Насадить гребной винт под водой тоже оказалось непростым делом, но они справились и с этой задачей. А еще предстояло снять катер с отмели и снова выйти в море, не наскочив на другую отмель. Катер толкали в полной темноте, нащупывая ногами ускользающее дно. Свет фонаря упирался в белое молоко и вяз в нем в двух-трех шагах. Уткнулись то ли в берег, то ли в островок. Решили ждать рассвета, заодно обсушиться.
Зуев насобирал сухих веток, обмытых дождями белых корешков, каких-то щепок, намочил в бензине старое вафельное полотенце, сложил все в кучу и поджег. Костер занялся дружно, от мокрой одежды повалил густой пар. Стало несколько веселее, хотя говорить ни о чем не хотелось, оба считали себя виноватыми в этих злоключениях. Булатов вспомнил, что на метеостанции их ждали еще вчера к концу дня, а теперь, наверное, волнуются, особенно Женька. И он еше больше почувствовал себя виноватым.
Но слово «волнуются» и на сотую долю не отражало состояния, охватившего жителей метеостанции. И если Дмитрий Дмитриевич и Ангелина Ивановна переживали пропажу моторки с присущей взрослым сдержанностью, подбадривали друг друга, то Женька сходила с ума. Она навзрыд плакала, проклинала себя и ту минуту, когда отпустила Булатова от себя, требовала от родителей принимать какие-то экстренные меры и хоть что-то делать.
– Разве вы не понимаете, что они в океане заблудились? – спрашивала она сквозь слезы. – У них давно кончился бензин, они просто-напросто замерзнут!
Но что могли сделать родители, если над устьем Индигирки распластался эпицентр антициклона, и наполненная туманом атмосфера застыла, как желе в тарелке. Все надежды возлагались на Зуева, человека опытного и знающего Заполярье с детских лет.
– Не дай бог с ним что-то случится, – ревела Женька, – я себе этого никогда не прощу.
Измучив себя всякими предположениями, она на рассвете заснула. И во сне услышала стук мотора. Вскочила, засобиралась.
– Это катер! Я слышала катер!
Схватила старый бубен в сенях, звук его хорошо слышен в тундре, свистнула собак и побежала к берегу, спотыкаясь и падая. Когда в белом месиве тумана и вправду застучал мотор, она стала неистово колотить по пересохшей коже бубна.
Женька просила у бога чуда и боялась поверить, что Всевышний прислушивается к ее мольбам. Но когда из тумана сначала расплывчато, а затем все более четко вырисовался корпус знакомого катера, а в нем силуэт живого и невредимого Булатова, она сказала: «О господи!» – и, закрыв лицо ладонями, обессиленно опустилась на колени.
Мокрый, усталый, заросший, Булатов торопливо спрыгнул на берег, подошел к Женьке и наклонился над нею, чтобы заглянуть в глаза, утешить, успокоить ее. Но Женька мгновенно обвила его шею руками, уткнулась лицом в грудь, начала целовать его и, обессиленно ударяя по его спине кулаком, упрекать сквозь слезы:
– Совсем ненормальный… Разве так можно?.. Да? Я же чуть не умерла… Как бы ты жил без меня?..
А он и сам не знал, как ухитрился прожить без нее целых шесть месяцев. Ел, спал, работал, даже в театр ходил.
Впрочем, нет, неправда, он не жил без нее. Просто никому про Женьку не рассказывал, но она была все время с ним. С ним по утрам просыпалась, помогала готовить завтрак, бежала рядом в метро, с ним читала лекции, ассистировала на операциях, подсказывала неожиданные решения в трудных ситуациях, даже ходила с ним в театр, сопровождала в командировках.
Она была с ним и в этой поездке в Москву, когда Булатов гостил в Звездном у Коли Муравко. Чего он только не рассказывал своим старым друзьям, но о Женьке – лишь несколько слов намеком.
– Так откуда седина? – интересовался Муравко.
– В самом деле, кто вас, Олег Викентьевич, такою краской? – спрашивала и Юля.
– Север, Юленька, Север, – говорил он, имея в виду Заполярье, а Юля с расспросами не приставала, Ленинград для нее тоже был Севером.
Не мог он еще говорить вслух о том, что случилось с ним минувшим летом. Не пришло время. Он знал, сколь обманчива бывает надежда, и все-таки жил ею, верил.
12
Осматривая себя в зеркале, Нина с сочувствием подумала о женщине, стоявшей напротив в стеклянной глубине. Незамаскированный помадой синяк на нижней губе напомнил события минувшей ночи: случилось то, чего Нина ждала и что должно было случиться давно. Свою вину она ни на кого не перекладывала и оправданий себе не искала. Смиренное послушание Ковалева уже давно ее не обманывало. Атмосфера в доме с каждым днем становилась все более наэлектризованной и сегодня, наконец, произошел разряд.
