— Берт, может, мы перестанем думать о...
— Мы?
— Ну, ты,— уточнила она.
— Конечно,— сказал он.
— Не потому, что я не люблю тебя...
— Ну, конечно.
— Или ты мне не нужен...
— Ну, конечно.
— А только потому, что именно в эту минуту у меня вообще нет настроения заниматься любовью. Если хочешь знать, я скорее испытываю желание разреветься.
— Почему?
— Я ведь уже сказала тебе. У меня вот-вот будет менструация. А за день или два до этого у меня всегда страшная депрессия.
— Я знаю,— сказал он.
— И у меня все время не выходит из головы эта чертова диссертация.
— Но ведь ты не должна начинать писать ее раньше июня следующего года.
— Куда там — даже не в июне. В июне я получу диплом. А докторскую диссертацию начну готовить только в сентябре. Но может, ты будешь столь любезен объяснить мне, какая тут разница? Должна же я когда-нибудь начать думать об этом, разве не так?
— Да, конечно, но...
- Не понимаю, что с тобой сегодня происходит, Берт. — Сегодня у меня выходной,— сказал он. — Хорошо, но ведь из этого, насколько я знаю, ничего не следует. А у меня, кстати, никакого выходного сегодня не было. Я пришла на работу в девять часов утра, со мной разговаривали двадцать четыре человека, я устав-шля, раздраженная, и у меня вот-вот...
— Это ты уже говорила.
— Так чего ты ко мне цепляешься?
— Синди,— сказал Клинг,— мне, наверно, лучше уйти домой.
— Почему?
— Потому что я не хочу ссориться с тобой.
— Можешь идти домой, если тебе так хочется,—сказала она.
— Хорошо, я ухожу.
Нет, не уходи,— сказала она.
— Синди...
— Черт возьми, делай, что хочешь,— сказала она,— мне все безразлично.
— Я очень люблю тебя, Синди,— сказал он.— И ты прекрати это!
— Почему же ты в таком случае не хочешь и слышать о моей диссертации?
— Я хочу слышать о твоей диссертации.
— Нет, не хочешь, ты только хочешь трахаться со мной.
— А что в этом плохого?
— Ничего, но только сейчас у меня нет настроения для этого.
— Хорошо.
— Позволь заметить, что тебе не следует говорить это с таким обиженным видом.
— Я вовсе не обиделся.
— Кроме того, ты бы мог проявить хоть капельку любопытства к моей диссертации. Ты мог бы спросить, какую тему я хочу выбрать.
— Какую тему ты хочешь выбрать?
— Пошел к черту! Теперь у меня нет настроения рассказывать тебе что-либо.
— У тебя нет настроения.
— Нет,— сказала она. Оба молчали.
— Синди,— сказал он через минуту,— мне кажется, что это не ты, когда ты такая, как сегодня, я совсем не узнаю тебя.
— А какая я?
— Ты сварливая, как сучка.
— Это плохо, но если ты любишь меня, тебе придется немножко любить и эту сучку, которая сидит во мне.
— Нет, эту сучку я не полюблю,— сказал Клинг.
— Ну, нет, так нет. Мне безразлично.
— Так какую тему ты выберешь для диссертации?
— Чего это ты так стараешься? Ведь это тебя не интересует.
— Спокойной ночи, Синди,— сказал Клинг,— я ухожу домой.
— Замечательно, просто замечательно, оставь меня одну, когда я чувствую себя такой несчастной.
— Синди...
— Она будет о тебе, ведь это ты меня вдохновлял. Понимаешь? А теперь можешь уходить, ведь тебе наплевать, что я так люблю тебя и думаю о тебе днем и ночью и даже собираюсь написать эту чертову диссертацию о тебе. Ну, уходи, беги домой, какая от тебя польза?
— Ах да,— сказал он.
— Ну, ясно, ах да.
— Расскажи мне об этой диссертации.
— Ты серьезно хочешь это услышать?
— Хочу.
— Ну так слушай... — сказала Синди.— Эта идея пришла мне в голову, когда я смотрела кинофильм "Увеличение".
— Гм.
— Помнишь ту фотографию из "Увеличения"?
— Гм?
— Помнишь эпизод фильма, когда тот парень увеличивает черно-белую фотографию, как она становится все больше и больше, и он пытается выяснить, что же, собственно, произошло?
— Да, помню.
— У меня было впечатление, что это воспоминание о детском наблюдении за первичной сценой.
— За чем?
— За первичной сценой,— сказала Синди.— Половым актом, между отцом и матерью.
— Если ты сейчас начнешь говорить о сексе,— сказал Клинг,— я в самом деле уйду домой.
— Мне кажется, что это очень важно, поэтому...
— Извини, продолжай.
— Любовный акт ребенок понимает очень редко,— сказала Синди.— Он может видеть его даже несколько раз, но все равно, растерян и не знает точно, что, собственно, происходит. Фотограф в фильме, если ты
помнишь, нащелкал огромное количество снимков той парочки, которая обнималась и целовалась в парке. Припоминаешь?
