Кроме того, им присуще чувство хорошего тона. Они не бывают вульгарны. Они, при наличии своих капиталов, живут скромно, подобно многим великим французским семьям, которые под давлением обстоятельств были вынуждены после революции отказаться от выставляемой напоказ пышности и великолепия своих предков.
Само собой разумеется, молодой французский аристократ, лишенный фамильного состояния, обычно бывал вынужден жениться на деньгах. В этом состоял его священный долг перед родителями, перед самим собой и перед грядущими поколениями своей семьи. И в этом был его последний шанс удержаться на земле. Французская аристократка, не имевшая денег и не приобретшая их путем замужества, также имела обязательства: ей следовало в той или иной форме вести торговые дела с миром, чтобы буквально не умереть с голоду, хотя предполагалось, что до этого не дойдет.
Графиня Лилиан де Вердюлак потеряла во Второй мировой войне почти все, за исключением чувства стиля, мужества и доброты. В ней сочетались врожденный вкус, проявлявшийся даже в простейших вещах, и способность ускользать, держаться в стороне, избегая установления тесных контактов. Эта особенность ее натуры придавала ей то обаяние, которое никогда не свойственно людям общительным. Ее благожелательность ни в коей мере не свели на нет приемы платных постояльцев, в основном молодых американок, составлявших основной источник существования мадам. Она была рада открывшейся возможности предоставить кров на ближайший год мисс Ханни Уинтроп, о которой леди Молли так тепло отзывалась. У этой девушки, несомненно, очень хорошие связи, хотя она, кажется, состоит в таком же родстве со старожилами Бостона, в каком сама Лилиан — со старожилами из Фобур-Сен-Жермен.
Невысокая белокурая сорокачетырехлетняя француженка проживала в квартире на бульваре Лани, напротив Булонского леса. Благодаря запутанности принятого в военные годы и поныне не отмененного закона о замораживании арендной платы, Лилиан с двумя ее дочерьми могла позволить себе жить в чрезвычайно фешенебельном квартале Парижа и не истратить ни копейки на жилье начиная с 1939 года. Квартира была великолепная, хотя и требовала ремонта. С высокими потолками, залитая солнечным светом, она отличалась таким уютом, который гнездится лишь в домах, где не живет и не навязывает свой вкус ни один мужчина.
Когда Ханни постучалась, госпожа графиня сама открыла дверь. Обычно, если в доме ждали гостей, на звонки отвечала кухарка Луиза, жившая в мансарде, а Лилиан продолжала сидеть, свернувшись клубочком среди пышных потрепанных подушек на кушетке в гостиной, ожидая, пока гости войдут, и поднимаясь лишь при появлении женщин старшего возраста. Но сегодня ей захотелось продемонстрировать отменное гостеприимство.
При виде Ханни ей удалось сохранить на лице радушную улыбку, но глаза ее расширились от изумления и мгновенно вспыхнувшей неприязни. Никогда в жизни она не видала такой огромной девушки. Просто крошка-гиппопотам — невероятно, позор! Как можно до такого дойти? И что теперь с ней делать? Где ее прятать? Ведя Ханни в гостиную к накрытому чаю, она пыталась постичь этот нежданно свалившийся на нее кошмар. Лилиан не собиралась всю жизнь принимать платных постояльцев, но все же гордилась тем, что любая девушка, проведшая год в ее доме, покидала его, приобретя два свойства: во-первых, знание французского, настолько достойное, насколько позволял ум девушки и ее усердие, и, во-вторых, что гораздо важнее, чувство стиля, которым был пропитан сам воздух Парижа. Девушкам никогда не удалось бы впитать его, если бы не ее помощь. Но эта девица?!
За чаем она, сдерживая эмоции, заговорила с великолепным самообладанием:
— Добро пожаловать в мой дом, Ханни. Я буду называть вас Ханни, идет? А вы можете называть меня «мадам».
— Пожалуйста, мадам, не будете ли вы так любезны называть меня моим настоящим именем? — Ханни много раз прорепетировала свою речь в самолете по пути из Нью-Йорка в Париж. — Ханни — это всего лишь мое старое уменьшительное детское прозвище, и я давно переросла его. Мое настоящее имя Уилхелмина, и я бы хотела, чтобы меня называли Билли.
