Рано или поздно настанет день, когда мы сможем воспользоваться плодами своих трудов, - и, полагаю, день этот уже недалек. И ты, сынок, как один из нас, получишь должное вознаграждение. В наших руках будет огромная сила и огромная власть, которой, не сомневаюсь, каждый из нас сможет распорядиться достойно. Только представь, какие усилия потребуются, чтобы избавить город от черных подонков. Однако для начала нам придется побеседовать по душам с одним итальянцем - беспокойным малым, от которого одни неприятности. Ты уже имел с ним дело в прошлом, и, думаю, твое участие в разговоре будет нам особенно полезно.
Бад потягивается, хрустя костяшками пальцев.
- Я вообще-то спрашивал о «Ночной сове». И говори напрямик, ладно?
- Куда уж прямее, сынок. Эдмунд Дженнингс Эксли - вот наша цель. Знаешь, чем он сейчас занимается, сынок? Собирает доказательства против Линн, чтобы посыпать соль на твои старые раны.
Бада как током бьет.
- Так ты знал… все это время знал… как я не догадался!
- Разумеется, знал, сынок. Такого, чего бы я не знал, вообще немного. А того, чего я для тебя бы не сделал, и вовсе нет. Но каков же слизняк этот Эксли: ты в жизни любил двух женщин: одну он увел, а теперь покушается и на вторую! Такое нельзя оставлять безнаказанным, верно, сынок? Пусть сполна получит то, что заслужил.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
Они потянулись друг к другу сразу, едва вошли в дом. Эд понимал: если не заняться любовью, придется заговорить - должно быть, то же самое чувствовала и Линн. В охотничьем домике пыльно: неубранная кровать, несвежее белье - на этом белье он в последний раз спал с Инес. Выключать свет Эд не стал: чем больше видишь, тем меньше думаешь. Яркий свет помог ему не кончить сразу. Чтобы отвлечься, он считал веснушки Линн. Медленные, неторопливые движения - словно оба стремились загладить бешеную спешку прошлого раза. На теле Линн Эд заметил несколько ссадин и понял: это Бад Уайт. Они любили друг друга медленно и нежно, а когда все кончилось, еще долго лежали молча, сплетясь телами, словно надеясь нежностью загладить ложь. А начав разговор, уже не могли остановиться. Позже Эд так и не вспомнил, кто из них первым произнес имя «Уайт».
Это была Линн. Ради Бада она солгала Пэтчетту - сказала, что ему ничего не грозит, что расследование зашло в тупик, и полицейские цепляются за соломинку. Солгала, потому что боялась: если Пирс начнет бороться за себя, для Бада это может обернуться бедой. Он кое-что знает о делах Пэтчетта: Пирс непременно попытается его подкупить - он уверен, что все на свете имеет свою цену, и не понимает, что ее Венделл не продается. Это ты заставил меня задуматься, говорила она Эду, это ты открыл мне глаза на то, чего я до сих пор старалась не замечать. Да, Пирс вытащил меня из грязи, научил одеваться, говорить и думать, но я ошибалась, когда считала, что он сделал из меня человека. Он сделал из меня шлюху - холодную, расчетливую, не способную ни к настоящей верности, ни к настоящей любви. Если бы не Бад, я бы жила спокойно, не подозревая, что мне чего-то недостает. Но он привлек меня тем, чего мне не хватает - а у него есть в избытке. Эд слушал, смущенный и подавленный ее сбивчивыми откровениями, чувствовав что должен быть откровенным в ответ, но не мог рассказать о том, что занимало его мысли, - об их с Джеком «сценарии». А Линн все не умолкала, словно наконец-то получив возможность выговориться: рассказывала о Баде Уайте и Инес - он встречался с ней время от времени, но ее гнев, ее обида на мир была сильнее его гнева и ненависти, с ней ему скоро становилось тяжело, и он возвращался к Линн. В голосе ее не слышалось ревности - а Эду ревность сжимала горло, и он кусал губы, чтобы не заорать или, переключившись на привычную роль полицейского, не засыпать ее вопросами: героин, шантаж, порнография - что, черт побери, ты обо всем этом знаешь? Но ее откровенность - и мягкие руки, гладившие ему грудь, - властно требовала не лжи, не допроса, даже не молчания - откровенности в ответ.