— Да, припоминаю.
— А это может быть связано с повторным наблюдением первичной сцены. Эта женщина молодая и красивая, помнишь, ее играла Ванесса Редгрейв, и она является воплощением представлений маленького мальчика о матери.
— Он представляет себе мать как Ванессу Редгрейв?
— Нет, он представляет ее молодой и красивой. Берт, клянусь тебе, что если...
— Я знаю. Извини. Продолжай.
— Понимаешь, я считаю, что это очень важно,— сказала Синди и взяла сигарету из деревянной шкатулки, стоящей на столике возле кресла. Клинг поднес ей огонь.
— Спасибо,— сказала она и выпустила клуб дыма.— Так на чем я остановилась? — спросила она.
— На молодой и красивой матери.
— Верно. Которая является воплощением представлений маленького мальчика о матери. Он представляет ее себе молодой и красивой девушкой, на которой хочет жениться. Разве ты никогда не слышал, как маленькие мальчики говорят, что хотят жениться на своей матери?
— Да,— сказал Клинг,— слышал.
— Ну вот, а девушка в этих любовных сценах в парке это Ванесса Редгрейв, очень молодая и красивая. Мужчина намного старше, седовласый, очевидно, среднего возраста. У Антониони для этого там даже есть какой-то диалог, я уже забыла какой именно, но, кажется, фотограф говорит что-то вроде: "Он уже чуточку замшелый, не так ли?" По крайней мере, где-то похоже. Просто этот мужчина, ее любовник, намного старше. Понимаешь?
— Да. Ты хочешь сказать, что это воплощение отца.
— Да. Это означает, что сцену в парке, когда фотограф делает снимки любовников, можно интерпретировать так, как если бы маленький мальчик наблюдал за половым актом между матерью и отцом.
— Ну... понятно.
— Однако фотограф этого не понимает. Он свидетель первичной сцены, однако не знает, что там, собственно, происходит. Потом он приходит домуй и увеличивает фотографию. Точно так же, как ребенок увеличивает четкие воспоминания, пытаясь их понять. Чем тщательнее он исследует эту увеличенную фотографию, тем больше запутывается, и наконец на одной из увеличенных
фотографий видит что-то, напоминающее пистолет. Пистолет, Берт.
— Да, пистолет,— сказал Клинг.
— Очевидно, я не должна говорить тебе, что пистолет — это однозначный психологический символ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— Мы?
— Ну, ты,— уточнила она.
— Конечно,— сказал он.
— Не потому, что я не люблю тебя...
— Ну, конечно.
— Или ты мне не нужен...
— Ну, конечно.
— А только потому, что именно в эту минуту у меня вообще нет настроения заниматься любовью. Если хочешь знать, я скорее испытываю желание разреветься.
— Почему?
— Я ведь уже сказала тебе. У меня вот-вот будет менструация. А за день или два до этого у меня всегда страшная депрессия.
— Я знаю,— сказал он.
— И у меня все время не выходит из головы эта чертова диссертация.
— Но ведь ты не должна начинать писать ее раньше июня следующего года.
— Куда там — даже не в июне. В июне я получу диплом. А докторскую диссертацию начну готовить только в сентябре. Но может, ты будешь столь любезен объяснить мне, какая тут разница? Должна же я когда-нибудь начать думать об этом, разве не так?
— Да, конечно, но...
- Не понимаю, что с тобой сегодня происходит, Берт. — Сегодня у меня выходной,— сказал он. — Хорошо, но ведь из этого, насколько я знаю, ничего не следует. А у меня, кстати, никакого выходного сегодня не было. Я пришла на работу в девять часов утра, со мной разговаривали двадцать четыре человека, я устав-шля, раздраженная, и у меня вот-вот...
— Это ты уже говорила.
— Так чего ты ко мне цепляешься?
— Синди,— сказал Клинг,— мне, наверно, лучше уйти домой.
— Почему?
— Потому что я не хочу ссориться с тобой.
— Можешь идти домой, если тебе так хочется,—сказала она.
— Хорошо, я ухожу.
Нет, не уходи,— сказала она.
— Синди...
— Черт возьми, делай, что хочешь,— сказала она,— мне все безразлично.
— Я очень люблю тебя, Синди,— сказал он.— И ты прекрати это!
— Почему же ты в таком случае не хочешь и слышать о моей диссертации?
— Я хочу слышать о твоей диссертации.
— Нет, не хочешь, ты только хочешь трахаться со мной.
— А что в этом плохого?
— Ничего, но только сейчас у меня нет настроения для этого.
— Хорошо.
— Позволь заметить, что тебе не следует говорить это с таким обиженным видом.
— Я вовсе не обиделся.
— Кроме того, ты бы мог проявить хоть капельку любопытства к моей диссертации. Ты мог бы спросить, какую тему я хочу выбрать.
