С боеприпасами дело обстояло сложнее. Не хватало осколочно-фугасных и зажигательных бомб. Испытывали мы недостаток и в светящихся бомбах, необходимых при блокировке вражеских аэродромов в ночное время. В ответ Василевский пообещал содействие в этом вопросе и добавил: «Я удовлетворен нашим разговором. Меня обнадеживает ваш оптимизм и ваша уверенность в успешном выполнении поставленной задачи. Но хочу напомнить: ни одна из переправ через Сиваш не должна быть разбита. Уничтожение переправ практически сорвало бы срок выполнения наступательной операции…»
Напоследок буквопечатающий аппарат отстукал слова Василевского, которые вызвали у меня невольную улыбку, несмотря на крайне серьезное их содержание: «Милый мой Евгений Яковлевич, если вы не выполните эту задачу и переправы окажутся разрушены, вы будете преданы суду военного трибунала. До свидания. Желаю Вам удачи. С глубоким уважением Василевский».
Я не удержался и еще раз пробежал глазами последние фразы маршала. Суровая их лаконичность диктовалась необходимостью, бескомпромиссной логикой войны. Главные силы фронта были сосредоточены, как мы тогда говорили, на материке. Именно оттуда они готовились наступать по Татарскому перешейку, и поэтому значение переправ через Сиваш невозможно переоценить. Все это мне было понятно. Но вот форма, которую избрал Василевский, чтобы максимально акцентировать свою мысль, произвела на меня неизгладимое впечатление. Выразительнее и доходчивее не скажешь… Контраст чисто человеческой, личной доброжелательности с вынужденной жесткостью отвечавшего за исход операции военачальника оказался настолько разительным, настолько ошеломляющим, что и без того хорошо известная мне истина о чрезвычайной важности сохранения сивашских переправ как бы обрела вновь силу первоначальной свежести, будто я только что ее впервые услышал.
А все ли действительно сделано, чтобы корпус мог выполнить поставленную задачу? Нет ли чего-нибудь, что мы упустили и что можно еще исправить? Подобные вопросы буквально буравили мне мозг, пока я перечитывал конец длиннющей бумажной ленты, оставшейся после нашего разговора с маршалом Василевским.
Через полчаса я пригласил к себе в землянку начальника штаба полковника Баранова, начальника оперативного отдела полковника Чернухина, начальника политотдела полковника Ананьева, помощника начальника политотдела по комсомольской работе подполковника Полухина и, памятуя, что одна голова — хорошо, а несколько голов — еще лучше, предложил обсудить все эти вопросы заново. Вдруг и в самом деле можно сделать что-то еще, что пока не сделано…
Одним из наиболее эффективных способов защиты сивашских переправ от налета вражеской авиации зарекомендовала себя в те дни блокировка аэродромов противника в ночное время. Казалось, продумано было все до мелочей. На взлете, когда моторы работают на полных оборотах, пламя из выхлопных патрубков бомбардировщиков отлично видно в темноте на больших расстояниях. И если две-три пары «яков» будут в течение ночи постоянно висеть на разных высотах над вражеским аэродромом, ни одному бомбардировщику не удастся оторваться от полосы без того, чтобы тут же не попасть под атаку наших истребителей… Разработанный совместно с Барановым, комдивом Корягиным и Орловым детальный план боевой работы по блокировке был рассмотрен и одобрен командующим 8-й воздушной армией генералом Хрюкиным, который внес в него кое-какие незначительные уточнения.
Немцы не хуже нас понимали значение переправ через Сиваш и использовали для налетов на них даже бомбардировщики, базировавшиеся в Румынии. В основном это были Ю-88 и «хейнкели». Особенно нам досаждал их аэродром возле села Веселое. Немцы, помимо прямого назначения использовали его в качестве своего рода аэродрома подскока. Самолеты из Румынии делали на нем промежуточную посадку, чтобы заправиться горючим и взять груз бомб, а затем шли бомбить переправы. Второй аэродром, с которым чаще всего приходилось иметь дело, располагался на мысе Херсонес. Оба они и фигурировали в утвержденном генералом Хрюкиным плане боевых действий.
Кстати, в плане этом предусматривалось, что в первую ночь мне предстояло самому сделать два боевых вылета, чтобы получить информацию об эффективности ночной блокировки, как говорится, из первых рук и, если понадобится, оперативно внести коррективы в тактику боевых действий.