И он заговорил о своей семье - от прошлого к настоящему. Маменькин сынок Эдди, папин любимец Томас. Рассказал о том, о чем никому никогда не рассказывал - как плясал от радости, услышав, что шесть пуль прервали блистательную карьеру брата. Говорил о том, каково быть полицейским голубой крови - из династии, восходящей к Скотленд-Ярду шерлок-холмсовских времен. Об Инес. О том, как застрелил четверых, потому что Коутс назвал его трусом. О том, что Дадли Смит рьяно ищет козла отпущения - и, если найдет, Эллис Лоу и шеф Паркер, пожалуй, сочтут такое решение панацеей. И под конец, забыв об осторожности, - о Престоне Эксли во всей славе его и о журналах с чернильной кровью, журналах, таинственно связанных с убийством скандального репортера, с расчлененными детьми, с делом, двадцать четыре года назад связавшим отца и Рэя Дитерлинга. Он говорил и говорил, а когда его рассказ подошел к концу, Линн запечатала его губы поцелуем, и он заснул, крепко обняв ее покрытое ссадинами тело.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
Победитель с Большой Буквы, коп-убийца. Отдадим должное Эксли - актера для своего сценария он подобрал на славу. Джек предварил свое появление звонком: «Хорошо, - ответил Пэтчетт, - я поговорю с вами. Сегодня в одиннадцать вечера. И приходите один».
Под рубашку Джек надел пуленепробиваемый жилет, под жилетом спрятал микрофон.
С собой: пакет героина, нож с выкидным лезвием, пистолет. Бензедрин спустил в унитаз - допинг ему сейчас ни к чему.
Легкая, почти приятная внутренняя дрожь - должно быть, это у актеров называется страхом сцены. Поднимается на крыльцо, нажимает кнопку звонка.
Пэтчетт открывает дверь. Зрачки крохотные, как булавочные головки, - Джеку хорошо знаком такой взгляд.
Джек - по сценарию:
- Привет, Пирс! - этаким развязно-презрительным тоном.
Пэтчетт впускает его, захлопывает дверь. Джек бросает пакет с наркотой ему в лицо. Пакет, раскрывшись, падает на пол.
- Это тебе. Пирс. Кажется, при заключении перемирия полагается преподносить дары. Конечно, это не то, что ты колешь бедолаге Йоркину, но, думаю, тебе все равно понравится. Кстати, знаешь, что окружной прокурор - мой свояк? Если мы с тобой договоримся, получишь в подарок и его дружбу.
Пэтчетт:
- Откуда это у тебя? - очень спокойно, даже ноздри не раздуваются. Прекрасно владеет собой.
Джек достает нож, скребет шею острием. Трогает шею пальцем, слизывает с пальца кровь - чистый псих, хоть сейчас Оскара давай!
- Да так, потряс парочку ниггеров. Ты ведь знаешь, как я это умею. Обо мне часто писали в «Строго секретно», а у вас с Сидом были общие дела, так что ты должен обо мне все знать.
Спокойно, без страха:
- Все не все, но кое-что мне известно. У меня хранится копия твоего досье. Помнится, пять лет назад мы заключили договор, и, как я понимаю, ты свою часть договора нарушил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Бад потягивается, хрустя костяшками пальцев.
- Я вообще-то спрашивал о «Ночной сове». И говори напрямик, ладно?
- Куда уж прямее, сынок. Эдмунд Дженнингс Эксли - вот наша цель. Знаешь, чем он сейчас занимается, сынок? Собирает доказательства против Линн, чтобы посыпать соль на твои старые раны.
Бада как током бьет.
- Так ты знал… все это время знал… как я не догадался!
- Разумеется, знал, сынок. Такого, чего бы я не знал, вообще немного. А того, чего я для тебя бы не сделал, и вовсе нет. Но каков же слизняк этот Эксли: ты в жизни любил двух женщин: одну он увел, а теперь покушается и на вторую! Такое нельзя оставлять безнаказанным, верно, сынок? Пусть сполна получит то, что заслужил.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
Они потянулись друг к другу сразу, едва вошли в дом. Эд понимал: если не заняться любовью, придется заговорить - должно быть, то же самое чувствовала и Линн. В охотничьем домике пыльно: неубранная кровать, несвежее белье - на этом белье он в последний раз спал с Инес. Выключать свет Эд не стал: чем больше видишь, тем меньше думаешь. Яркий свет помог ему не кончить сразу. Чтобы отвлечься, он считал веснушки Линн. Медленные, неторопливые движения - словно оба стремились загладить бешеную спешку прошлого раза. На теле Линн Эд заметил несколько ссадин и понял: это Бад Уайт. Они любили друг друга медленно и нежно, а когда все кончилось, еще долго лежали молча, сплетясь телами, словно надеясь нежностью загладить ложь. А начав разговор, уже не могли остановиться. Позже Эд так и не вспомнил, кто из них первым произнес имя «Уайт».
