Начнем сегодня же ночью. И поступим мы, месье Норрей, следующим образом...
На улице было тихо. Я посмотрел на часы: девять двадцать пять. До условного часа оставалось еще тридцать пять минут. В доме — также ни звука. В девять часов племянницы вдовы легли спать, я слышал, как они пошли в свою комнату и уже не выходили. Заряженный револьвер лежал в ящике моего стола. Я вытащил его и положил под рукой на столе, рядом с книгой, которую не читал. Почему в самом деле я не мог читать? Эта нервозность просто смешна...
На Вишневой Аллее послышались шаги, шаги мужские, но прохожий не остановился. Где-то на Марне раздался гудок шаланды. Довольно странно для этого позднего часа — шлюзовщик должен был давно закрыть свою лавочку. Чего же этой шаланде нужно? Все мне казалось неестественным, как будто этот крошечный клочок земли был частью постановки, реализованной Бертриксом. И именно против него, да, именно против него, во мне подспудно нарастал глухой гнев. Как глупо было согласиться на роль — и притом главную роль — в этой дрянной пьеске. «Совсем не салонная комедия». Я пожал плечами, один-одинешенек в тиши моего небольшого кабинета.
Девять сорок. Я снова возвращаюсь к книге: «Колдовские острова» Германа Мелвилла. Как и все, я читал «Моби Дика», и этот новый перевод купил в основном ради названия, надеясь, что автор откроет передо мной райскую Полинезию. Но «колдовские» употреблены здесь в значении «жертвы» злых чар, какого-то заговора, скорее проклятые, чем волшебные. Впрочем, описание этих островов, расположенных ниже экватора, весьма поэтично. Но странная атмосфера этих рассказов, таинственность и безнадежность, которой от них веет, отнюдь не были той бодрящей пищей, которой мне недоставало.
Так же, как я не мог прочесть и полстраницы, не почувствовав, что непроизвольно возвращаюсь к своей навязчивой идее, как собака к своей старой кости, я не мог решиться взять какую-нибудь другую книгу, либо просто раз и навсегда закрыть эту. «Любое царство, распавшееся против своей воли на две части, будет уничтожено». С каждым часом я все более походил на такое царство. Еще три недели назад я был бы весьма удивлен, если бы мне сказали, что я дойду до такого состояния. От природы я человек уравновешенный, физически крепкий, спортсмен со здоровой психикой. Введите в такой организм одновременно с весьма сильным чувством любви сомнения, скрытность, и что мы в результате получим? Человека нервного и беспокой-
ного, неудовлетворенного собой. К сомнениям и беспокойству я собирался прибавить ложь. И тщетно было уговаривать себя, что результат получится удовлетворительный. Девять пятьдесят пять. Я выключил свет и остался сидеть в темноте.
Сомневаюсь, бывает ли ситуация абсурднее той, когда сидишь в темноте за столом, перед раскрытой книгой, с револьвером под рукой, ожидая... чтобы прошло пять минут. У меня создалось впечатление, что я единственный актер сюрреалистической пьесы. Глаза мои быстро привыкли к темноте. Через оконные стекла я видел хмурое небо, слегка побелевшее от рассеянного света луны в ее первой четверти, которая светила где-то там, за тучами. На запястье у меня светился циферблат. Ровно десять.
Я подождал еще с полминуты, затем встал. С револьвером в руке я двинулся к окну. Свободной рукой я нажал на стекло недалеко от ручки: заранее вырезанный кусок стекла, который едва держался, беззвучно упал на землю, в сад. Я открыл окно и спокойно трижды выстрелил из револьвера. В воздух. Оставалось дождаться, что будет дальше.
Ждать пришлось невероятно долго. Можно подумать, что выстрелы из револьвера — самое обычное явление на этом острове, и на них обращают не больше внимания, чем на лай собаки. Но тут я сообразил, что, наоборот, все были просто запуганы, и никто не решался выйти. Глупец Пьер Бертрикс не предусмотрел эту почти очевидную реакцию!
В комнате стало прохладно. Давно смолкло эхо от моих выстрелов. В спальне племянниц вдовы Шарло ни шороха. Я подумал с отвращением: «Старые ослицы». Так бы и оставили меня умирать. Сейчас, наверное, сидят, прижавшись друг к дружке, и дрожат в своих смешных ночных рубашках. Ни звука.
Наконец — я так обрадовался этому, что даже забыл посмотреть на часы, как учил меня Бертрикс,— метрах в пятидесяти с другой стороны Вишневой Аллеи вспыхнул огонек. Почти сразу же за ним — еще один, на десять метров дальше. Я не видел, что именно зажигали, а лишь свет. Я понял, что это зажигаются внешние лампы перед домами. Прошло еще несколько минут. «Совсем глупо было бы простудиться»,— подумал я и надел пальто. На аллее послышались шаги двух или трех человек. До меня донеслось, как какой-то мужчина сказал: «Похоже, что здесь». Я высунулся из окна.
