Уж если кого из женщин можно назвать «потрясающей», так это Роузи Маунтджой Хеннесси. Она так же любила выпить и пропускала за вечер не одну порцию виски.
Когда около полуночи ее смена заканчивалась, всегда находился парень, который приглашал ее в другое место выпить еще по глоточку. И время от времени – потому что, в конце концов, она сейчас была работающей женщиной, а не какой-нибудь проституткой, о чём она непременно говорила им, – если парень ей нравился, она шла с ним в гостиницу, ведь лишние деньги никогда не помешают.
Разве она не должна выглядеть хорошо, часто говорила Роузи Ханичайл, демонстрируя новое яркое платье, новую нитку «жемчуга» или «рубины» и «бриллианты». «Если бы твой отец был жив, – добавляла она, – он непременно купил бы мне настоящие».
Спальня Роузи в жалкой маленькой лачужке была загромождена дешевыми безделушками: статуэтками кроликов, целлулоидными куколками. Она накупила ламп с бахромой из бисерин и с дюжину плюшевых подушек красных, розовато-лиловых и оранжевых цветов. Гроздья дешевых стеклянных бус и подделок под жемчуг свисали с зеркала ее туалетного столика, из ящиков комода торчало черное нижнее белье. Ее платья были развешены по стенам, а по всему полу разбросаны атласные тапочки с помпончиками из лебяжьего пуха вперемежку с туфлями на высоких каблуках и легкими босоножками алого цвета.
Время было за полночь, и Роузи впервые пришла домой так рано. Она сидела за столом с бутылкой виски. Стакан был наполнен до половины, растаявший лед растекался по столу, а бутылка была почти пуста.
– Эта комната похожа на мою уборную, когда я была звездой, – сказала она Ханичайл, оглядывая свою спальню. Закурив сигарету, она сделала еще один глоток виски. – Ты ведь не знаешь, что твоя мать была звездой? – спросила она с мечтательным выражением лица. – Я была лучшей стриптизершей. Так все считали. И моя задница была гораздо лучше, чем у Джо-Джо, хотя она всегда заявляла, что ее задница – самое ценное, что у нее есть. – Роузи рассмеялась. – Представляешь себе, Ханичайл? – спросила она, подмигивая.
Ханичайл устало кивнула. Она слышала это в сто первый раз.
Роузи сунула ноги в туфли без задников на высоких каблуках и прошлась по комнате, волоча полы халата.
– «Шепчи мне нежные слова, держа меня в своих объятиях», – пропела она, приняв позу. – Дум де дум де дум, вум, – промычала она, с пьяной усмешкой распахивая халат. – Да даж, де дах, де дах. – Стряхнув на пол пепел, она повернулась к Ханичайл, показывая ей свои прелести. Снова сунув сигарету в рот, она приняла свою знаменитую позу. – Ну, что скажешь? – спросила она. – Все еще хороша?
Ханичайл отвела взгляд.
– Не знаю. Я не видела тебя раньше. Когда ты была звездой.
Роузи подозрительно посмотрела на дочь: нет ли в ее словах сарказма?
– Ну ладно, – сказала она, плюхаясь на софу и вынимая изо рта сигарету. – Просто запомни, девочка. Это правда. Твоя мать была звездой. Вот почему твой отец запал на меня. Он увидел меня идущей по улице и втюрился.
Вздохнув, Роузи затушила сигарету и сделала большой глоток виски.
– Я могла бы сделать хорошую карьеру, выступать на лучших подмостках Нью-Йорка, но я все бросила ради любви. – Она криво усмехнулась. – Я была просто молодая дура.
Роузи снова наполнила стакан и, залпом осушив его, продолжила:
– Ах, Ханичайл, в те дни мы с твоим отцом пили французское шампанское, и ты даже представить себе не можешь, сколько оно стоило во времена «сухого закона». С тех пор я никогда не пила такого шампанского.
Роузи снова закурила и продолжала болтать, скорее для себя, чем для Ханичайл:
– Он купил мне пелерину из горностая, такую белую, такую мягкую... – Она дотронулась рукой до щеки, вспоминая, каким нежным был мех. – Господи, каким же красивым он был, каким сексуальным... Я сразу решила, что этот мужчина для меня. Молодой, богатый, сексуальный. Что лучше может желать девушка?
Роузи откинула голову на диванные подушки.
– Мне следовало бы знать, где у меня ловушка, – пьяным голосом заметила она, глядя в упор на Ханичайл. – А у меня их было целых две: ранчо, которое погубило мою жизнь, и моя дочь.
Ханичайл больше не могла слушать мать. Она выбежала за дверь, а за ней следом собака. Засунув руки в карманы и опустив вниз голову, Ханичайл бесцельно бродила по улицам, вызывая удивление редких прохожих: час был поздний, и на каждом шагу девочку подстерегала опасность. Она не знала, куда идти, и брела до тех пор, пока не оказалась на вершине холма, где росло несколько деревьев.
