Для нее, хоть она в мыслях не произносила это слово, все они были мужчинами-проститутками. Теперь она это поняла, поняла и то, что всегда их презирала. Презирала ли она себя, общаясь с ними? Об этом думать не хотелось.
Но с Вито она и не вспомнила о своих властных хищнических привычках. Ей казалось, он читает ее, как книгу. Ему нравилось долго и лениво ласкать свое сокровище — Билли, лелеять каждую ее черточку, как будто счастье, которое он ей давал, превращало ее в еще большую драгоценность. Когда она кончала, он напоминал человека, получившего бесценный дар, хотя преподносил его он сам. Он был так чудесно нетороплив. Они лежали подолгу, словно все, какое есть, время в мире принадлежало им, он не был настойчив, ни о чем не просил, ни к чему не стремился, наслаждался каждым мигом. Он смыл с нее цинизм и жесткость, она стала мягкой, беззащитной и открытой, какой не была, пожалуй, со времен Парижа.
Билли поднялась, вышла из тени дерева и побрела обратно в отель, золотисто-белый замок с высокими ставнями, расписанными в серо-голубых тонах. Дело не только в сексе, и она это понимала. Что бы ни случилось, она нутром чувствовала, что Вито — любовь всей ее жизни. Это ее пугало.
* * *
Последние дни Каннского кинофестиваля похожи на предканикулярное время в колледже, когда экзамены только что закончились. Те, чьи картины уже показаны, как можно скорее уезжают из города. Оставшиеся видят, что настроение меняется. Карнавальная атмосфера улетучивается, словно ее и не было; разъезжается пресса, распухшая от впечатлений; фасады отеля обретают былую значительность, исчезают яркие рекламные плакаты; можно наконец дождаться официанта и заказать ему напиток, да и еда улучшается.
Сьюзен Арви пылала негодованием. Им с Билли пора уже ехать в Париж, как они планировали перед фестивалем, но Билли словно клеем приклеили к мысу Антиб. И все из-за этого Вито Орсини. Он все еще выдаивал деньги из своего мексиканского барахла. В порыве бешеной энергии он продал ее дюжине зарубежных стран. Помня о том, как ему хочется начать производство следующего фильма, он, казалось, не мог не продавать, даже если не знал, где на карте расположена эта страна. Сьюзен не представляла, как он, почти не расставаясь с Билли, умудрялся находить время для бизнеса, но справедливости ради следует отметить, что у нее вообще было маловато воображения. Однако этого воображения хватило, чтобы оставить в покое Керта и не приставать к нему с расспросами, о чем это он думал, финансируя следующий фильм Вито. Во всяком случае, задержка продлится еще на день, от силы на два.
В предпоследний день фестиваля Вито пригласил Билли на обед в «Ла Резерв» в Больо. Ресторан этого небольшого, напоминавшего бриллиант отеля был расположен на длинной открытой, но затененной галерее, выходящей на море и отделанной розовым мрамором. Несомненно, это самый элегантный в мире ресторан на открытом воздухе.
Билли слушала, как Вито на превосходном итальянском заказывает обед, который ей совсем не хотелось есть, и вдруг поняла, что, прикрывшись солнечными очками, рассматривает это место так, словно стремится сохранить его в памяти на всю жизнь. Она старалась запомнить Вито таким, какой он был сейчас: бронзовый от загара, он сидит на фоне Средиземного моря, словами и жестами объясняя официанту, что лангустов нужно подавать с тремя разными соусами. Она же держалась так, словно жребий уже брошен и игра давно проиграна, а ей ничего не остается, кроме как спасать свою репутацию, воспринимая весь этот эпизод как очередной каприз легкомысленной женщины, флиртовавшей отчаянно, но несерьезно, как приключение искательницы новизны, любительницы пустых вдохновенных фраз и обещаний. Она умерила свои чувства, сведя их к объему ощущений, ставших за годы привычными, они уменьшались с каждой минутой.
Она неторопливо сняла солнечные очки и положила их на розовую льняную скатерть и изготовилась. Минуту назад она не собиралась позволять себе такую унизительную выходку. Но ей пришлось пойти на риск, не боясь снова получить отказ, пусть даже унижение будет грызть ее ночами много лет, пока не станет воспоминанием. Да, пусть она упряма, настырна, неловка, даже отвратительна — все это ее не заботило.
— Вито. — В ее голосе прозвучало нечто, заставившее его сразу поднять на нее глаза. — Вито, мне не хватает решающего аргумента.
— О чем ты?
— Я хотела пленить тебя моей податливостью, гибкостью, стать всем, что ты хочешь видеть в женщине, убедить тебя, что ты не имеешь права меня отпустить, но я ошиблась.
