпионка ее матери, думала Джессика, с восхитительно поникшим видом направляясь домой и губя надежды на блестящий вечер по крайней мере дюжины мужчин с Мэдисон-авеню, на которых она даже не взглянула. В обычном настроении Джессика в упор смотрела на всех мужчин, попадавших в поле ее зрения хотя бы на долю секунды, и оценивала их по десятибалльной шкале, исходя из единственного критерия: «Хорош ли он в постели?» Чтобы получить оценку ниже «четырех», мужчина должен был быть крайне непривлекательным, ибо Джессика была очень близорука и терпеть не могла носить очки на людях. В среднем за неделю число получивших «шесть» и «семь» измерялось дюжинами. Она никогда не могла судить наверняка, потому что видела слишком плохо, но, честно говоря, не скупилась на оценки.
В час пик Билли с трудом поймала такси и добралась до квартиры Джессики лишь к половине седьмого, цепенея от волнения. Швейцар позвонил из вестибюля, чтобы сообщить о ее прибытии, как раз тогда, когда Джессика успела спрятать пять разрозненных мужских носков, широкий ремень и — в последнюю минуту — свою резиновую спринцовку. Ну может ли девственница пользоваться резиновой спринцовкой? Джессика была в ужасе, чтобы раздумывать над этим. Она стояла в дверях и наблюдала, как на тележке к ней везут груду впечатляюще качественного багажа. За тележкой шел привратник, а за ним шествовала, как показалось близорукой Джессике, амазонка. Пока привратник разгружал багаж, она торопливо поздоровалась со смутно видимой высокой фигурой, тоскливо подумав о том моменте, когда останется с вновь прибывшей наедине. Амазонка застыла посреди гостиной, молчаливая, неуверенная. Хотя Билли наконец научилась немного преодолевать свою скованность благодаря тому, что теперь говорила по-французски и даже умела общаться с новыми знакомыми, перспектива жизни в тесном соседстве с превосходящей ее девушкой одного с ней происхождения, с девушкой на три года старше, разом вызвала в памяти десятки поводов для беспокойства, которые сопровождали ее первые восемнадцать лет жизни. При виде невысокой Джессики, такой субтильной, почти хилой, Билли вновь почувствовала себя огромной, словно снова стала толстой.
Привратник ушел, и Джессика вспомнила о хороших манерах.
— О, почему бы нам не сесть? — застенчиво пробормотала она. — Вы, должно быть, очень устали — на улице так жарко. — Она неуверенно указала рукой на кресло, и высокая фигура села, вздохнув от усталости и облегчения. Джессика пыталась нащупать какую-либо общую почву, чтобы разговорить незнакомку. — Придумала! — отважилась она. — Почему бы нам не выпить? Я так волнуюсь!..
При этих добрых словах амазонка разразилась слезами. За компанию с ней разрыдалась и Джессика. Поплакать она любила и считала это весьма полезным в трудные моменты.
Минут через пять Джессика надела очки и внимательно рассмотрела Билли. Всю жизнь ей хотелось выглядеть как Билли, и она так и сказала ей. Билли ответила, что всю жизнь мечтала выглядеть как Джессика. Обе говорили чистую правду, и обе понимали это. Через два часа Билли рассказала Джессике все об Эдуаре, а Джессика рассказала Билли все о трех «девятибалльных» мужчинах, с которыми крутила любовь сейчас. Их дружба с каждой минутой росла в геометрической прогрессии. Обеим казалось, что им никогда не хватит времени, чтобы поведать друг другу обо всем, что так хотелось рассказать. Перед тем как в четыре часа утра наконец разойтись по своим спальням, предварительно освободив из заточения резиновую спринцовку Джессики, они заключили торжественный договор никогда не говорить никому ни в Провиденсе, ни в Нью-Йорке, ни в Бостоне ничего друг о друге, кроме имени, добавляя лишь банальное «очень хорошая девушка». Этот договор они соблюдали всю жизнь.
* * *
Первое, что бросилось Билли в глаза, когда она вошла в школу Катарины Гиббс, был пристальный взгляд последней миссис Гиббс, сурово и непримиримо глядевшей с портрета, висевшего над столом секретаря в приемной. Но она не выглядит суровой, подумала Билли, она словно знает о тебе все и еще не решила, нужно ли тебя решительно отвергнуть. Уголком глаза Билли заметила, что кто-то стоит у дверей лифта и тщательно осматривает каждую девушку, оценивая перчатки, шляпку, платье и косметику, которой не должно быть очень много. Это требование не представляло трудностей для Билли, слишком хорошо помнившей бостонские нравы.
Трудности представлял Грегг. Билли кляла Грегга и Питмена, кем бы они ни были. Зачем люди в жестокости своей изобрели стенографию, спрашивала она себя, когда с дьявольской неумолимостью звенел ежечасный звонок и она торопливо, но с положенной аккуратностью переходила из класса стенографии в класс машинописи и снова в класс стенографии. Многие из ее одноклассниц уже чуть-чуть умели печатать до того, как поступили к Кэти Гиббс, но даже те, кто считал, что поднаторели в этом деле, очень скоро убеждались в беспочвенности своих иллюзий. Все они стали «гиббсовским материалом», а это значило, что от них ожидали скорейшего достижения определенного уровня мастерства, уровня, который убивал Билли своей вопиющей недостижимостью. Неужели они всерьез полагают, что к концу курса она сможет стенографировать сто слов в минуту и без ошибок печатать шестьдесят слов в минуту?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173