Ханичайл смотрела в черное ночное небо, безлунное и беззвездное. «Здесь нет небес, – думала она, – и отец не может наблюдать за мной. Здесь пустота. Ни единой души. И меня тоже нет на этой земле».
Однообразные дни медленно шли друг за другом. Ханичайл стала отлично успевать в школе, и учитель говорил, что она хороший материал для колледжа.
– Материал для колледжа, – презрительно фыркнула Роузи, когда услышала это. – Скоро ты окончишь школу, – сказала она дочери, – и я найду тебе работу. Даже если ты будешь мыть посуду в салуне, ты будешь приносить домой какие-никакие деньги.
Деньги всегда были на уме у Роузи. Они текли сквозь ее пальцы как вода; она всегда чего-нибудь хотела или воображала, что хотела. А у Ханичайл, по мнению Роузи, не было никакого вкуса. Что бы она ей ни купила – красивые платья в яркий цветочек и с массой оборочек, – та отказывалась носить.
– Послушай, Ханичайл, – как-то спросила Роузи у дочери. – Что слышно от Тома?
Ханичайл настороженно посмотрела на мать. Обычно она никогда не интересовалась ни Томом, ни Элизой.
– Элиза все еще работает в ресторане. Том живет на ранчо. Он одолжил бур у человека, с которым вместе работает, и начал бурить в том месте, где растет зеленая молодая трава. Он думает найти там воду.
«Господи, помоги ему, – молча взмолилась Ханичайл. – Потому что тогда я смогу уехать домой и никогда, никогда не видеть Силвер-Берч-Рентал-Парк».
Роузи небрежно стряхнула пепел сигареты на пол и посмотрела на Ханичайл.
– Том дурак, – сказала она. – На этой земле нет источника. Она мертва, как дронт. И все благодаря тебе, моя дорогая доченька.
Ханичайл вышла на улицу, села на ступеньку и, подперев подбородок руками, стала смотреть на убогий пейзаж. Она ненавидела каждую минуту своей жизни здесь и Роузи. Ханичайл долго сидела, раздумывая, как ей убежать отсюда и вернуться на ранчо, но у нее не было денег, а значит, не было и выхода.
Странно, но на следующий день Роузи пришла домой рано. Действительно рано: около десяти часов вечера.
Ханичайл подняла глаза от учебника, когда дверь открылась и мать вошла в дом. На ее щеках играл румянец, глаза блестели, и Ханичайл подумала, что она снова пьяна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Когда около полуночи ее смена заканчивалась, всегда находился парень, который приглашал ее в другое место выпить еще по глоточку. И время от времени – потому что, в конце концов, она сейчас была работающей женщиной, а не какой-нибудь проституткой, о чём она непременно говорила им, – если парень ей нравился, она шла с ним в гостиницу, ведь лишние деньги никогда не помешают.
Разве она не должна выглядеть хорошо, часто говорила Роузи Ханичайл, демонстрируя новое яркое платье, новую нитку «жемчуга» или «рубины» и «бриллианты». «Если бы твой отец был жив, – добавляла она, – он непременно купил бы мне настоящие».
Спальня Роузи в жалкой маленькой лачужке была загромождена дешевыми безделушками: статуэтками кроликов, целлулоидными куколками. Она накупила ламп с бахромой из бисерин и с дюжину плюшевых подушек красных, розовато-лиловых и оранжевых цветов. Гроздья дешевых стеклянных бус и подделок под жемчуг свисали с зеркала ее туалетного столика, из ящиков комода торчало черное нижнее белье. Ее платья были развешены по стенам, а по всему полу разбросаны атласные тапочки с помпончиками из лебяжьего пуха вперемежку с туфлями на высоких каблуках и легкими босоножками алого цвета.
Время было за полночь, и Роузи впервые пришла домой так рано. Она сидела за столом с бутылкой виски. Стакан был наполнен до половины, растаявший лед растекался по столу, а бутылка была почти пуста.
– Эта комната похожа на мою уборную, когда я была звездой, – сказала она Ханичайл, оглядывая свою спальню. Закурив сигарету, она сделала еще один глоток виски. – Ты ведь не знаешь, что твоя мать была звездой? – спросила она с мечтательным выражением лица. – Я была лучшей стриптизершей. Так все считали. И моя задница была гораздо лучше, чем у Джо-Джо, хотя она всегда заявляла, что ее задница – самое ценное, что у нее есть. – Роузи рассмеялась. – Представляешь себе, Ханичайл? – спросила она, подмигивая.
Ханичайл устало кивнула. Она слышала это в сто первый раз.
Роузи сунула ноги в туфли без задников на высоких каблуках и прошлась по комнате, волоча полы халата.
