, или с другой подругой, когда с мужиками говорит, я не решаюсь, боюсь вызвать ненужные рефлексы и ассоциации, у самого уже рефлекс выработался, как у собаки Павлова: чуть звонок и воркование в трубку, Благонамеренный - что твой суворовец по стойке смирно, вот и вчера, трубку-то она потом положила, побоялась себя выдать голосом, положила и прям измучила меня всего. Устал. Как-то вот морально устал. И опять бессонница одолевает. Да, так с А.Л. это был второй случай, а в первый раз меня втягивали в разные безобразия люди посерьезней. Городишко, где мы поначалу жили, состоял из старых неприглядных кварталов "иракцев", нового квартала для "русских", поаккуратней, и нескольких вилл работников местной администрации из старожилов (городок был под контролем Мапам, Революционной Рабочей Партии), у "Банка рабочих" красовались заросшие руины крепости крестоносцев, рядом музей, краеведческий. Директором музея и его единственным работником был бодрый старикан Шапиро. Кроме редких визитов школьников в музее никогда никого не было, так что он был рад моей заинтересованности, еще больше его утешали мои политические взгляды, он любил говорить о том, что вся надежда на русскую алию. По вечерам он прогуливался со старой чешской винтовкой времен Войны за Независимость и повязкой "гражданская оборона", во что и меня втянул, уж больно я любил его байки. Старик был что надо. Кремень. Из бейтаровцев, вечный диссидент, ничего не нажил, ни добра ни славы, но по-прежнему горел революционным огнем. Жизнь неизбежно сводила его со многими, теперь - "историческими" фигурами, а в ту пору все были партизанской рванью. Я взял у него интервью и напечатал в "Круге", я тогда активно печатался, отчаянно пытаясь оповестить сограждан о том, что сионизм в кризисе. Он свел меня с некоторыми любопытными личностями, из той же плеяды заядлых диссидентов, которые умудрились и к Бегину войти в оппозицию и остаться на обочине, хотя сотрудничали с ним еще со времен войны с англичанами, а кое-кто - с Польши. Один из них был из старших офицеров Эцеля и утверждал, что в короткий период после смерти Разиэля возглавлял организацию, хотя был тогда моложе 25-и лет, и что лично передал бразды правления Меридору. Утверждал он также, что после отставки Меридора организация высказалась за избрание его командиром, но он уступил Бегину, за что Бегин отплатил ему черной неблагодарностью. Все его товарищи стали министрами (тот же Меридор) и послами, а он оказался выброшенным центробежными силами на обочину (помню такой аттракцион в Парке Культуры и Отдыха: сажали нас, детей, на большое колесо и раскручивали). На вечере, даже можно сказать вечеринке, которую давал для соратников Ланкин, новоназначенный посол в Южную Африку, я познакомился с вдовой моего кумира Авраама Штерна, красивой, даже величественной, седовласой женщиной, прекрасно говорившей по-русски, я взял у нее телефон, сказал, что хочу написать о Штерне, а заодно и у не° взять интервью, но закрутился, и дело заглохло, а, да, меня в армию взяли. Еще я познакомился тогда с сыном Ахимеира, он теперь член Кнессета, жена у него русская, как-то даже пыталась мне помочь с поездкой в Россию через Сохнут. Так что получается, что если б я был порасторопнее, то можно было бы и в Ликуде пробиться. Только толкотню не люблю, кишения пресмыкающихся... Ну вот, так у этого бывшего командира Эцеля был дома такой политический семинар, собиралось каждый раз человек десять, в основном "отщепенцы", но и кое-кто из старых боевых товарищей занимавших государственные посты среднего звена, и обсуждали "текущий момент". Командир этот подарил мне несколько своих книг о том, как нам обустроить Израиль, разваливающийся на глазах, и вообще относился ко мне с подчеркнутой внимательностью, надеялся, что стану проводником к русской алие. Я действительно приводил на семинар единомышленников (тогда всех объединяло неприятие соглашений в Кемп-Девиде), даже Кузнецова привел, Командир тогда всерьез рассматривал идею "идти в Кнессет" и варганил всякие политические комбинации. Готов был поставить Эдика на второе место в свой список, но Эдика это не воодушевило. Потом многих участников семинара я встречал в Тхие, у Рафуля, у Ганди. Он мне нравился, Командир. Лет ему было за шестьдесят, а выглядел сорокалетним: боевой такой темный бобрик на черепе багородных форм (ни одного седого волоса!), спортивная выправка, лицо решительное, настоящий боевик, основательный такой, рассудительный. Однажды он попросил меня остаться после семинара, в Иудее и Самарии прошла серия терактов, настроение было взвинченное, "территории" волновались. Сначала он прощупал меня на предмет моей оценки ситуации. Я выразил тревогу. Тогда он сказал, что надо что-то делать. Я сказал, что конечно, надо что-то делать. И тут он неожиданно пустился в откровения, сказал, что "семинар" - это некий предбанничек, "фильтр", за ним стоит более серьезная организация, и он предлагает мне перейти в следующий класс. Первой моей мыслью было: "органы" меня проверяют, это провокация. Нужно было быстро и элегантно "делать ноги". На любые "органы" у меня идиосинкразия. Чувство лабиринта, ночные кошмары Кафки. Оттого я и тайны всякие не люблю (как у Декарта, у меня от них портится настроение) - где тайны, там и органы. Я не собирался жить двойной общественной жизнью (половой - еще туда-сюда, знаете этот анекдот: дедушка, а правда, что ты был в молодости членом суда? Да-да, членом суда, членом туда, эх, молодость-молодость...), такая жизнь всегда казалась мне неоправданно сложной. Я избрал линию "дяденька, я еще маленький", сказал, что не совсем понял, о чем он говорил, но в любом случае у меня нет сейчас возможности расширять свою общественную деятельность, да я и не вполне считаю себя вправе, я меньше двух лет в стране (тут же нарвался на сомнительный комплимент, что говорю лучше многих аборигенов), у меня семья, я должен заниматься абсорбцией, во-вторых, недостаточно хорошо знаю страну и ситуацию в ней, поэтому предпочитаю остаться в младшем классе и потихоньку набираться ума. Он сказал, что разочарован. Но понимает меня. Да, понимает. Но разочарован. С тех пор я еще зашел к ним пару раз, чтоб не создать впечатления, что удираю, и - лег на дно. А когда в газетах напечатали портреты членов "еврейского подполья", которое ноги поотрывало у строптивых арабских градоначальников, одного из них я узнал, видел на семинаре. Командир в этом "деле" не фигурировал, возможно, что не имел к бузе отношения. Да, я люблю террор. Меня тянет к террору. Есть в этой отчаянной игре сладость тайной власти. Когда нет шансов добиться явной власти, остается жаждать тайной. (Литература тоже может быть террористической.) Еще в школе я мечтательно обдумывал покушение на Меира Вильнера, сильно взъелся на его рожу изжеванную, на голос вкрадчивый, которым неустанно поливал сионистских захватчиков и угнетателей, пресмыкаясь перед советским начальством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127