А в конце нашего пути ждал этот волнующий незнакомец, которого мы должны были наконец обнаружить. Вот таким образом мы и оказались вместе в стенах знаменитого коллежа, где получили свое образование и сформировали мировоззрение немало выдающихся людей.
Через окна приемной мы видели сад в типично французском стиле — прямоугольник, посередине которого блестел лед бассейна. Четкие линии на фоне сурового пейзажа. Зимняя сухость, оголенные деревья подчеркивали аскетичный характер окружающей обстановки.
Зазвонил колокол. Одновременно из двери, ведущей в сад, строем, в полной тишине вышли колонны учеников. Прозвучал свисток, шеренги нарушились, или, скорее, взорвались, и морозный воздух донес до нас крики детей. Большинство учеников побежали к большой площадке в конце сада, где виднелись футбольные ворота. Дверь приемной открылась.
— Господа,— обратился к нам отец-настоятель,— если вы желаете, вас проведут к отцу Этьену.
Служитель повел нас по превосходно навощенным коридорам. Он постучал в какую-то дверь и ушел, как только послышалось: «Входите».
Отец Этьен, стоявший за очень маленьким письменным столом, поздоровался с нами и пригласил сесть. Его строгая комната имела лишь самое необходимое, однако совсем не напоминала монашескую келью. Узкая кровать, большой закрытый книжный шкаф. Самому отцу Этьену, наверное, было за семьдесят. В отличие от худощавого отца-настоятеля, он выглядел довольно плотным, хотя и бледным. Его живые глаза изучили нас за несколько секунд.
— Наш директор сообщил мне о цели вашего визита, господа. Я готов ответить на ваши вопросы.
вызывать у своих посетителей именно такое ощущение. Но чтобы добиться этого, ему пришлось существенно изменить характер своего заведения. Закрытая на треть длины перегородкой из шлакоблока, с забитыми с трех сторон окнами, внутренняя часть шале скорее напоминала грубый салун где-нибудь в Клондайке, И это при условии, что вы не заходите сюда вечером, когда прекращают подачу электроэнергии, так как в этом случае, пытаясь рассмотреть лица при свете керосиновой лампы, стоящей на стойке бара, вы как будто переноситесь в эскимосское иглу. Так или иначе там был хорошо натопленный камин, и это стоило всех архитектурных украшений. И вдобавок — сейчас я не чувствую в себе вдохновения, чтобы коснуться этой темы, но я к ней еще вернусь — там бывала, не всегда, но часто, Лидия.
Когда мы вошли внутрь, прокурор и комиссар уже сидели перед бокалами дымящегося грота. Остальные полицейские пили у стойки. Хозяин протянул мне руку. Его жесткие с проседью волосы были взлохмачены. Наверное, появление этой изысканной клиентуры прервало его послеобеденный отдых.
— Погодите,— сказал он мне,— вы что, оставили бокс?
— Только на этот раз. Я заменяю товарища.
Я был не против того, чтобы дать понять, что не собираюсь постоянно якшаться с полицейскими инспекторами.
— Кто знает,— молвил Бушрон.— А вдруг вам понравится... Зачем отвечать9 Этот тип уже начал меня раздражать. Я решил, что он пытается «разговорить» меня. Ничего у него не выйдет, и это надо дать понять сразу.
-- Господа также желают грогу?
Грог был крепкий и хорошо подслащенный. Ни для кого не было тайной, и менее всего для комиссара, что близость Базы Армии США № 07811, расположенной на границе с Боннеем, позволяла населению украсить свой стол кое-какими лакомствами. Хозяин «Пти-Лидо» снабжал меня но, ей-Богу, умеренной цене молотым кофе намного высшего качества, чем пайкова смесь, а моя квартирная хозяйка, хотя она уже давно вышла из возраста Д-3 и еще не достигла категории С , ежедневно варила себе шоколад, аромат которого поднимался до моей комнаты.
Я редко употребляю спиртное, но это не помешало мне должным образом оценить крепость горячего грога. С бокалом в руке я вместе с полицейскими инстинктивно приблизился к камину. Хозяин хмуро вытирал фанерную стойку, и по шевелению его губ я понял, что он ворчал «гадость», как он делал пятьдесят раз в день, когда брался за тряпку — цинковое покрытие было конфисковано во время оккупации,
а деревянную стойку было практически невозможно содержать в должном состоянии. Комиссар не решался нарушить раздумия прокурора, который, возможно, размышлял лишь о своих газовых батареях. Инспекторы закурили. Коллега Бушрона предложил сигарету и мне (в наше время такой жест чего-то стоит!)
— Весьма благодарен. Я не курю.