Это была Линн. Ради Бада она солгала Пэтчетту - сказала, что ему ничего не грозит, что расследование зашло в тупик, и полицейские цепляются за соломинку. Солгала, потому что боялась: если Пирс начнет бороться за себя, для Бада это может обернуться бедой. Он кое-что знает о делах Пэтчетта: Пирс непременно попытается его подкупить - он уверен, что все на свете имеет свою цену, и не понимает, что ее Венделл не продается. Это ты заставил меня задуматься, говорила она Эду, это ты открыл мне глаза на то, чего я до сих пор старалась не замечать. Да, Пирс вытащил меня из грязи, научил одеваться, говорить и думать, но я ошибалась, когда считала, что он сделал из меня человека. Он сделал из меня шлюху - холодную, расчетливую, не способную ни к настоящей верности, ни к настоящей любви. Если бы не Бад, я бы жила спокойно, не подозревая, что мне чего-то недостает. Но он привлек меня тем, чего мне не хватает - а у него есть в избытке. Эд слушал, смущенный и подавленный ее сбивчивыми откровениями, чувствовав что должен быть откровенным в ответ, но не мог рассказать о том, что занимало его мысли, - об их с Джеком «сценарии». А Линн все не умолкала, словно наконец-то получив возможность выговориться: рассказывала о Баде Уайте и Инес - он встречался с ней время от времени, но ее гнев, ее обида на мир была сильнее его гнева и ненависти, с ней ему скоро становилось тяжело, и он возвращался к Линн. В голосе ее не слышалось ревности - а Эду ревность сжимала горло, и он кусал губы, чтобы не заорать или, переключившись на привычную роль полицейского, не засыпать ее вопросами: героин, шантаж, порнография - что, черт побери, ты обо всем этом знаешь? Но ее откровенность - и мягкие руки, гладившие ему грудь, - властно требовала не лжи, не допроса, даже не молчания - откровенности в ответ.
И он заговорил о своей семье - от прошлого к настоящему. Маменькин сынок Эдди, папин любимец Томас. Рассказал о том, о чем никому никогда не рассказывал - как плясал от радости, услышав, что шесть пуль прервали блистательную карьеру брата. Говорил о том, каково быть полицейским голубой крови - из династии, восходящей к Скотленд-Ярду шерлок-холмсовских времен. Об Инес. О том, как застрелил четверых, потому что Коутс назвал его трусом. О том, что Дадли Смит рьяно ищет козла отпущения - и, если найдет, Эллис Лоу и шеф Паркер, пожалуй, сочтут такое решение панацеей. И под конец, забыв об осторожности, - о Престоне Эксли во всей славе его и о журналах с чернильной кровью, журналах, таинственно связанных с убийством скандального репортера, с расчлененными детьми, с делом, двадцать четыре года назад связавшим отца и Рэя Дитерлинга. Он говорил и говорил, а когда его рассказ подошел к концу, Линн запечатала его губы поцелуем, и он заснул, крепко обняв ее покрытое ссадинами тело.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
Победитель с Большой Буквы, коп-убийца. Отдадим должное Эксли - актера для своего сценария он подобрал на славу. Джек предварил свое появление звонком: «Хорошо, - ответил Пэтчетт, - я поговорю с вами. Сегодня в одиннадцать вечера. И приходите один».
Под рубашку Джек надел пуленепробиваемый жилет, под жилетом спрятал микрофон.
С собой: пакет героина, нож с выкидным лезвием, пистолет. Бензедрин спустил в унитаз - допинг ему сейчас ни к чему.
Легкая, почти приятная внутренняя дрожь - должно быть, это у актеров называется страхом сцены. Поднимается на крыльцо, нажимает кнопку звонка.
Пэтчетт открывает дверь. Зрачки крохотные, как булавочные головки, - Джеку хорошо знаком такой взгляд.
Джек - по сценарию:
- Привет, Пирс! - этаким развязно-презрительным тоном.
Пэтчетт впускает его, захлопывает дверь. Джек бросает пакет с наркотой ему в лицо. Пакет, раскрывшись, падает на пол.
- Это тебе. Пирс. Кажется, при заключении перемирия полагается преподносить дары. Конечно, это не то, что ты колешь бедолаге Йоркину, но, думаю, тебе все равно понравится. Кстати, знаешь, что окружной прокурор - мой свояк? Если мы с тобой договоримся, получишь в подарок и его дружбу.
Пэтчетт:
- Откуда это у тебя? - очень спокойно, даже ноздри не раздуваются. Прекрасно владеет собой.
Джек достает нож, скребет шею острием. Трогает шею пальцем, слизывает с пальца кровь - чистый псих, хоть сейчас Оскара давай!
- Да так, потряс парочку ниггеров. Ты ведь знаешь, как я это умею. Обо мне часто писали в «Строго секретно», а у вас с Сидом были общие дела, так что ты должен обо мне все знать.
Спокойно, без страха:
- Все не все, но кое-что мне известно. У меня хранится копия твоего досье. Помнится, пять лет назад мы заключили договор, и, как я понимаю, ты свою часть договора нарушил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130