Жаль только, отпуск не удался.
– А мы с тобой в следующем году возьмем и сделаем еще одну попытку.
– Не обманываешь? – Катя смотрела на него с надеждой.
– Слово офицера.
– Спасибо. Теперь мне точно все нипочем. Поцелуй меня и уезжай.
Он дотронулся губами до ее пересохших губ.
Через три дня Кате сделали операцию, и она несколько дней была без сознания, а когда пришла в себя и снова увидела в палате Ефимова, долго смотрела на него, пыталась улыбнуться и только кончиком языка слизывала стекающие к губам слезы.
В следующий раз она попросила его больше не приходить.
– Мне уже лучше, а я такая некрасивая.
Но он пришел и в следующий раз, и еще, и еще. Приносил цветы, сласти, консервированные компоты. Ходил, пока не подошло время возвращаться в часть. Рассказал, что машину восстановили, что водителя поливалки нашли – он был в тот вечер пьяным, что с ее хахалями, дабы у них не было повода приставать к ней, он рассчитался за ремонт до копеечки, что как только приедет к новому месту службы, напишет ей.
– Ты проявил такое трогательное участие, Ефимов, что я эту аварию буду до конца жизни благословлять, как лучший подарок судьбы.
Прощаясь с Катей, он искренне верил, что напишет ей. Но служба в ограниченном контингенте навалилась сразу неограниченным объемом работы, и когда он вспомнил о своем обещании, то сразу решил, что писать после такого длительного молчания уже стыдно.
А свой очередной отпуск он впервые провел (по совету врачей – потерял вдруг сон) в санатории. Была ранняя весна, но на Сухумском побережье уже с утра и до вечера пульсировала пляжная жизнь, на склонах гор желтыми облаками цвела магнолия, в городском театре гастролировал «Современник», а в клубе санатория каждый вечер играл эстрадный оркестр – танцуйте до упаду. И Ефимов не стал сопротивляться захватившей его волне курортной вакханалии. Ему, видимо, давно не хватало такой вот безалаберной жизни. Слишком серьезными были все предыдущие годы. Плавал в бассейне, играл в волейбол и в карты, флиртовал на пляже с какими-то девицами из Дома отдыха «Актер», ходил с ними к какому-то частному виноделу дегустировать вина, воровски пробирался через балкон к актрисам в комнаты, застревал у них до утра, в общем отдыхал.
Перед Катей он чувствовал себя виноватым, но утешался тем, что по возвращении из Афганистана обязательно заедет к ней, и если она еще не передумала и если у нее еще нет повода послать его ко всем чертям, то обязательно попросит ее отвезти его на машине в Озерное.
И вот сейчас, с трудом удерживая от болтанки перегруженный вертолет, посматривая то на приборы, то на потерявшего сознание лейтенанта Волкова и застывшего в проходе в неудобной позе санинструктора (не умер ли?), он думал о Кате, о том, как они все-таки прикатят в Озерное, как будут вместе ходить в лес за малиной. Он думал о Кате, чтобы не касаться той, другой, о которой без боли и тревоги вспоминать не мог. Он знал, что ей горько и трудно, что она вспоминает о нем так же часто и нежно, как он, и так же, как он, запрещает себе расслабляться, потому что их время еще не пришло, оно где-то плутает в пути.
– «Полсотни седьмой», доложите остаток топлива.
Он доложил. На командном прикинули и попросили уточнить. Он уточнил. Тогда ему сказали, что остаток вместе с аварийным ниже минимума. Посадка на промежуточном исключена. Он его уже прошел и находится теперь примерно на одинаковом расстоянии от того и другого аэродрома. Садиться на неподготовленную площадку в горной местности с таким грузом немыслимо. Значит, что ему остается? «Падать, – сказал бы Паша Голубов, – благополучно падать».
– «Ноль-одиннадцатый», – устало запросил Ефимов, – что от Паши?
– Было радио, – ответил Скородумов, – их обстреляли «духи».
Вот этого Ефимов больше всего и боялся. Если насядут сверху, а там, видимо, есть возможность просочиться к месту аварии, не только вертолет, а и ребята могут остаться в этих горах навсегда. Каким-то бесконечно долгим, бесконечно затянувшимся показался Ефимову полет, похожий на тяжелый кошмарный бред.
– Лейтенант, ты живой?
Лейтенант кивнул, не открывая глаз. Его тело расслабленно обвисло. Другой бы стонал, хныкал, а этот, как кремень, держится из последних сил. Отцовский характер.