Ночь выдалась по-южному темной. Взлетели на Як-7б втроем: я в качестве ведущего, ведомые — капитан Маковский и капитан Лебедев. На аэродром Веселое вышли на высоте 1500 метров. Сам аэродром оставили в стороне, чтобы не привлекать заранее внимание вражеских зенитчиков; барражируем в удалении от него километров на пять — восемь. Минут через двадцать заметил на взлетной полосе движущиеся огни и тут же перевел машину в пикирование. Ясно вижу пламя, вылетающее из выхлопных патрубков бомбардировщика. Бомбы уже сброшены, открываю огонь из пушек и пулеметов… Цель поражена. Вражеский бомбардировщик взрывается прямо на взлетной полосе. Машину выхватываю из пикирования над самой землей…
В ту ночь истребители корпуса сделали 40 самолетовылетов. Над переправами ни одного немецкого бомбардировщика так и не показалось.
Та же картина наблюдалась и на другую ночь. Капитану Лебедеву удалось поджечь «хейнкель» над самым аэродромом, благодаря этому летное поле оказалось неплохо освещенным, и мы прицельно отбомбились по стоянкам самолетов.
Но на третью ночь над переправами появились Ю-88, хотя мы и в тот раз блокировали оба аэродрома и были убеждены, что с них не мог взлететь ни один самолет. Недоумение рассеялось, когда попавший в плен немец со сбитого летчиком Анкудиновым «юнкерса» рассказал, что фашисты установили на всех ночных бомбардировщиках специальные пламягасители. Тогда мы стали пикировать не на огни из патрубков взлетающих самолетов — их теперь не было, пламягасители действовали надежно, — а на саму взлетную полосу, всякий раз сбрасывая на нее несколько бомб. За ночь мы делали по 50 — 60 самолето-вылетов, и бомб нам хватало от первой темноты до самого рассвета. Только-только немцы приведут в порядок взлетную полосу, а на нее в атаку идет следующая пара истребителей. В конце концов противник был вынужден отказаться от ночных бомбардировок.
Но блокировать и штурмовать вражеские аэродромы приходилось не только ночью. Делалось это и в светлое время суток. Для более надежного прикрытия переправ мы стремились не допускать до них самолеты противника и сбивать их над его территорией. В основном нам это удавалось. Но порой немецкие бомбардировщики под сильным прикрытием истребителей все же прорывались, и тогда над сивашскими переправами разгорались тяжелые воздушные бои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Напоследок буквопечатающий аппарат отстукал слова Василевского, которые вызвали у меня невольную улыбку, несмотря на крайне серьезное их содержание: «Милый мой Евгений Яковлевич, если вы не выполните эту задачу и переправы окажутся разрушены, вы будете преданы суду военного трибунала. До свидания. Желаю Вам удачи. С глубоким уважением Василевский».
Я не удержался и еще раз пробежал глазами последние фразы маршала. Суровая их лаконичность диктовалась необходимостью, бескомпромиссной логикой войны. Главные силы фронта были сосредоточены, как мы тогда говорили, на материке. Именно оттуда они готовились наступать по Татарскому перешейку, и поэтому значение переправ через Сиваш невозможно переоценить. Все это мне было понятно. Но вот форма, которую избрал Василевский, чтобы максимально акцентировать свою мысль, произвела на меня неизгладимое впечатление. Выразительнее и доходчивее не скажешь… Контраст чисто человеческой, личной доброжелательности с вынужденной жесткостью отвечавшего за исход операции военачальника оказался настолько разительным, настолько ошеломляющим, что и без того хорошо известная мне истина о чрезвычайной важности сохранения сивашских переправ как бы обрела вновь силу первоначальной свежести, будто я только что ее впервые услышал.
А все ли действительно сделано, чтобы корпус мог выполнить поставленную задачу? Нет ли чего-нибудь, что мы упустили и что можно еще исправить? Подобные вопросы буквально буравили мне мозг, пока я перечитывал конец длиннющей бумажной ленты, оставшейся после нашего разговора с маршалом Василевским.