Бушрон посмотрел на меня так, как будто то, что я не курю, дает еще одно основание меня подозревать. Сейчас, когда я выпил грогу, здравый смысл подсказывал мне поскорее убираться отсюда. Из того, что я видел и о чем узнал — надо еще зайти к детям Жеральдины Летандар, вот каторга! — уже можно было слепить вполне приличный репортаж. Полицейские не выказывали никакого желания продолжать разговор о преступлении, а я вовсе не собирался задавать вопросы и писать прямо тут, на глазах у хозяина и любопытных. Тем не менее я медлил. Я хорошо знал, какая надежда удерживает меня, заставляет попусту тратить время. А дядюшка Сонье за своей стойкой, наверное, догадывался, в чем дело, потому что иногда искоса поглядывал на меня.
Я слышал неспешный разговор инспекторов о служебных делах — в ожидании приказа прокурора они безусловно предпочитали посидеть тут, в тепле, чем топтаться на холоде. Будильник, стоявший на полке рядом с бутылкой безалкогольного «перно», показывал половину третьего. Как раз хватит времени заглянуть к детям покойной, затем я отредактирую статью и успею подать ее в вечерний выпуск. Я даже подумал, что смогу спокойно написать ее дома, ведь на машине я легко доберусь до редакции — единственная польза от того, что я согласился на этот репортаж. И наконец, мысль о том, что я сяду за руль скоростного автомобиля (а в наше время это такое редкое удовольствие!), победила мою расслабленность. К тому же, если бы даже Лидия пришла в эту минуту, обстоятельства складывались совсем неблагоприятно. Что сказать ей в присутствии полицейских?
— Ну что же,— сказал я,— мне пора идти работать. Очень признателен вам, господа...
— Не стоит благодарности!
Тот, который допрашивал меня утром, протянул мне руку. Бушрон тоже. И остальные инспекторы. Я попрощался с прокурором и комиссаром, которые учтиво приподняли шляпы. После этого я решительно направился к двери. В то же мгновение дверь отворилась, и в зал вошла Лидия.
Я уже вижу, что не могу больше уклоняться от рассказа о Лидии. И снова я приглашаю читателя вернуться вместе со мной в прошлое, но уже не на шестьдесят лет, а всего на несколько месяцев назад.
Я только что демобилизовался и с радостью вернулся в газету на свое место, «прикрытое» в июне 1940 года. Родители жили в провин-
— Никто лучше вас не смог бы нас проинформировать о нравственном становлении Пьера Маргла, о его характере,— начал Пьер Бертрикс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Через окна приемной мы видели сад в типично французском стиле — прямоугольник, посередине которого блестел лед бассейна. Четкие линии на фоне сурового пейзажа. Зимняя сухость, оголенные деревья подчеркивали аскетичный характер окружающей обстановки.
Зазвонил колокол. Одновременно из двери, ведущей в сад, строем, в полной тишине вышли колонны учеников. Прозвучал свисток, шеренги нарушились, или, скорее, взорвались, и морозный воздух донес до нас крики детей. Большинство учеников побежали к большой площадке в конце сада, где виднелись футбольные ворота. Дверь приемной открылась.
— Господа,— обратился к нам отец-настоятель,— если вы желаете, вас проведут к отцу Этьену.
Служитель повел нас по превосходно навощенным коридорам. Он постучал в какую-то дверь и ушел, как только послышалось: «Входите».
Отец Этьен, стоявший за очень маленьким письменным столом, поздоровался с нами и пригласил сесть. Его строгая комната имела лишь самое необходимое, однако совсем не напоминала монашескую келью. Узкая кровать, большой закрытый книжный шкаф. Самому отцу Этьену, наверное, было за семьдесят. В отличие от худощавого отца-настоятеля, он выглядел довольно плотным, хотя и бледным. Его живые глаза изучили нас за несколько секунд.
— Наш директор сообщил мне о цели вашего визита, господа. Я готов ответить на ваши вопросы.
вызывать у своих посетителей именно такое ощущение. Но чтобы добиться этого, ему пришлось существенно изменить характер своего заведения. Закрытая на треть длины перегородкой из шлакоблока, с забитыми с трех сторон окнами, внутренняя часть шале скорее напоминала грубый салун где-нибудь в Клондайке, И это при условии, что вы не заходите сюда вечером, когда прекращают подачу электроэнергии, так как в этом случае, пытаясь рассмотреть лица при свете керосиновой лампы, стоящей на стойке бара, вы как будто переноситесь в эскимосское иглу. Так или иначе там был хорошо натопленный камин, и это стоило всех архитектурных украшений. И вдобавок — сейчас я не чувствую в себе вдохновения, чтобы коснуться этой темы, но я к ней еще вернусь — там бывала, не всегда, но часто, Лидия.