— Почему бы и нет? — Это имя показалось графине более подходящим для девушки, в которой из-за наплывов жира почти не ощущалось очарования женственности. — Итак, Билли, сегодня мы с вами говорим по-английски в последний раз. Когда я покажу вам вашу комнату и вы переоденетесь, наступит время обеда. В нашем доме ужинают рано, в семь тридцать, потому что у моих дочерей очень много домашних заданий. Начиная с ужина мы будем говорить с вами только по-французски. Луиза, кухарка, совсем не знает английского. Будет трудно, я понимаю, но только так вы сможете выучить язык. — Лилиан всегда ставила это условие всем девушкам. — Сначала вы будете смущаться, чувствовать себя нелепо, но, если не решитесь на мое предложение, вы никогда не научитесь говорить по-французски как следует. Мы не станем смеяться над вами, но будем постоянно поправлять вас — поэтому не сердитесь. Если мы позволим вам все время допускать одни и те же ошибки, мы не выполним своих обязанностей.
Лилиан понимала, что у ее замечаний немного шансов проникнуть в рассудок Билли: вопреки ее стараниям, постоялицы проводили все дни напролет, а зачастую и ночи среди наводнивших Париж американских студентов, лишаясь таким образом возможности должным образом погрузиться в язык. Очевидно, в школе они все «изучали французский», но Лилиан считала, что их всех учили отвратительно, хотя они обычно оставались довольны, спотыкаясь на каждом слове и пребывая в полном невежестве.
Глаза Билли заблестели. Вместо затравленного взгляда, обычно появлявшегося у пансионерок в ответ на это заявление хозяйки, прибывшее чудовище в образе девушки проявило нетерпение. Что ж, подумала Лилиан, может быть, она окажется хоть сколько-нибудь серьезней. Это, если вдуматься, самое большее, на что можно надеяться. В любом случае она вряд ли похожа на ту девицу из Техаса, что рассматривала квартиру как отель и три раза в неделю требовала чистые простыни; или на девушку из Нью-Йорка, жаловавшуюся на отсутствие душа и желавшую мыть голову каждый день; или на девушку из Нового Орлеана, которая забеременела и пришлось отправить ее домой; или на девушку из Лондона, что накупила четыре сундука нарядов, требовала дополнительные вешалки, а затем почему-то решила, что может пользоваться стенным шкафом Лилиан.
* * *
Распределение обязанностей в доме графини де Вердюлак было несложным. Всей домашней работой, кухней, стиркой и покупками заведовала Луиза. Трудясь по восемнадцать часов в день, она была вполне довольна своей жизнью. Она проработала у графини вечность, и ни ей, ни Лилиан не приходило в голову, что в устраивавшем всех распорядке есть что-то необычное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173
Само собой разумеется, молодой французский аристократ, лишенный фамильного состояния, обычно бывал вынужден жениться на деньгах. В этом состоял его священный долг перед родителями, перед самим собой и перед грядущими поколениями своей семьи. И в этом был его последний шанс удержаться на земле. Французская аристократка, не имевшая денег и не приобретшая их путем замужества, также имела обязательства: ей следовало в той или иной форме вести торговые дела с миром, чтобы буквально не умереть с голоду, хотя предполагалось, что до этого не дойдет.
Графиня Лилиан де Вердюлак потеряла во Второй мировой войне почти все, за исключением чувства стиля, мужества и доброты. В ней сочетались врожденный вкус, проявлявшийся даже в простейших вещах, и способность ускользать, держаться в стороне, избегая установления тесных контактов. Эта особенность ее натуры придавала ей то обаяние, которое никогда не свойственно людям общительным. Ее благожелательность ни в коей мере не свели на нет приемы платных постояльцев, в основном молодых американок, составлявших основной источник существования мадам. Она была рада открывшейся возможности предоставить кров на ближайший год мисс Ханни Уинтроп, о которой леди Молли так тепло отзывалась. У этой девушки, несомненно, очень хорошие связи, хотя она, кажется, состоит в таком же родстве со старожилами Бостона, в каком сама Лилиан — со старожилами из Фобур-Сен-Жермен.
Невысокая белокурая сорокачетырехлетняя француженка проживала в квартире на бульваре Лани, напротив Булонского леса. Благодаря запутанности принятого в военные годы и поныне не отмененного закона о замораживании арендной платы, Лилиан с двумя ее дочерьми могла позволить себе жить в чрезвычайно фешенебельном квартале Парижа и не истратить ни копейки на жилье начиная с 1939 года. Квартира была великолепная, хотя и требовала ремонта. С высокими потолками, залитая солнечным светом, она отличалась таким уютом, который гнездится лишь в домах, где не живет и не навязывает свой вкус ни один мужчина.
