Иезуит медленно поднял руку:
— Прошу простить, что сразу же перебиваю вас, господа, однако, возможно, вы несколько ошибаетесь на мой счет. Я не был духовником Пьера Маргла. Тот, кто им был — кстати, избранный добровольно, как у нас заведено,— умер несколько лет тому назад. Но даже будь он сегодня жив, то безусловно сохранил бы тайну, как и полагается исповеднику,— вы это понимаете. Что касается меня, то на протяжении трех лет, со второго класса до философского, я преподавал Пьеру Маргла литературу. В данном качестве я могу поделиться с вами своими впечатлениями или, если хотите, рузультатами моих размышлений о поведении этого ученика.
Пьер Бертрикс склонил голову, показывая, что он понял.
— Пьер Маргла чем-то выделялся или был обычным учеником?
— Блестящие способности. Ум чрезвычайной живости, опирающийся на безупречную память. Интересы Пьера простирались далеко за пределы предметов школьной программы, и нам приходилось чаще сдерживать его любопытство, чем его поощрять. При этом, несмотря на свою одаренность и легкость в учебе, Пьер Маргла был очень трудолюбив. Никакие трудности, казалось, для него не существовали. Я вспоминаю, например, что, уже будучи учеником класса философии, он обратился за разрешением индивидуально изучать русский язык, что ему и было позволено. У нас он получил две степени бакалавра с оценкой «очень хорошо», после чего опекун забрал его отсюда, чтобы он мог изучать высшую риторику в Париже, в лицее Луи-де-Гран. Неудача Маргла на вступительных экзаменах в Педагогический институт была для меня полной неожиданностью и крайне разочаровала. Возможно, там он не нашел авторитетных советчиков, которые направили бы его интеллектуальные силы к избранной цели. А может, сама цель — то есть поступление в Педагогический — перестала быть для него желанной...
— Его опекун к тому времени уже умер, не так ли?
— Да, Пьер Маргла как раз достиг совершеннолетия. Он отслужил в армии, потом начал писать. Он всегда присылал мне свои книги.
— Вы постоянно переписывались с ним, святой отец?
— До войны, хотя и с большими перерывами. В 1937 году Пьер Маргла сообщил о своей женитьбе. Снова он написал мне спустя два года.
Несколько секунд все молчали.
— Не знаю, могу ли я спросить, отче, известны ли вам причины, побудившие Пьера Маргла развестись с женой,— продолжал Пьер Бертрикс,— тем более, что полиция уже наводила справки в другом месте.
Вам есть что сказать по этому поводу?
Выпрямившись на своих стульях, мы оба больше походили на просителей, чем следователей. Вместе с тем я понимал, что Пьера Бертрикса не так-то просто сбить с толку. Да и отец Этьен стал рассматривать его своими маленькими слоновьими глазками с некоторым интересом.
— Пьер Маргла сообщил мне эти причины,— спокойно ответил он.—Они показались мне серьезными и достойными рассмотрения в самых высоких инстанциях. Это я посоветовал Маргла обратиться в Рим с прошением о расторжении брака.
— И он это сделал?
— Да. Но вы же знаете, подобные прошения изучаются очень тщательно. Кроме этого, началась война, которая почти полностью прервала связи с Римом.
— Вы думаете, что прошение Пьера Маргла рассматривается до сих пор?
— Вполне возможно. Но я считаю нецелесообразно направлять ваши поиски в этом направлении.
— Я об этом и не думал, отче.
Снова молчание. Со двора до нас доносился галдеж детворы. Я прочитал название черной книги, лежавшей на столе отца Этьена: «Раздумья». Пьер Бертрикс задал новый вопрос:
— Сейчас, святой отец, я обращаюсь именно к преподавателю литературы Пьера Маргла. Вы сказали нам, что он был блестящим учеником. Можете ли вы разъяснить нам суть его таланта? Меня интересует, что более всего поражало в его способностях. Воображение? Впечатлительность? Я читал его книги, но это научные труды, в которых, как мне показалось, личность самого автора проявилась все же недостаточно. Возможно, школьные работы в большей мере раскрыли вам его литературные склонности?
— С моей стороны было бы весьма опрометчивым брать на себя риск определять литературные склонности юношей шестнадцати или семнадцати лет,— улыбнулся отец Этьен.— Однако я понял смысл вашего вопроса. Нет, в произведениях Пьера Маргла преобладало не воображение и не впечатлительность, хотя и этого было более чем достаточно. Своих товарищей он превосходил прежде всего точностью мысли и легкостью ее выражения. Должен вам сказать, что именно эти качества мы ценим превыше всего и даже отдаем им предпочтение перед своеобразием, если своеобразие проявляется без них. Относительно же Пьера Маргла я добавлю, что его жажда знаний, о которой я упоминал, постоянно ставила его впереди класса, где он вполне естественно занимал ведущее место.
— Не удивило ли вас, отче, что ваш лучший ученик стал марочным маклером?
Отец Этьен покачал головой.
— Человек сам выбирает свой путь. Я чувствую, что Пьер Маргла находил в этом занятии те ресурсы, которые позволяли ему отдаваться любимым и совершенно бескорыстным изысканиям, научной работе. Ибо в конце концов...
Отчего это я вдруг почувствовал, что было что-то шокирующее в нашей беседе, которая велась так чинно и с одной и с другой стороны? Размышлял я над этим недолго: с самого начала никто даже не упомянул о преступлениях. О Пьере Маргла говорили так, будто ничего не произошло. Отец Этьен тем временем заканчивал свою мысль:
— Ибо в конце концов, я не могу поверить, что интеллектуальное любопытство этого юноши затерялось, подобно ручью в песках. Его последние книги...
Обсуждали книги Пьера Маргла. Пьер Бертрикс спокойно слушал отца Этьена, сожалевшего о том, что не знает, были ли у Пьера Маргла еще какие-то публикации после того произведения, название которого я не запомнил... На улице зазвенел колокол, очевидно, оповещая о конце перемены.
— Вы, наверное, спешите на лекцию, святой отец? Просим простить за то, что так долго вам надоедали...
Так долго! Разговор на четверть часа после едва ли не суток, проведенных в дороге. А может, Пьер Бертрикс считал, что узнал достаточно? Только во время прощания он решился сделать первый намек на драмы Тополиного острова.
— Я хотел бы сообщить вам в ближайшее время... успокоительные новости о вашем бывшем ученике, святой отец. Вы давно уже не слышали о нем ничего приятного.
— Важно лишь то, что приятно Богу,— живо откликнулся иезуит.—Впрочем, должен сознаться, что я с удовольствием получил некоторые известия о Пьере Маргла после Освобождения.
Мы застыли у дверей.
— Вы имеете в виду его участие в движении Сопротивления, отче?
— Да. И я не уверен, что полиция постучала в нужную дверь, чтобы получить исчерпывающие сведения по этому вопросу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51