Они уже подходили к центральному телеграфу, когда на землю обрушился быстрый косой ливень. Он почти сразу пробился сквозь крону молодых тополей, под которые спрятались Юля с отцом, и тяжело забарабанил по раскрытому зонту.
– Давай перебежим в здание, – предложила Юля и, не дожидаясь согласия, потянула отца в подъезд.
– А если дождь до утра? – спросил Чиж.
– Поймаем такси, – успокоила Юля и сунула в руки отцу мокрый зонт. – Постой здесь, я сейчас вернусь.
Она вспомнила, что в зале телеграфа есть междугородный телефон-автомат. У кассы разменяла рубль на пятнадцатикопеечные монеты и вошла в кабину. Автомат мягко, с фиксирующим ударом заглотнул три монеты, подтвердив индикаторным глазком готовность к связи, и выдал непрерывный зуммер. Юля набрала единицу, характер звука сменился. Номер она помнила наизусть и, когда в трубке пошли сигналы вызова, почувствовала, что волнуется.
– Да, – жестко сказал женский голос.
– Это ты, мамуля?
– Юленька! Ты откуда, деточка?
– Мама, мы тут гуляем, я по междугородному. В общем… Тут у нас серьезные перемены намечаются. Отец завтра несет рапорт на увольнение. Решение, кажется, окончательное.
– Как он себя чувствует?
– Нормально.
Индикатор показывал – осталась одна монета.
– Спасибо, доченька, что позвонила.
– А ты как, мам?
– По-разному. В общем, ничего. За границу опять завтра вечером.
– Куда, мам?
– В Голландию.
– Привези портативный диктофон. Привезешь? Английский изучать.
– Хорошо, если попадется.
– А ты поищи, ладно?
– Ладно. Только будь умницей.
Время истекало.
– Ну, пока! Счастливой тебе поездки. Целую.
– Спасибо, доченька, спасибо.
Чиж стоял в тамбуре и сквозь застекленную дверь смотрел, как на асфальте тротуара плясал мелкими фонтанчиками дождь. Набившиеся в тамбур люди возбужденно ругали погоду, кто-то пытался привести в порядок прическу, кто-то с кем-то шептался, кто-то складывал зонт. Объединенные общей причиной, они бесцеремонно толкались, острили, высказывали ближайшие прогнозы.
Фуражку Чиж держал в руке, может, потому и не разглядела его Юля в толпе. Привыкла всегда видеть отца в центре внимания среди летчиков. А тут – полное безразличие к седоголовому полковнику. Его теснили спинами, толкали локтями, терлись мокрой одеждой, бесцеремонно отжимая в угол.
И Юля вдруг остро почувствовала тревогу отца. Вся его жизнь прошла среди летчиков, в коллективе, который складывается благодаря строгому естественному отбору, – небо селекционирует безошибочно. Он прожил жизнь в атмосфере доброты и уважения, веры и верности. Сам эту атмосферу создавал.
Что ждет его за порогом авиационного полка?
Юля вспомнила слова, сказанные год назад старым сослуживцем отца, потерявшим на фронте ногу.
– Когда мы воевали, Паша, думали, всё после победы будет по-другому, – говорил он. – Верили – нас не забудут. Забыли, Паша. В первые годы после войны всем было плохо, мы понимали. А что происходит теперь, Паша? Разве мы можем угнаться за ними, молодыми и здоровыми? Скажешь, нам льготы дали… Как же – дали. В каждой пивной, в кассах, в поликлиниках табличек навешали: инвалидам и Героям без очереди. А попробуй сунься без очереди – ненависть в глазах… И таблички эти, Паша, не от хорошей жизни. Безнравственные таблички, оскорбительные. Нет, Паша, что-то здесь не так. Не такой мы эту жизнь представляли…
Такой ли представляет эту жизнь Чиж, какая она есть на самом деле?
На автобусной остановке размышления Юли нашли подтверждение. На замечание Чижа: «Соблюдайте очередь, ребята», прилично одетый подросток нахально осклабился и сказал прямо Чижу в лицо:
– Героям, папаша, в магазинах отпускают без очереди, а здесь ты брось качать права! – и полез вперед.
Чиж стушевался перед неприкрытой наглостью и только удивленно качнул головой. А Юля, словно кошка, так рванула на юнце обшлаг пиджака, что только стрельнули отлетевшие пуговицы, и острым наконечником зонта поддела снизу его подбородок.
– А ну, извиняйся, мразь, – прошипела она, – иначе проткну твое поганое горло! Ну!..
Ошеломившие всех напор и решимость Юли были такими неукротимыми, что он дрогнул и сполз на корточки.
– Юля, что ты? – бросился к ней Чиж. Он, вероятно, подумал, что его дочь уже осуществила свою угрозу, но парень залепетал о том, что он не собирался никого оскорблять. Его дружки, двое их было или трое – Юля не заметила, настороженно ждали развязки.
– Только так с ними и надо, – сказала какая-то женщина из очереди, и все, кто до этого безразлично отнесся к хулиганской реплике наглого юнца, вдруг объединились в своем гневе:
– Распоясались!..
– Молодец девка!
– В милицию их, подонков!
– Что позволяют себе…
– И вино им продают…
Ребята дернули пострадавшего за руку.
– Тебе говорили – идем пешком… А ты полез… Пошли.
До самого дома Чиж и Юля молчали. Лишь однажды он посмотрел ей в глаза и, тряхнув головой, улыбнулся. Юля весело засмеялась в ответ.
– Если бы мне кто-нибудь сказал, что ты способна на такие подвиги, – смеялся Чиж уже дома, – не поверил бы ни за что. Ну, Юля…
– А кто меня воспитывал? – парировала она. – Пожинай плоды.
Помолчав, она серьезно сказала:
– За тебя, папка, я любому бандиту перекушу глотку, как овчарка. Не успеет и пискнуть. А вот за себя…
Чиж обнял Юлю, прижал ее голову к плечу и тихо сказал:
– Все равно я счастливый человек… Еще не знаю, как это будет, но не я первый и не я последний ухожу из авиации… А боль пройдет. Должна пройти… Все проходит.
– Я и сама не знала, что я такая отчаянная, – призналась Юля и решительно предложила: – Давай-ка, папуля, поработаем. Ты почитай, а я над курсовой покумекаю.
Она пыталась углубиться в работу, но мысли ускользали, не хотели за что-либо цепляться. Юля пыталась представить себе новую жизнь на Севере.
В том, что она туда поедет, сомнений не было. Во-первых, срок трудового соглашения у нее истекает только через год, а во-вторых… Конечно же, из-за Муравко. Она уже не представляет, как можно прожить хотя бы один день, не увидев его глаза, не услышав голоса, от которого вздрагивает сердце. Вдали от него жить она уже не сможет.
Юля видела, как отец за кухонным столом что-то писал. Он уже несколько листов скомкал и выбросил в мусорное ведро. Юля прошла в кухню, вроде за ножом, и через плечо Чижа посмотрела, что он пишет. Бросилось в глаза слово «Рапорт». А дальше строчки были торопливо-мелкие; они не умещались на бумажном листе и загибались у правого среза вниз, как струи из садовой лейки.
И боль отца вдруг передалась Юле. Она обвила сзади его шею, прижалась к колючей щеке и почувствовала почти забытое детское желание выплакаться. Не сопротивляясь ему, она уткнулась носом в шею отцу, вздрогнула, сглотнула сдавивший горло комок и дала волю слезам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201