Когда мы вошли внутрь, прокурор и комиссар уже сидели перед бокалами дымящегося грота. Остальные полицейские пили у стойки. Хозяин протянул мне руку. Его жесткие с проседью волосы были взлохмачены. Наверное, появление этой изысканной клиентуры прервало его послеобеденный отдых.
— Погодите,— сказал он мне,— вы что, оставили бокс?
— Только на этот раз. Я заменяю товарища.
Я был не против того, чтобы дать понять, что не собираюсь постоянно якшаться с полицейскими инспекторами.
— Кто знает,— молвил Бушрон.— А вдруг вам понравится... Зачем отвечать9 Этот тип уже начал меня раздражать. Я решил, что он пытается «разговорить» меня. Ничего у него не выйдет, и это надо дать понять сразу.
-- Господа также желают грогу?
Грог был крепкий и хорошо подслащенный. Ни для кого не было тайной, и менее всего для комиссара, что близость Базы Армии США № 07811, расположенной на границе с Боннеем, позволяла населению украсить свой стол кое-какими лакомствами. Хозяин «Пти-Лидо» снабжал меня но, ей-Богу, умеренной цене молотым кофе намного высшего качества, чем пайкова смесь, а моя квартирная хозяйка, хотя она уже давно вышла из возраста Д-3 и еще не достигла категории С , ежедневно варила себе шоколад, аромат которого поднимался до моей комнаты.
Я редко употребляю спиртное, но это не помешало мне должным образом оценить крепость горячего грога. С бокалом в руке я вместе с полицейскими инстинктивно приблизился к камину. Хозяин хмуро вытирал фанерную стойку, и по шевелению его губ я понял, что он ворчал «гадость», как он делал пятьдесят раз в день, когда брался за тряпку — цинковое покрытие было конфисковано во время оккупации,
а деревянную стойку было практически невозможно содержать в должном состоянии. Комиссар не решался нарушить раздумия прокурора, который, возможно, размышлял лишь о своих газовых батареях. Инспекторы закурили. Коллега Бушрона предложил сигарету и мне (в наше время такой жест чего-то стоит!)
— Весьма благодарен. Я не курю.
Бушрон посмотрел на меня так, как будто то, что я не курю, дает еще одно основание меня подозревать. Сейчас, когда я выпил грогу, здравый смысл подсказывал мне поскорее убираться отсюда. Из того, что я видел и о чем узнал — надо еще зайти к детям Жеральдины Летандар, вот каторга! — уже можно было слепить вполне приличный репортаж. Полицейские не выказывали никакого желания продолжать разговор о преступлении, а я вовсе не собирался задавать вопросы и писать прямо тут, на глазах у хозяина и любопытных. Тем не менее я медлил. Я хорошо знал, какая надежда удерживает меня, заставляет попусту тратить время. А дядюшка Сонье за своей стойкой, наверное, догадывался, в чем дело, потому что иногда искоса поглядывал на меня.
Я слышал неспешный разговор инспекторов о служебных делах — в ожидании приказа прокурора они безусловно предпочитали посидеть тут, в тепле, чем топтаться на холоде. Будильник, стоявший на полке рядом с бутылкой безалкогольного «перно», показывал половину третьего. Как раз хватит времени заглянуть к детям покойной, затем я отредактирую статью и успею подать ее в вечерний выпуск. Я даже подумал, что смогу спокойно написать ее дома, ведь на машине я легко доберусь до редакции — единственная польза от того, что я согласился на этот репортаж. И наконец, мысль о том, что я сяду за руль скоростного автомобиля (а в наше время это такое редкое удовольствие!), победила мою расслабленность. К тому же, если бы даже Лидия пришла в эту минуту, обстоятельства складывались совсем неблагоприятно. Что сказать ей в присутствии полицейских?
— Ну что же,— сказал я,— мне пора идти работать. Очень признателен вам, господа...
— Не стоит благодарности!
Тот, который допрашивал меня утром, протянул мне руку. Бушрон тоже. И остальные инспекторы. Я попрощался с прокурором и комиссаром, которые учтиво приподняли шляпы. После этого я решительно направился к двери. В то же мгновение дверь отворилась, и в зал вошла Лидия.
Я уже вижу, что не могу больше уклоняться от рассказа о Лидии. И снова я приглашаю читателя вернуться вместе со мной в прошлое, но уже не на шестьдесят лет, а всего на несколько месяцев назад.
Я только что демобилизовался и с радостью вернулся в газету на свое место, «прикрытое» в июне 1940 года. Родители жили в провин-
— Никто лучше вас не смог бы нас проинформировать о нравственном становлении Пьера Маргла, о его характере,— начал Пьер Бертрикс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51