Перегруженный вертолет ныл и дрожал от натуги. Он тоже крепился из последних сил. Разреженный горный воздух был зыбкой и ненадежной опорой для несущего винта, и стрелка прибора, показывающая наличие топлива в баках, отклонялась к нулю значительно быстрее, чем ей следовало. Ефимов собрался, просчитал расход горючего, подлетное время, сверил с остатком… Пересчитал все в обратном порядке. И так и так выходило, что до аэродрома ему не дотянуть. Оставалось единственное – выключить один из двух двигателей, лететь на одном. Но с таким грузом, при такой бедности кислорода в воздухе и на одном двигателе горизонтальный полет был практически невозможен.
Ефимов запросил у командного пункта точную дальность и высоту. Сверил ее с показаниями своих приборов, прикинул скорость снижения и решил рискнуть: по его расчетам получалось, что глиссада вынужденного снижения должна оборваться почти у посадочной площадки. Он перекрыл кран подачи топлива в один из двигателей и доложил свое решение руководителю полетов. На стартовом командном пункте замолчали, видимо, подсчитывали. А паузой воспользовался Шульга, «врубился» в связь:
– Решение правильное. Держись.
Минуты снижения Ефимову показались часами. Сел он с прямой у самого краешка аэродрома, не дотянув до посадочной площадки метров шестьсот-семьсот. Сел грубо, как никогда не садился, хотя перед самой встречей с землей и попытался создать посадочную скорость снижения, выровнять машину.
Когда к вертолету беспорядочно подъехали санитарные, пожарные, транспортные машины, подбежали люди, Ефимова сразу спеленала оглушающая тишина. Лопасти несущего винта уже потеряли свою упругость и, свисая все ниже и ниже, вращались в полном безмолвии. То ли двигатель сам остановился, то ли Ефимов его выключил, он не помнил. Его о чем-то спрашивали – он не понимал, помогали выйти из кабины – не сопротивлялся, что-то говорили о раненых, суетились, он ничего не слышал. Уловил только одну фразу, удивленно брошенную техником: «Баки совсем пустые». «Ну и что? – хотел сказать он, – главное – долетел». Но подступило полное безразличие ко всему, даже к тому, куда его везут. Словно весь он застыл, закоченел душой и телом. И только в воспаленном мозгу продолжала вариться кошмарная смесь из видений кровавых бинтов и запорошенных снегом скальных разломов, Пашкиной улыбки и доверчивых глаз Коли Барана, расплывающихся стрелок на щитке приборов и разбитого вертолета с нелепо торчащей вверх хвостовой балкой…
8
Вечер получился суетливым, переполненным какими-то непредвиденными делами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
– А мы с тобой в следующем году возьмем и сделаем еще одну попытку.
– Не обманываешь? – Катя смотрела на него с надеждой.
– Слово офицера.
– Спасибо. Теперь мне точно все нипочем. Поцелуй меня и уезжай.
Он дотронулся губами до ее пересохших губ.
Через три дня Кате сделали операцию, и она несколько дней была без сознания, а когда пришла в себя и снова увидела в палате Ефимова, долго смотрела на него, пыталась улыбнуться и только кончиком языка слизывала стекающие к губам слезы.
В следующий раз она попросила его больше не приходить.
– Мне уже лучше, а я такая некрасивая.
Но он пришел и в следующий раз, и еще, и еще. Приносил цветы, сласти, консервированные компоты. Ходил, пока не подошло время возвращаться в часть. Рассказал, что машину восстановили, что водителя поливалки нашли – он был в тот вечер пьяным, что с ее хахалями, дабы у них не было повода приставать к ней, он рассчитался за ремонт до копеечки, что как только приедет к новому месту службы, напишет ей.
– Ты проявил такое трогательное участие, Ефимов, что я эту аварию буду до конца жизни благословлять, как лучший подарок судьбы.
Прощаясь с Катей, он искренне верил, что напишет ей. Но служба в ограниченном контингенте навалилась сразу неограниченным объемом работы, и когда он вспомнил о своем обещании, то сразу решил, что писать после такого длительного молчания уже стыдно.
А свой очередной отпуск он впервые провел (по совету врачей – потерял вдруг сон) в санатории. Была ранняя весна, но на Сухумском побережье уже с утра и до вечера пульсировала пляжная жизнь, на склонах гор желтыми облаками цвела магнолия, в городском театре гастролировал «Современник», а в клубе санатория каждый вечер играл эстрадный оркестр – танцуйте до упаду. И Ефимов не стал сопротивляться захватившей его волне курортной вакханалии. Ему, видимо, давно не хватало такой вот безалаберной жизни. Слишком серьезными были все предыдущие годы. Плавал в бассейне, играл в волейбол и в карты, флиртовал на пляже с какими-то девицами из Дома отдыха «Актер», ходил с ними к какому-то частному виноделу дегустировать вина, воровски пробирался через балкон к актрисам в комнаты, застревал у них до утра, в общем отдыхал.
