" "Да ну тебя." Вернувшись из Сан Джиминьяно, поели на славу и выпили "кьянти". Потом лежали рядом и я читал ей Муратова (прихватил с собой): "Глубокой осенью - был уже конец ноября - мы быстро катили в мягкой двуколке по дороге, соединяющей Сан-Джиминьяно с маленькой станцией Поджибонси... В тот ноябрьский день нежность и суровая простота тосканских пейзажей выступали с особой силой." Утром - солнце. Наконец-то выспался. Хозяйка с мужем и сыном лет 13 живет в высокой башне, говорит 12 - ого века. Тут на каждом холме укрепленный пункт и подворье, а иногда и несколько дворов с церквушкой и колокольней. Все это серо-красное, из битого камня сложено, наверное хорошо смотрится осенью, с краснеющими лесами и виноградниками, с жирной, бурой, вспаханной землей, и "нет ничего благороднее серебристой зелени оливок и бронзовых оттенков увядания на узорчатых виноградных листьях." Вчера, когда спускались к Поджибонси, две лошади у дороги ласково терлись друг о друга, переплетая шеи. - Еврейскую кровь пить? - сказала жена и убила комара. Хочется создать что-то вроде настенной фрески, вроде "Триумфа смерти" в Кампосанто. А когда видишь поля подсолнухов, их ч°рные, опущенные головы в ядовито-желтом нимбе, то понимаешь, что это можно только написать красками, но не словами. И только музыка циклопических кладок расскажет о душе, изнывающей по метаморфозам, только каменные песни споют о несбывающейся свободе... Из русских пожалуй лишь Пушкин, да еще Кузмин не страдали проповедническими страстями и пафосом преобразования мира. У "падающей башни" толпились израильтяне. "Ну, цалем, цалем квар, маньяк, итъябашти ба шемеш!" /Ну, фотографируй уже, маньяк, я ошалела на солнце!/ Отпустил жену на часок, по базарчику погулять, у Башни, а сам пошел в город. Лишь изредка попадался кто-то навстречу. Прелесть городок. Посидел на "Площади рыцарей", почти один. Потом вышел к Арно и, как на свет, потянулся к белой готической церквушке, игрушечной, в мраморных кружевах башенок, колоколенок, арок, скульптур - чудо над застывшей мутной рекой. Поутру наблюдал половую жизнь козлов. Коз°л в загоне один, однако ж и ему нелегко. Две черные козы сразу его нахуй послали, а розовый тоненький длиннющий, аж до передних ног (ну до середины живота), уже покачивался на ветру. Коз°л пригорюнился, извернулся и полизал себе сам, потом третью, белую с бурыми пятнами стал обхаживать, та игриво бегала от него, не очень решительно, позволила загнать себя в угол, а тут козленок маленький между ног стал путаться, розовую длинную титьку увидел и потянулся к ней с дуру, коз°л от неожиданности на дыбы встал, потом раздраженно лягнул сосунка, бедняга отлетел, перевернувшись, а цветная раскокетничалась, стала по земле валяться, и между ног у бороды путаться, а борода-то заискивающе блеет, языком высунутым похабно болтает, и все ножку, ножку на нее поднимает, норовит запрыгнуть, а та то отскочит, то ляжет, ну никак, надоело мне ждать, явно коза динамит. Вернулся в спальню, жена мух ловит. Ловко. Ну, спрашивает, что в мире? - Наблюдал половую жизнь козлов. - Аа, ну и как? - Тоже вс° не однозначно. - Ах ты мой юный натуралист! - и на себя потянула. Солнечное утро. Тишь, только пение птиц, курицы кудахчут. Сегодня мы уезжаем. Путь на северо-восток, в Венецию. Заночуем в Падуе. Приснился сон по сценарию классического ужастика. Какая-то старая жизнь, общие квартиры, кто-то умирает, кто-то женится, кто-то купил машину (долго стоял в очереди и получил драндулетину), все происходит, кажется, в России, пришла пора и герою сна влюбиться, (нет, это был не я), очаровательная девушка, но с какой-то странностью, герой пытается понять, наконец, однажды, во время объятий, она грациозно изгибает шею, в которую он хочет ее поцеловать, и вдруг обнаруживает непонятную припухлость, которая становится опухолью между е° плечом и шеей (там где я натер ремнем от сумки), и у него появляется непреодолимое желание вонзиться зубами в этот бугор, выгрызть его, уничтожить, и тут, при вспышке молнии он вдруг зеленеет и лицо становится сатанинским, вылезают клыки, и он вонзает их в шею несчастной девушки! Потом герой убегает и долго ужасно мучается, не столько совершенным преступлением, сколько страхом превращения своего, страхом открытия в себе беса, вампира, он хочет быть как все... и вот он скитается, прячась, по заброшенным переулкам, боясь показаться кому-нибудь на глаза, хотя уже давно, сразу же после "приступа" принял обычный облик, он долго скрывается, ведя жизнь бездомного бродяги, и вдруг, в один страшный миг, он просыпается утром и чувствует, что тот, зверь в н°м, сбросил кожу и стал им самим, и он стал зверем, бесом, с правом убивать не стыдясь, жуткая бабочка вылупилась из кокона, и он закричал, о, это был жуткий, леденящий душу крик: "Свободен! Наконец-то свободен!" И пошел искать жертву, как голодный и выздоровевший ищет поутру что позавтракать. Ему попался, на берегу реки, у огромной стены, под мостом, клошар, пожилой, сморщенный, с хитрым лицом, он свертывал удочки и собирался уходить, а герой уже знал, что это его жертва, и шел к ней... Тут и сон кончился. И жене сон приснился. "Представляешь, я вдруг прихожу на нашу квартиру на Преображенке, а там какая-то женщина с мамой живет, я говорю откуда вы взялись, а она говорит: я жена Игоря /шурина/, и ребенок у нее, годика три, но выше меня, и лицо ну точно как у Игоря, носик такой тоненький, и я не знаю что делать, и не пойму откуда еще жена, опять женился, а тут мама вбегает и хватает этого ребенка и начинает его обнимать и тискать, и ты тут являешься, а мама на колени перед ребенком свалилась и голая попа наружу, я говорю, мама! ну оставь ты ребенка, замучаешь его, и эта голая попа ее перед глазами, и ты где-то за спиной..." В темной церкви св. Франциска в Ареццо я вдруг ясно почувствовал, что христианство - культ смерти. В центре собора было жуткое, огромное распятие, кровь стекала из ран на пробитых гвоздями руках и ногах, из под тернового венца, весь крест был в крови, ангелы слизывали ее, умывались ею, упивались ею, а Спаситель, еще живой, извивался на кресте в истинных муках, а на фресках за Распятием шла страшная битва, мечи вонзались в горла, кровь била фонтаном, по стенам собора висели циклопические ниши с гробами, на крышах гробов - в натуральную величину скульптуры усопших прелатов и полководцев, эти каменные мертвецы висели во всех церквях, украшая их, как новогодние игрушки елку, у некоторых были даже зеленые лица, а эти белые, мертвенно белые лица фарфоровых мадонн... В Уфицци врезалась в память картина, кажется Артемисии Джантилески, "Юдифь убивает Олоферна", тоже кровь фонтаном, и такое сладострастие в отрезании головы, что сразу видно - мужиков недолюбливала. Нонешний телевизионный "разгул насилия" - детские игры по сравнению с этими наслаждениями от усекновений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127