— Какую тему ты хочешь выбрать?
— Пошел к черту! Теперь у меня нет настроения рассказывать тебе что-либо.
— У тебя нет настроения.
— Нет,— сказала она. Оба молчали.
— Синди,— сказал он через минуту,— мне кажется, что это не ты, когда ты такая, как сегодня, я совсем не узнаю тебя.
— А какая я?
— Ты сварливая, как сучка.
— Это плохо, но если ты любишь меня, тебе придется немножко любить и эту сучку, которая сидит во мне.
— Нет, эту сучку я не полюблю,— сказал Клинг.
— Ну, нет, так нет. Мне безразлично.
— Так какую тему ты выберешь для диссертации?
— Чего это ты так стараешься? Ведь это тебя не интересует.
— Спокойной ночи, Синди,— сказал Клинг,— я ухожу домой.
— Замечательно, просто замечательно, оставь меня одну, когда я чувствую себя такой несчастной.
— Синди...
— Она будет о тебе, ведь это ты меня вдохновлял. Понимаешь? А теперь можешь уходить, ведь тебе наплевать, что я так люблю тебя и думаю о тебе днем и ночью и даже собираюсь написать эту чертову диссертацию о тебе. Ну, уходи, беги домой, какая от тебя польза?
— Ах да,— сказал он.
— Ну, ясно, ах да.
— Расскажи мне об этой диссертации.
— Ты серьезно хочешь это услышать?
— Хочу.
— Ну так слушай... — сказала Синди.— Эта идея пришла мне в голову, когда я смотрела кинофильм "Увеличение".
— Гм.
— Помнишь ту фотографию из "Увеличения"?
— Гм?
— Помнишь эпизод фильма, когда тот парень увеличивает черно-белую фотографию, как она становится все больше и больше, и он пытается выяснить, что же, собственно, произошло?
— Да, помню.
— У меня было впечатление, что это воспоминание о детском наблюдении за первичной сценой.
— За чем?
— За первичной сценой,— сказала Синди.— Половым актом, между отцом и матерью.
— Если ты сейчас начнешь говорить о сексе,— сказал Клинг,— я в самом деле уйду домой.
— Мне кажется, что это очень важно, поэтому...
— Извини, продолжай.
— Любовный акт ребенок понимает очень редко,— сказала Синди.— Он может видеть его даже несколько раз, но все равно, растерян и не знает точно, что, собственно, происходит. Фотограф в фильме, если ты
помнишь, нащелкал огромное количество снимков той парочки, которая обнималась и целовалась в парке. Припоминаешь?
— Да, припоминаю.
— А это может быть связано с повторным наблюдением первичной сцены. Эта женщина молодая и красивая, помнишь, ее играла Ванесса Редгрейв, и она является воплощением представлений маленького мальчика о матери.
— Он представляет себе мать как Ванессу Редгрейв?
— Нет, он представляет ее молодой и красивой. Берт, клянусь тебе, что если...
— Я знаю. Извини. Продолжай.
— Понимаешь, я считаю, что это очень важно,— сказала Синди и взяла сигарету из деревянной шкатулки, стоящей на столике возле кресла. Клинг поднес ей огонь.
— Спасибо,— сказала она и выпустила клуб дыма.— Так на чем я остановилась? — спросила она.
— На молодой и красивой матери.
— Верно. Которая является воплощением представлений маленького мальчика о матери. Он представляет ее себе молодой и красивой девушкой, на которой хочет жениться. Разве ты никогда не слышал, как маленькие мальчики говорят, что хотят жениться на своей матери?
— Да,— сказал Клинг,— слышал.
— Ну вот, а девушка в этих любовных сценах в парке это Ванесса Редгрейв, очень молодая и красивая. Мужчина намного старше, седовласый, очевидно, среднего возраста. У Антониони для этого там даже есть какой-то диалог, я уже забыла какой именно, но, кажется, фотограф говорит что-то вроде: "Он уже чуточку замшелый, не так ли?" По крайней мере, где-то похоже. Просто этот мужчина, ее любовник, намного старше. Понимаешь?
— Да. Ты хочешь сказать, что это воплощение отца.
— Да. Это означает, что сцену в парке, когда фотограф делает снимки любовников, можно интерпретировать так, как если бы маленький мальчик наблюдал за половым актом между матерью и отцом.
— Ну... понятно.
— Однако фотограф этого не понимает. Он свидетель первичной сцены, однако не знает, что там, собственно, происходит. Потом он приходит домуй и увеличивает фотографию. Точно так же, как ребенок увеличивает четкие воспоминания, пытаясь их понять. Чем тщательнее он исследует эту увеличенную фотографию, тем больше запутывается, и наконец на одной из увеличенных
фотографий видит что-то, напоминающее пистолет. Пистолет, Берт.
— Да, пистолет,— сказал Клинг.
— Очевидно, я не должна говорить тебе, что пистолет — это однозначный психологический символ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41