Ковалев вернулся домой, как обычно, поздно и, как обычно, в подпитии. Где и с кем он проводит вечера, Нина не знала, да и не хотела знать. Ей это было на самом деле безразлично. Она ловила себя все чаще на мысли, что думает о муже как о человеке-невидимке – вроде он есть и вроде его не существует. На вопрос – «А почему ты не спрашиваешь, где я бываю вечерами и почему не спешу домой?» – ответила искренне:
– Мне безразлично.
Ковалев заглянул в комнату дочери и, убедившись, что Ленка спит, взял Нину за руку и втащил в спальню. Грубо взял и грубо втащил. Такого он не позволял себе никогда.
Нина не хотела скандала, все надеялась, что ей удастся объясниться с Ковалевым по-хорошему, поэтому попросила его сесть и спокойно ее выслушать. Однако он не сел и слушать ее не пожелал. Суетливые движения его рук и жадное дыхание в затылок – все показалось Нине чужим и страшным. На мгновение оцепенев, она начала лихорадочно думать – что делать? Не драться же ей, хрупкой и слабой, с озверевшим мужиком? Но вместе с тем чувствовала, что маленькие хитрости, которые она использовала раньше – ссылаясь на усталость, недомогание, – сегодня ей не помогут. Ковалев пошел напролом. Не помогут и ласковые просьбы, скорее – подстегнут.
И тогда она сказала то, что ей захотелось сказать:
– Свинья.
Ковалев замер на секунду, словно хотел осмыслить услышанное, затем развернул Нину лицом к себе и наотмашь хлестко ударил запястьем по губам. Вволю наревевшись – не от боли, от безысходности, – Нина заснула только к утру.
Проснувшись, испуганно вскочила. Проспала, опоздала на работу! Одиннадцатый час! Потом вспомнила: сегодня же выходной. Ленка собиралась с подругами к десяти часам во Дворец пионеров на встречу с актерами ТЮЗа. Значит, она давно убежала. Ковалева тоже нет. Постель на диване убрана. Нина умылась, выпила чашку кофе и взялась за уборку квартиры.
Худа без добра не бывает. Завтра же она подаст на развод. И уедет из дома. Поживет у Марго. Маргоша ее не покинет в беде.
С возвращением Ковалева все чаще и чаще стало приходить к ней неотвратимое желание написать Федору, все ему рассказать. Какой смысл теперь быть им врозь. Ковалев вернулся. Живой и здоровый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
Зуев насобирал сухих веток, обмытых дождями белых корешков, каких-то щепок, намочил в бензине старое вафельное полотенце, сложил все в кучу и поджег. Костер занялся дружно, от мокрой одежды повалил густой пар. Стало несколько веселее, хотя говорить ни о чем не хотелось, оба считали себя виноватыми в этих злоключениях. Булатов вспомнил, что на метеостанции их ждали еще вчера к концу дня, а теперь, наверное, волнуются, особенно Женька. И он еше больше почувствовал себя виноватым.
Но слово «волнуются» и на сотую долю не отражало состояния, охватившего жителей метеостанции. И если Дмитрий Дмитриевич и Ангелина Ивановна переживали пропажу моторки с присущей взрослым сдержанностью, подбадривали друг друга, то Женька сходила с ума. Она навзрыд плакала, проклинала себя и ту минуту, когда отпустила Булатова от себя, требовала от родителей принимать какие-то экстренные меры и хоть что-то делать.
– Разве вы не понимаете, что они в океане заблудились? – спрашивала она сквозь слезы. – У них давно кончился бензин, они просто-напросто замерзнут!
Но что могли сделать родители, если над устьем Индигирки распластался эпицентр антициклона, и наполненная туманом атмосфера застыла, как желе в тарелке. Все надежды возлагались на Зуева, человека опытного и знающего Заполярье с детских лет.
– Не дай бог с ним что-то случится, – ревела Женька, – я себе этого никогда не прощу.
Измучив себя всякими предположениями, она на рассвете заснула. И во сне услышала стук мотора. Вскочила, засобиралась.
– Это катер! Я слышала катер!
Схватила старый бубен в сенях, звук его хорошо слышен в тундре, свистнула собак и побежала к берегу, спотыкаясь и падая. Когда в белом месиве тумана и вправду застучал мотор, она стала неистово колотить по пересохшей коже бубна.
Женька просила у бога чуда и боялась поверить, что Всевышний прислушивается к ее мольбам. Но когда из тумана сначала расплывчато, а затем все более четко вырисовался корпус знакомого катера, а в нем силуэт живого и невредимого Булатова, она сказала: «О господи!» – и, закрыв лицо ладонями, обессиленно опустилась на колени.