— Да,— громко сказал я.— Стрелял именно я.
— Кто это? — спросил мужчина.
— Норрей, квартирант мадам Шарло.
— А, это вы! Что случилось?
— На меня напали грабители. Попробовали влезть через окно. Очевидно, злоумышленник прошел вон по той стене, а потом вылез, держась за водосточную трубу.
Меня слушали молча. А я-то представлял кучу соседей, вопросы, обращенные ко мне лица... Я выступаю с трибуны, как лектор. Впрочем, какая-то женщина все же воскликнула:
— Боже! Как это ужасно...
— Кто здесь? — осведомился я в свою очередь...
— Тарнек, а еще месье Делетра и его жена. Мы слышали, как стреляли... Вы обратитесь в полицию?
— Обождите, я спущусь.
Я зажег свет в коридоре, открыл входную дверь — причем ни малейшей реакции из комнаты моих двух мумий. Я включил свет на крыльце и пошел отпереть калитку.
— Спасибо, что пришли,— сказал я этим славным людям.— Не все такие храбрые, как вы...
— Очевидно, вы не закрыли ставни?
— Нет. Я люблю видеть рассвет, когда просыпаюсь. Привычка...
— После полученных угроз стоило бы их закрывать.
Слухи о полученном мною анонимном письме уже разошлись по всему острову. Я знал в лицо почтальона Тарнека, а также супругов Делетра, пожилых, внешне смирных и весьма любезных людей. На них были пальто и теплые кашне, очевидно, наброшенные прямо на ночные рубашки, на ногах — сабо. На Тополином острове очень любят сабо. Тарнек зашел в сад.
— Где ваше окно?
— Вон там. Злоумышленник, очевидно, залез по стене, держась за водосточную трубу. Я слышал, как открывается окно...
— Вы не спали?
— Я собирался раздеться. Только вошел в комнату, окна которой выходят на другую сторону дома...
— И услышали шум?
— Да, я не прикрыл дверь,— отвечал я.
Как я не подумал, что в этом случае свет из комнаты было бы видно снаружи и что убийца никак не мог при таких обстоятельствах пытаться открыть мое окно? Уже с самого начала я начинал путаться в глупых подробностях. Не так уж и легко врать.
— А в какую сторону он убежал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
На улице было тихо. Я посмотрел на часы: девять двадцать пять. До условного часа оставалось еще тридцать пять минут. В доме — также ни звука. В девять часов племянницы вдовы легли спать, я слышал, как они пошли в свою комнату и уже не выходили. Заряженный револьвер лежал в ящике моего стола. Я вытащил его и положил под рукой на столе, рядом с книгой, которую не читал. Почему в самом деле я не мог читать? Эта нервозность просто смешна...
На Вишневой Аллее послышались шаги, шаги мужские, но прохожий не остановился. Где-то на Марне раздался гудок шаланды. Довольно странно для этого позднего часа — шлюзовщик должен был давно закрыть свою лавочку. Чего же этой шаланде нужно? Все мне казалось неестественным, как будто этот крошечный клочок земли был частью постановки, реализованной Бертриксом. И именно против него, да, именно против него, во мне подспудно нарастал глухой гнев. Как глупо было согласиться на роль — и притом главную роль — в этой дрянной пьеске. «Совсем не салонная комедия». Я пожал плечами, один-одинешенек в тиши моего небольшого кабинета.
Девять сорок. Я снова возвращаюсь к книге: «Колдовские острова» Германа Мелвилла. Как и все, я читал «Моби Дика», и этот новый перевод купил в основном ради названия, надеясь, что автор откроет передо мной райскую Полинезию. Но «колдовские» употреблены здесь в значении «жертвы» злых чар, какого-то заговора, скорее проклятые, чем волшебные. Впрочем, описание этих островов, расположенных ниже экватора, весьма поэтично. Но странная атмосфера этих рассказов, таинственность и безнадежность, которой от них веет, отнюдь не были той бодрящей пищей, которой мне недоставало.
Так же, как я не мог прочесть и полстраницы, не почувствовав, что непроизвольно возвращаюсь к своей навязчивой идее, как собака к своей старой кости, я не мог решиться взять какую-нибудь другую книгу, либо просто раз и навсегда закрыть эту. «Любое царство, распавшееся против своей воли на две части, будет уничтожено». С каждым часом я все более походил на такое царство. Еще три недели назад я был бы весьма удивлен, если бы мне сказали, что я дойду до такого состояния. От природы я человек уравновешенный, физически крепкий, спортсмен со здоровой психикой. Введите в такой организм одновременно с весьма сильным чувством любви сомнения, скрытность, и что мы в результате получим? Человека нервного и беспокой-
ного, неудовлетворенного собой. К сомнениям и беспокойству я собирался прибавить ложь. И тщетно было уговаривать себя, что результат получится удовлетворительный. Девять пятьдесят пять. Я выключил свет и остался сидеть в темноте.