Через полчаса я пригласил к себе в землянку начальника штаба полковника Баранова, начальника оперативного отдела полковника Чернухина, начальника политотдела полковника Ананьева, помощника начальника политотдела по комсомольской работе подполковника Полухина и, памятуя, что одна голова — хорошо, а несколько голов — еще лучше, предложил обсудить все эти вопросы заново. Вдруг и в самом деле можно сделать что-то еще, что пока не сделано…
Одним из наиболее эффективных способов защиты сивашских переправ от налета вражеской авиации зарекомендовала себя в те дни блокировка аэродромов противника в ночное время. Казалось, продумано было все до мелочей. На взлете, когда моторы работают на полных оборотах, пламя из выхлопных патрубков бомбардировщиков отлично видно в темноте на больших расстояниях. И если две-три пары «яков» будут в течение ночи постоянно висеть на разных высотах над вражеским аэродромом, ни одному бомбардировщику не удастся оторваться от полосы без того, чтобы тут же не попасть под атаку наших истребителей… Разработанный совместно с Барановым, комдивом Корягиным и Орловым детальный план боевой работы по блокировке был рассмотрен и одобрен командующим 8-й воздушной армией генералом Хрюкиным, который внес в него кое-какие незначительные уточнения.
Немцы не хуже нас понимали значение переправ через Сиваш и использовали для налетов на них даже бомбардировщики, базировавшиеся в Румынии. В основном это были Ю-88 и «хейнкели». Особенно нам досаждал их аэродром возле села Веселое. Немцы, помимо прямого назначения использовали его в качестве своего рода аэродрома подскока. Самолеты из Румынии делали на нем промежуточную посадку, чтобы заправиться горючим и взять груз бомб, а затем шли бомбить переправы. Второй аэродром, с которым чаще всего приходилось иметь дело, располагался на мысе Херсонес. Оба они и фигурировали в утвержденном генералом Хрюкиным плане боевых действий.
Кстати, в плане этом предусматривалось, что в первую ночь мне предстояло самому сделать два боевых вылета, чтобы получить информацию об эффективности ночной блокировки, как говорится, из первых рук и, если понадобится, оперативно внести коррективы в тактику боевых действий.
Ночь выдалась по-южному темной. Взлетели на Як-7б втроем: я в качестве ведущего, ведомые — капитан Маковский и капитан Лебедев. На аэродром Веселое вышли на высоте 1500 метров. Сам аэродром оставили в стороне, чтобы не привлекать заранее внимание вражеских зенитчиков; барражируем в удалении от него километров на пять — восемь. Минут через двадцать заметил на взлетной полосе движущиеся огни и тут же перевел машину в пикирование. Ясно вижу пламя, вылетающее из выхлопных патрубков бомбардировщика. Бомбы уже сброшены, открываю огонь из пушек и пулеметов… Цель поражена. Вражеский бомбардировщик взрывается прямо на взлетной полосе. Машину выхватываю из пикирования над самой землей…
В ту ночь истребители корпуса сделали 40 самолетовылетов. Над переправами ни одного немецкого бомбардировщика так и не показалось.
Та же картина наблюдалась и на другую ночь. Капитану Лебедеву удалось поджечь «хейнкель» над самым аэродромом, благодаря этому летное поле оказалось неплохо освещенным, и мы прицельно отбомбились по стоянкам самолетов.
Но на третью ночь над переправами появились Ю-88, хотя мы и в тот раз блокировали оба аэродрома и были убеждены, что с них не мог взлететь ни один самолет. Недоумение рассеялось, когда попавший в плен немец со сбитого летчиком Анкудиновым «юнкерса» рассказал, что фашисты установили на всех ночных бомбардировщиках специальные пламягасители. Тогда мы стали пикировать не на огни из патрубков взлетающих самолетов — их теперь не было, пламягасители действовали надежно, — а на саму взлетную полосу, всякий раз сбрасывая на нее несколько бомб. За ночь мы делали по 50 — 60 самолето-вылетов, и бомб нам хватало от первой темноты до самого рассвета. Только-только немцы приведут в порядок взлетную полосу, а на нее в атаку идет следующая пара истребителей. В конце концов противник был вынужден отказаться от ночных бомбардировок.
Но блокировать и штурмовать вражеские аэродромы приходилось не только ночью. Делалось это и в светлое время суток. Для более надежного прикрытия переправ мы стремились не допускать до них самолеты противника и сбивать их над его территорией. В основном нам это удавалось. Но порой немецкие бомбардировщики под сильным прикрытием истребителей все же прорывались, и тогда над сивашскими переправами разгорались тяжелые воздушные бои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130