– «Шепчи мне нежные слова, держа меня в своих объятиях», – пропела она, приняв позу. – Дум де дум де дум, вум, – промычала она, с пьяной усмешкой распахивая халат. – Да даж, де дах, де дах. – Стряхнув на пол пепел, она повернулась к Ханичайл, показывая ей свои прелести. Снова сунув сигарету в рот, она приняла свою знаменитую позу. – Ну, что скажешь? – спросила она. – Все еще хороша?
Ханичайл отвела взгляд.
– Не знаю. Я не видела тебя раньше. Когда ты была звездой.
Роузи подозрительно посмотрела на дочь: нет ли в ее словах сарказма?
– Ну ладно, – сказала она, плюхаясь на софу и вынимая изо рта сигарету. – Просто запомни, девочка. Это правда. Твоя мать была звездой. Вот почему твой отец запал на меня. Он увидел меня идущей по улице и втюрился.
Вздохнув, Роузи затушила сигарету и сделала большой глоток виски.
– Я могла бы сделать хорошую карьеру, выступать на лучших подмостках Нью-Йорка, но я все бросила ради любви. – Она криво усмехнулась. – Я была просто молодая дура.
Роузи снова наполнила стакан и, залпом осушив его, продолжила:
– Ах, Ханичайл, в те дни мы с твоим отцом пили французское шампанское, и ты даже представить себе не можешь, сколько оно стоило во времена «сухого закона». С тех пор я никогда не пила такого шампанского.
Роузи снова закурила и продолжала болтать, скорее для себя, чем для Ханичайл:
– Он купил мне пелерину из горностая, такую белую, такую мягкую... – Она дотронулась рукой до щеки, вспоминая, каким нежным был мех. – Господи, каким же красивым он был, каким сексуальным... Я сразу решила, что этот мужчина для меня. Молодой, богатый, сексуальный. Что лучше может желать девушка?
Роузи откинула голову на диванные подушки.
– Мне следовало бы знать, где у меня ловушка, – пьяным голосом заметила она, глядя в упор на Ханичайл. – А у меня их было целых две: ранчо, которое погубило мою жизнь, и моя дочь.
Ханичайл больше не могла слушать мать. Она выбежала за дверь, а за ней следом собака. Засунув руки в карманы и опустив вниз голову, Ханичайл бесцельно бродила по улицам, вызывая удивление редких прохожих: час был поздний, и на каждом шагу девочку подстерегала опасность. Она не знала, куда идти, и брела до тех пор, пока не оказалась на вершине холма, где росло несколько деревьев.
Ханичайл смотрела в черное ночное небо, безлунное и беззвездное. «Здесь нет небес, – думала она, – и отец не может наблюдать за мной. Здесь пустота. Ни единой души. И меня тоже нет на этой земле».
Однообразные дни медленно шли друг за другом. Ханичайл стала отлично успевать в школе, и учитель говорил, что она хороший материал для колледжа.
– Материал для колледжа, – презрительно фыркнула Роузи, когда услышала это. – Скоро ты окончишь школу, – сказала она дочери, – и я найду тебе работу. Даже если ты будешь мыть посуду в салуне, ты будешь приносить домой какие-никакие деньги.
Деньги всегда были на уме у Роузи. Они текли сквозь ее пальцы как вода; она всегда чего-нибудь хотела или воображала, что хотела. А у Ханичайл, по мнению Роузи, не было никакого вкуса. Что бы она ей ни купила – красивые платья в яркий цветочек и с массой оборочек, – та отказывалась носить.
– Послушай, Ханичайл, – как-то спросила Роузи у дочери. – Что слышно от Тома?
Ханичайл настороженно посмотрела на мать. Обычно она никогда не интересовалась ни Томом, ни Элизой.
– Элиза все еще работает в ресторане. Том живет на ранчо. Он одолжил бур у человека, с которым вместе работает, и начал бурить в том месте, где растет зеленая молодая трава. Он думает найти там воду.
«Господи, помоги ему, – молча взмолилась Ханичайл. – Потому что тогда я смогу уехать домой и никогда, никогда не видеть Силвер-Берч-Рентал-Парк».
Роузи небрежно стряхнула пепел сигареты на пол и посмотрела на Ханичайл.
– Том дурак, – сказала она. – На этой земле нет источника. Она мертва, как дронт. И все благодаря тебе, моя дорогая доченька.
Ханичайл вышла на улицу, села на ступеньку и, подперев подбородок руками, стала смотреть на убогий пейзаж. Она ненавидела каждую минуту своей жизни здесь и Роузи. Ханичайл долго сидела, раздумывая, как ей убежать отсюда и вернуться на ранчо, но у нее не было денег, а значит, не было и выхода.
Странно, но на следующий день Роузи пришла домой рано. Действительно рано: около десяти часов вечера.
Ханичайл подняла глаза от учебника, когда дверь открылась и мать вошла в дом. На ее щеках играл румянец, глаза блестели, и Ханичайл подумала, что она снова пьяна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108