— Не понимаю, Билли.
— Я ошиблась, потому что мои деньги никуда не денутся, то есть я не смогу избавиться от них, даже если захочу, а я не хочу.
— Я тебя не виню.
— Нет, ты не сумеешь превратить это в шутку, сменив акценты. Я богатая и всегда ею буду. Это для меня очень важно. Но ведь это несправедливо, разве не так? Если бы я была мужчиной, а ты женщиной, и я была бы богата, а ты нет, говорить было бы не о чем, правда? Мы можем попробовать, ведь можем, правда, и никто ничего не подумает, только что это естественно и что так и должно быть.
Он взглянул в ее бесстрашные, не знавшие поражений влюбленные глаза и ничего не сказал.
— Вито, я уверена, что, помимо тебя, на свете есть еще мужчины, которых нельзя купить, но они меня не любят. Ты любишь. И ты отказываешься от меня, лишь бы доказать, как далек ты от соблазна. Однако все это станет упражнением в никчемной гордости, ибо после своего жеста ты не перестанешь любить меня. Так что мы проиграем оба, и на всю жизнь, разве не так?
— Билли…
— Но я ведь сказала, что у меня нет для тебя решающего аргумента. Мы на грани бессмысленной потери. Ненавижу потери!..
— Я тоже.
Это выше любви, подумал Вито. Это просто данность, как судьба, как национальность, как неизбежность. Он взял ее руки в свои.
— Я дам тебе решающий аргумент. Обещай, что никогда, ни при каких обстоятельствах не купишь мне «Роллс-Ройс». — Билли резко встала. — И кроме того, — добавил он, — никогда не устраивай мне вечеринок-сюрпризов…
По мраморному полу во все стороны разлетелись кусочки лангуста и осколки винных бокалов. Конечный смысл его слов еще не успел дойти до Билли, но нутром, или сердцем, или какой-то там частью тела она уловила его согласие прежде, чем головой, и ее захлестнуло ощущение счастья. Благопристойная ресторанная публика уставилась на них, не понимая, чем мог мужчина так оскорбить эту женщину, что она так нецивилизованно на него напала.
— Если будешь меня дразнить, я тебя убью!
— В семейных вопросах я никогда не шучу.
Обедавшие вернулись к своим тарелкам: всего лишь пара любовников. Официанты кинулись убирать осколки, а Билли опустилась в кресло. Она сияла от радости и робела, как дитя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173
Но с Вито она и не вспомнила о своих властных хищнических привычках. Ей казалось, он читает ее, как книгу. Ему нравилось долго и лениво ласкать свое сокровище — Билли, лелеять каждую ее черточку, как будто счастье, которое он ей давал, превращало ее в еще большую драгоценность. Когда она кончала, он напоминал человека, получившего бесценный дар, хотя преподносил его он сам. Он был так чудесно нетороплив. Они лежали подолгу, словно все, какое есть, время в мире принадлежало им, он не был настойчив, ни о чем не просил, ни к чему не стремился, наслаждался каждым мигом. Он смыл с нее цинизм и жесткость, она стала мягкой, беззащитной и открытой, какой не была, пожалуй, со времен Парижа.
Билли поднялась, вышла из тени дерева и побрела обратно в отель, золотисто-белый замок с высокими ставнями, расписанными в серо-голубых тонах. Дело не только в сексе, и она это понимала. Что бы ни случилось, она нутром чувствовала, что Вито — любовь всей ее жизни. Это ее пугало.
* * *
Последние дни Каннского кинофестиваля похожи на предканикулярное время в колледже, когда экзамены только что закончились. Те, чьи картины уже показаны, как можно скорее уезжают из города. Оставшиеся видят, что настроение меняется. Карнавальная атмосфера улетучивается, словно ее и не было; разъезжается пресса, распухшая от впечатлений; фасады отеля обретают былую значительность, исчезают яркие рекламные плакаты; можно наконец дождаться официанта и заказать ему напиток, да и еда улучшается.
Сьюзен Арви пылала негодованием. Им с Билли пора уже ехать в Париж, как они планировали перед фестивалем, но Билли словно клеем приклеили к мысу Антиб. И все из-за этого Вито Орсини. Он все еще выдаивал деньги из своего мексиканского барахла. В порыве бешеной энергии он продал ее дюжине зарубежных стран. Помня о том, как ему хочется начать производство следующего фильма, он, казалось, не мог не продавать, даже если не знал, где на карте расположена эта страна. Сьюзен не представляла, как он, почти не расставаясь с Билли, умудрялся находить время для бизнеса, но справедливости ради следует отметить, что у нее вообще было маловато воображения. Однако этого воображения хватило, чтобы оставить в покое Керта и не приставать к нему с расспросами, о чем это он думал, финансируя следующий фильм Вито. Во всяком случае, задержка продлится еще на день, от силы на два.