Перед Катей он чувствовал себя виноватым, но утешался тем, что по возвращении из Афганистана обязательно заедет к ней, и если она еще не передумала и если у нее еще нет повода послать его ко всем чертям, то обязательно попросит ее отвезти его на машине в Озерное.
И вот сейчас, с трудом удерживая от болтанки перегруженный вертолет, посматривая то на приборы, то на потерявшего сознание лейтенанта Волкова и застывшего в проходе в неудобной позе санинструктора (не умер ли?), он думал о Кате, о том, как они все-таки прикатят в Озерное, как будут вместе ходить в лес за малиной. Он думал о Кате, чтобы не касаться той, другой, о которой без боли и тревоги вспоминать не мог. Он знал, что ей горько и трудно, что она вспоминает о нем так же часто и нежно, как он, и так же, как он, запрещает себе расслабляться, потому что их время еще не пришло, оно где-то плутает в пути.
– «Полсотни седьмой», доложите остаток топлива.
Он доложил. На командном прикинули и попросили уточнить. Он уточнил. Тогда ему сказали, что остаток вместе с аварийным ниже минимума. Посадка на промежуточном исключена. Он его уже прошел и находится теперь примерно на одинаковом расстоянии от того и другого аэродрома. Садиться на неподготовленную площадку в горной местности с таким грузом немыслимо. Значит, что ему остается? «Падать, – сказал бы Паша Голубов, – благополучно падать».
– «Ноль-одиннадцатый», – устало запросил Ефимов, – что от Паши?
– Было радио, – ответил Скородумов, – их обстреляли «духи».
Вот этого Ефимов больше всего и боялся. Если насядут сверху, а там, видимо, есть возможность просочиться к месту аварии, не только вертолет, а и ребята могут остаться в этих горах навсегда. Каким-то бесконечно долгим, бесконечно затянувшимся показался Ефимову полет, похожий на тяжелый кошмарный бред.
– Лейтенант, ты живой?
Лейтенант кивнул, не открывая глаз. Его тело расслабленно обвисло. Другой бы стонал, хныкал, а этот, как кремень, держится из последних сил. Отцовский характер.
Перегруженный вертолет ныл и дрожал от натуги. Он тоже крепился из последних сил. Разреженный горный воздух был зыбкой и ненадежной опорой для несущего винта, и стрелка прибора, показывающая наличие топлива в баках, отклонялась к нулю значительно быстрее, чем ей следовало. Ефимов собрался, просчитал расход горючего, подлетное время, сверил с остатком… Пересчитал все в обратном порядке. И так и так выходило, что до аэродрома ему не дотянуть. Оставалось единственное – выключить один из двух двигателей, лететь на одном. Но с таким грузом, при такой бедности кислорода в воздухе и на одном двигателе горизонтальный полет был практически невозможен.
Ефимов запросил у командного пункта точную дальность и высоту. Сверил ее с показаниями своих приборов, прикинул скорость снижения и решил рискнуть: по его расчетам получалось, что глиссада вынужденного снижения должна оборваться почти у посадочной площадки. Он перекрыл кран подачи топлива в один из двигателей и доложил свое решение руководителю полетов. На стартовом командном пункте замолчали, видимо, подсчитывали. А паузой воспользовался Шульга, «врубился» в связь:
– Решение правильное. Держись.
Минуты снижения Ефимову показались часами. Сел он с прямой у самого краешка аэродрома, не дотянув до посадочной площадки метров шестьсот-семьсот. Сел грубо, как никогда не садился, хотя перед самой встречей с землей и попытался создать посадочную скорость снижения, выровнять машину.
Когда к вертолету беспорядочно подъехали санитарные, пожарные, транспортные машины, подбежали люди, Ефимова сразу спеленала оглушающая тишина. Лопасти несущего винта уже потеряли свою упругость и, свисая все ниже и ниже, вращались в полном безмолвии. То ли двигатель сам остановился, то ли Ефимов его выключил, он не помнил. Его о чем-то спрашивали – он не понимал, помогали выйти из кабины – не сопротивлялся, что-то говорили о раненых, суетились, он ничего не слышал. Уловил только одну фразу, удивленно брошенную техником: «Баки совсем пустые». «Ну и что? – хотел сказать он, – главное – долетел». Но подступило полное безразличие ко всему, даже к тому, куда его везут. Словно весь он застыл, закоченел душой и телом. И только в воспаленном мозгу продолжала вариться кошмарная смесь из видений кровавых бинтов и запорошенных снегом скальных разломов, Пашкиной улыбки и доверчивых глаз Коли Барана, расплывающихся стрелок на щитке приборов и разбитого вертолета с нелепо торчащей вверх хвостовой балкой…
8
Вечер получился суетливым, переполненным какими-то непредвиденными делами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201