Мокрый, усталый, заросший, Булатов торопливо спрыгнул на берег, подошел к Женьке и наклонился над нею, чтобы заглянуть в глаза, утешить, успокоить ее. Но Женька мгновенно обвила его шею руками, уткнулась лицом в грудь, начала целовать его и, обессиленно ударяя по его спине кулаком, упрекать сквозь слезы:
– Совсем ненормальный… Разве так можно?.. Да? Я же чуть не умерла… Как бы ты жил без меня?..
А он и сам не знал, как ухитрился прожить без нее целых шесть месяцев. Ел, спал, работал, даже в театр ходил.
Впрочем, нет, неправда, он не жил без нее. Просто никому про Женьку не рассказывал, но она была все время с ним. С ним по утрам просыпалась, помогала готовить завтрак, бежала рядом в метро, с ним читала лекции, ассистировала на операциях, подсказывала неожиданные решения в трудных ситуациях, даже ходила с ним в театр, сопровождала в командировках.
Она была с ним и в этой поездке в Москву, когда Булатов гостил в Звездном у Коли Муравко. Чего он только не рассказывал своим старым друзьям, но о Женьке – лишь несколько слов намеком.
– Так откуда седина? – интересовался Муравко.
– В самом деле, кто вас, Олег Викентьевич, такою краской? – спрашивала и Юля.
– Север, Юленька, Север, – говорил он, имея в виду Заполярье, а Юля с расспросами не приставала, Ленинград для нее тоже был Севером.
Не мог он еще говорить вслух о том, что случилось с ним минувшим летом. Не пришло время. Он знал, сколь обманчива бывает надежда, и все-таки жил ею, верил.
12
Осматривая себя в зеркале, Нина с сочувствием подумала о женщине, стоявшей напротив в стеклянной глубине. Незамаскированный помадой синяк на нижней губе напомнил события минувшей ночи: случилось то, чего Нина ждала и что должно было случиться давно. Свою вину она ни на кого не перекладывала и оправданий себе не искала. Смиренное послушание Ковалева уже давно ее не обманывало. Атмосфера в доме с каждым днем становилась все более наэлектризованной и сегодня, наконец, произошел разряд.
Ковалев вернулся домой, как обычно, поздно и, как обычно, в подпитии. Где и с кем он проводит вечера, Нина не знала, да и не хотела знать. Ей это было на самом деле безразлично. Она ловила себя все чаще на мысли, что думает о муже как о человеке-невидимке – вроде он есть и вроде его не существует. На вопрос – «А почему ты не спрашиваешь, где я бываю вечерами и почему не спешу домой?» – ответила искренне:
– Мне безразлично.
Ковалев заглянул в комнату дочери и, убедившись, что Ленка спит, взял Нину за руку и втащил в спальню. Грубо взял и грубо втащил. Такого он не позволял себе никогда.
Нина не хотела скандала, все надеялась, что ей удастся объясниться с Ковалевым по-хорошему, поэтому попросила его сесть и спокойно ее выслушать. Однако он не сел и слушать ее не пожелал. Суетливые движения его рук и жадное дыхание в затылок – все показалось Нине чужим и страшным. На мгновение оцепенев, она начала лихорадочно думать – что делать? Не драться же ей, хрупкой и слабой, с озверевшим мужиком? Но вместе с тем чувствовала, что маленькие хитрости, которые она использовала раньше – ссылаясь на усталость, недомогание, – сегодня ей не помогут. Ковалев пошел напролом. Не помогут и ласковые просьбы, скорее – подстегнут.
И тогда она сказала то, что ей захотелось сказать:
– Свинья.
Ковалев замер на секунду, словно хотел осмыслить услышанное, затем развернул Нину лицом к себе и наотмашь хлестко ударил запястьем по губам. Вволю наревевшись – не от боли, от безысходности, – Нина заснула только к утру.
Проснувшись, испуганно вскочила. Проспала, опоздала на работу! Одиннадцатый час! Потом вспомнила: сегодня же выходной. Ленка собиралась с подругами к десяти часам во Дворец пионеров на встречу с актерами ТЮЗа. Значит, она давно убежала. Ковалева тоже нет. Постель на диване убрана. Нина умылась, выпила чашку кофе и взялась за уборку квартиры.
Худа без добра не бывает. Завтра же она подаст на развод. И уедет из дома. Поживет у Марго. Маргоша ее не покинет в беде.
С возвращением Ковалева все чаще и чаще стало приходить к ней неотвратимое желание написать Федору, все ему рассказать. Какой смысл теперь быть им врозь. Ковалев вернулся. Живой и здоровый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201