В предпоследний день фестиваля Вито пригласил Билли на обед в «Ла Резерв» в Больо. Ресторан этого небольшого, напоминавшего бриллиант отеля был расположен на длинной открытой, но затененной галерее, выходящей на море и отделанной розовым мрамором. Несомненно, это самый элегантный в мире ресторан на открытом воздухе.
Билли слушала, как Вито на превосходном итальянском заказывает обед, который ей совсем не хотелось есть, и вдруг поняла, что, прикрывшись солнечными очками, рассматривает это место так, словно стремится сохранить его в памяти на всю жизнь. Она старалась запомнить Вито таким, какой он был сейчас: бронзовый от загара, он сидит на фоне Средиземного моря, словами и жестами объясняя официанту, что лангустов нужно подавать с тремя разными соусами. Она же держалась так, словно жребий уже брошен и игра давно проиграна, а ей ничего не остается, кроме как спасать свою репутацию, воспринимая весь этот эпизод как очередной каприз легкомысленной женщины, флиртовавшей отчаянно, но несерьезно, как приключение искательницы новизны, любительницы пустых вдохновенных фраз и обещаний. Она умерила свои чувства, сведя их к объему ощущений, ставших за годы привычными, они уменьшались с каждой минутой.
Она неторопливо сняла солнечные очки и положила их на розовую льняную скатерть и изготовилась. Минуту назад она не собиралась позволять себе такую унизительную выходку. Но ей пришлось пойти на риск, не боясь снова получить отказ, пусть даже унижение будет грызть ее ночами много лет, пока не станет воспоминанием. Да, пусть она упряма, настырна, неловка, даже отвратительна — все это ее не заботило.
— Вито. — В ее голосе прозвучало нечто, заставившее его сразу поднять на нее глаза. — Вито, мне не хватает решающего аргумента.
— О чем ты?
— Я хотела пленить тебя моей податливостью, гибкостью, стать всем, что ты хочешь видеть в женщине, убедить тебя, что ты не имеешь права меня отпустить, но я ошиблась.
— Не понимаю, Билли.
— Я ошиблась, потому что мои деньги никуда не денутся, то есть я не смогу избавиться от них, даже если захочу, а я не хочу.
— Я тебя не виню.
— Нет, ты не сумеешь превратить это в шутку, сменив акценты. Я богатая и всегда ею буду. Это для меня очень важно. Но ведь это несправедливо, разве не так? Если бы я была мужчиной, а ты женщиной, и я была бы богата, а ты нет, говорить было бы не о чем, правда? Мы можем попробовать, ведь можем, правда, и никто ничего не подумает, только что это естественно и что так и должно быть.
Он взглянул в ее бесстрашные, не знавшие поражений влюбленные глаза и ничего не сказал.
— Вито, я уверена, что, помимо тебя, на свете есть еще мужчины, которых нельзя купить, но они меня не любят. Ты любишь. И ты отказываешься от меня, лишь бы доказать, как далек ты от соблазна. Однако все это станет упражнением в никчемной гордости, ибо после своего жеста ты не перестанешь любить меня. Так что мы проиграем оба, и на всю жизнь, разве не так?
— Билли…
— Но я ведь сказала, что у меня нет для тебя решающего аргумента. Мы на грани бессмысленной потери. Ненавижу потери!..
— Я тоже.
Это выше любви, подумал Вито. Это просто данность, как судьба, как национальность, как неизбежность. Он взял ее руки в свои.
— Я дам тебе решающий аргумент. Обещай, что никогда, ни при каких обстоятельствах не купишь мне «Роллс-Ройс». — Билли резко встала. — И кроме того, — добавил он, — никогда не устраивай мне вечеринок-сюрпризов…
По мраморному полу во все стороны разлетелись кусочки лангуста и осколки винных бокалов. Конечный смысл его слов еще не успел дойти до Билли, но нутром, или сердцем, или какой-то там частью тела она уловила его согласие прежде, чем головой, и ее захлестнуло ощущение счастья. Благопристойная ресторанная публика уставилась на них, не понимая, чем мог мужчина так оскорбить эту женщину, что она так нецивилизованно на него напала.
— Если будешь меня дразнить, я тебя убью!
— В семейных вопросах я никогда не шучу.
Обедавшие вернулись к своим тарелкам: всего лишь пара любовников. Официанты кинулись убирать осколки, а Билли опустилась в кресло. Она сияла от радости и робела, как дитя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173