Когда Ханни постучалась, госпожа графиня сама открыла дверь. Обычно, если в доме ждали гостей, на звонки отвечала кухарка Луиза, жившая в мансарде, а Лилиан продолжала сидеть, свернувшись клубочком среди пышных потрепанных подушек на кушетке в гостиной, ожидая, пока гости войдут, и поднимаясь лишь при появлении женщин старшего возраста. Но сегодня ей захотелось продемонстрировать отменное гостеприимство.
При виде Ханни ей удалось сохранить на лице радушную улыбку, но глаза ее расширились от изумления и мгновенно вспыхнувшей неприязни. Никогда в жизни она не видала такой огромной девушки. Просто крошка-гиппопотам — невероятно, позор! Как можно до такого дойти? И что теперь с ней делать? Где ее прятать? Ведя Ханни в гостиную к накрытому чаю, она пыталась постичь этот нежданно свалившийся на нее кошмар. Лилиан не собиралась всю жизнь принимать платных постояльцев, но все же гордилась тем, что любая девушка, проведшая год в ее доме, покидала его, приобретя два свойства: во-первых, знание французского, настолько достойное, насколько позволял ум девушки и ее усердие, и, во-вторых, что гораздо важнее, чувство стиля, которым был пропитан сам воздух Парижа. Девушкам никогда не удалось бы впитать его, если бы не ее помощь. Но эта девица?!
За чаем она, сдерживая эмоции, заговорила с великолепным самообладанием:
— Добро пожаловать в мой дом, Ханни. Я буду называть вас Ханни, идет? А вы можете называть меня «мадам».
— Пожалуйста, мадам, не будете ли вы так любезны называть меня моим настоящим именем? — Ханни много раз прорепетировала свою речь в самолете по пути из Нью-Йорка в Париж. — Ханни — это всего лишь мое старое уменьшительное детское прозвище, и я давно переросла его. Мое настоящее имя Уилхелмина, и я бы хотела, чтобы меня называли Билли.
— Почему бы и нет? — Это имя показалось графине более подходящим для девушки, в которой из-за наплывов жира почти не ощущалось очарования женственности. — Итак, Билли, сегодня мы с вами говорим по-английски в последний раз. Когда я покажу вам вашу комнату и вы переоденетесь, наступит время обеда. В нашем доме ужинают рано, в семь тридцать, потому что у моих дочерей очень много домашних заданий. Начиная с ужина мы будем говорить с вами только по-французски. Луиза, кухарка, совсем не знает английского. Будет трудно, я понимаю, но только так вы сможете выучить язык. — Лилиан всегда ставила это условие всем девушкам. — Сначала вы будете смущаться, чувствовать себя нелепо, но, если не решитесь на мое предложение, вы никогда не научитесь говорить по-французски как следует. Мы не станем смеяться над вами, но будем постоянно поправлять вас — поэтому не сердитесь. Если мы позволим вам все время допускать одни и те же ошибки, мы не выполним своих обязанностей.
Лилиан понимала, что у ее замечаний немного шансов проникнуть в рассудок Билли: вопреки ее стараниям, постоялицы проводили все дни напролет, а зачастую и ночи среди наводнивших Париж американских студентов, лишаясь таким образом возможности должным образом погрузиться в язык. Очевидно, в школе они все «изучали французский», но Лилиан считала, что их всех учили отвратительно, хотя они обычно оставались довольны, спотыкаясь на каждом слове и пребывая в полном невежестве.
Глаза Билли заблестели. Вместо затравленного взгляда, обычно появлявшегося у пансионерок в ответ на это заявление хозяйки, прибывшее чудовище в образе девушки проявило нетерпение. Что ж, подумала Лилиан, может быть, она окажется хоть сколько-нибудь серьезней. Это, если вдуматься, самое большее, на что можно надеяться. В любом случае она вряд ли похожа на ту девицу из Техаса, что рассматривала квартиру как отель и три раза в неделю требовала чистые простыни; или на девушку из Нью-Йорка, жаловавшуюся на отсутствие душа и желавшую мыть голову каждый день; или на девушку из Нового Орлеана, которая забеременела и пришлось отправить ее домой; или на девушку из Лондона, что накупила четыре сундука нарядов, требовала дополнительные вешалки, а затем почему-то решила, что может пользоваться стенным шкафом Лилиан.
* * *
Распределение обязанностей в доме графини де Вердюлак было несложным. Всей домашней работой, кухней, стиркой и покупками заведовала Луиза. Трудясь по восемнадцать часов в день, она была вполне довольна своей жизнью. Она проработала у графини вечность, и ни ей, ни Лилиан не приходило в голову, что в устраивавшем всех распорядке есть что-то необычное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173