Сомневаюсь, бывает ли ситуация абсурднее той, когда сидишь в темноте за столом, перед раскрытой книгой, с револьвером под рукой, ожидая... чтобы прошло пять минут. У меня создалось впечатление, что я единственный актер сюрреалистической пьесы. Глаза мои быстро привыкли к темноте. Через оконные стекла я видел хмурое небо, слегка побелевшее от рассеянного света луны в ее первой четверти, которая светила где-то там, за тучами. На запястье у меня светился циферблат. Ровно десять.
Я подождал еще с полминуты, затем встал. С револьвером в руке я двинулся к окну. Свободной рукой я нажал на стекло недалеко от ручки: заранее вырезанный кусок стекла, который едва держался, беззвучно упал на землю, в сад. Я открыл окно и спокойно трижды выстрелил из револьвера. В воздух. Оставалось дождаться, что будет дальше.
Ждать пришлось невероятно долго. Можно подумать, что выстрелы из револьвера — самое обычное явление на этом острове, и на них обращают не больше внимания, чем на лай собаки. Но тут я сообразил, что, наоборот, все были просто запуганы, и никто не решался выйти. Глупец Пьер Бертрикс не предусмотрел эту почти очевидную реакцию!
В комнате стало прохладно. Давно смолкло эхо от моих выстрелов. В спальне племянниц вдовы Шарло ни шороха. Я подумал с отвращением: «Старые ослицы». Так бы и оставили меня умирать. Сейчас, наверное, сидят, прижавшись друг к дружке, и дрожат в своих смешных ночных рубашках. Ни звука.
Наконец — я так обрадовался этому, что даже забыл посмотреть на часы, как учил меня Бертрикс,— метрах в пятидесяти с другой стороны Вишневой Аллеи вспыхнул огонек. Почти сразу же за ним — еще один, на десять метров дальше. Я не видел, что именно зажигали, а лишь свет. Я понял, что это зажигаются внешние лампы перед домами. Прошло еще несколько минут. «Совсем глупо было бы простудиться»,— подумал я и надел пальто. На аллее послышались шаги двух или трех человек. До меня донеслось, как какой-то мужчина сказал: «Похоже, что здесь». Я высунулся из окна.
— Да,— громко сказал я.— Стрелял именно я.
— Кто это? — спросил мужчина.
— Норрей, квартирант мадам Шарло.
— А, это вы! Что случилось?
— На меня напали грабители. Попробовали влезть через окно. Очевидно, злоумышленник прошел вон по той стене, а потом вылез, держась за водосточную трубу.
Меня слушали молча. А я-то представлял кучу соседей, вопросы, обращенные ко мне лица... Я выступаю с трибуны, как лектор. Впрочем, какая-то женщина все же воскликнула:
— Боже! Как это ужасно...
— Кто здесь? — осведомился я в свою очередь...
— Тарнек, а еще месье Делетра и его жена. Мы слышали, как стреляли... Вы обратитесь в полицию?
— Обождите, я спущусь.
Я зажег свет в коридоре, открыл входную дверь — причем ни малейшей реакции из комнаты моих двух мумий. Я включил свет на крыльце и пошел отпереть калитку.
— Спасибо, что пришли,— сказал я этим славным людям.— Не все такие храбрые, как вы...
— Очевидно, вы не закрыли ставни?
— Нет. Я люблю видеть рассвет, когда просыпаюсь. Привычка...
— После полученных угроз стоило бы их закрывать.
Слухи о полученном мною анонимном письме уже разошлись по всему острову. Я знал в лицо почтальона Тарнека, а также супругов Делетра, пожилых, внешне смирных и весьма любезных людей. На них были пальто и теплые кашне, очевидно, наброшенные прямо на ночные рубашки, на ногах — сабо. На Тополином острове очень любят сабо. Тарнек зашел в сад.
— Где ваше окно?
— Вон там. Злоумышленник, очевидно, залез по стене, держась за водосточную трубу. Я слышал, как открывается окно...
— Вы не спали?
— Я собирался раздеться. Только вошел в комнату, окна которой выходят на другую сторону дома...
— И услышали шум?
— Да, я не прикрыл дверь,— отвечал я.
Как я не подумал, что в этом случае свет из комнаты было бы видно снаружи и что убийца никак не мог при таких обстоятельствах пытаться открыть мое окно? Уже с самого начала я начинал путаться в глупых подробностях. Не так уж и легко врать.
— А в какую сторону он убежал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51