В Ареццо застал дождь. Старый город был пуст, на всех туристских перекрестках попадались все те же две пары туристов. Вообще-то мы поехали в Ареццо из-за Пьеро делла Франчески, по уши влюбился в его статных мадонн с припухлыми, горько-надменными губами и китайскими веками, в его диптих в Уфицци с портретами Урбинского герцога и герцогини, и не столько герцог хорош, промышлявший наемничеством, а в свободное от ратных дел время забавлявшийся, как водится, меценатством, герцог просто душка, сколько хорош на обратной стороне пейзаж, совершенный сюр с латинскими стихами, что-то вроде: В ясном сияньи триумфа грядущий Доблестью равный бессмертным героям Удачи избранник овеянный славой Жезл предержащий. Клярус инсигни венитур триумфо... Скептра тенентем... Но самое главное - глухие, жемчужные краски, свет умиротворяющей тайны... Собор св. Франциска, который он расписывал, был закрыт, "в три откроют!", на английском для туристов крикнула тетка из окна над площадью. Поднимаясь по ползущим вверх улочкам, оказались неожиданно у дома Петрарки, потом вышли к парку, за парком обрыв в голубые долины. Посидели на лавочке. Худой облезлый пес подошел, обнюхал и прилег рядом. Стало накрапывать. Побежали к могучему собору из красного кирпича закрыт. Рядом был антикварный магазинчик, торговала матрона, похожая на женщин Пьеро. Жена закопалась в фарфоре, а я стоял в дверях и любовался ливнем. Оставив ее в магазине, сделал пробежку по омытому дождем Ареццо, наткнулся еще в одной пустой церкви на фрагменты его фресок. Когда вернулся, застал супругу испуганной: "Ты меня пожалуйста никогда не оставляй, а то еще похитят: вс° кружили тут двое и бибикали мне, я сначала не поняла, а они круг сделали и опять бибикают..." Вообще-то я планировал еще добраться до Монтерчи, по следам героя "Ностальгии", взглянуть на "Мадонну дель Парто", беременную мадонну (знаменитая сцена из фильма - птички из живота вылетают), но по времени не выходило, слишком долго мотались по горам, я неправильную дорогу выбрал. Женщины у Тарковского не живые. Манекены, функции. И герой от них убегает. Боялся женщин. Отвлекают от спасения человечества. Последние кадры фильма: деревенский дом, лужа и собака у дома, клочок родины в раме руин, руин Храма. Тоска по "духовному дому". А может просто по дому? По овечьему теплу? По отцу? В "Зеркале" можно кое-что понять о семейной драме: отец бросил мать. Любовь к матери и восхищение отцом... А тот был волчара по женской части, говорят даже Цветаеву трахнул. Поэт - скромный. Скромные же знают отчего они скромны... Хозяйка пригласила на ужин, вроде отвальной. Хозяин с сыном разожгли камин, гигантские куски мяса жарили, за салатами и вином пытались разговориться. После болтовни с американцами в Ассизи (так напрягся тогда, что потом еще несколько ночей по-английски бредил) я стал посмелее, хотя, конечно, настоящего разговора не могло получиться, а жаль, мужик интересный, астрофизик, красивый, статный, ехидный, работает во Флоренции, в Швейцарию часто "Вольво" свое гоняет, в тамошнюю высокогорную обсерваторию. Выпив водки, я захотел дознаться, сожмется ли опять Вселенная, или разбежится вся нахуй, но его больше интересовала жизнь в Израиле, с ученым любопытством заглядывая в глаза, поведал, что утром сообщили о теракте в Иерусалиме, автобус взорвали, предложил позвонить от них, но я отказался, сказал: завтра позвоним в Падуе. Он даже телевизор включил, как раз показывали весь этот балаган у "Здания Нации", и все поглядывал на меня изучающе. Мне это не понравилось. Я сказал, что это не помогает пищеварению. Он выключил. Хотел отомстить за астрономическую болтливость? Тогда я решил его по римской истории ущемить: они все домогались, как меня зовут, Наум никак не ухватывалось, тогда я говорю: "Нума, Нума Помпилий, знаете?" Ну, конечно, конечно, они заулыбались, Нума - это замечательно, вот теперь понятно. "А кто это, Нума Помпилий?" - спрашивает меня жена по-русски. "Царь римский," говорю. "Император?" "Не император, а царь." "А что у них, цари были?" "Были". Жена недоверчиво пожала плечами. При этом мы улыбались соседям за столом, и жена принялась переводить наш диалог. "Да, да", закачал головой астрофизик, "кажется он был этрусском?" спросил он, обращаясь к жене. "Нет, - говорю, - он был сабинянином." "Аа," - протянул он, и тут же предложил выпить. Жена его тоже когда-то астрономией занималась, и с первым своим мужем, тоже астрономом, жила некоторое время в Израиле, где первый муж работал (любовница этого первого мужа и дала нам их адрес). На следующее утро, когда я пришел расплачиваться, хозяйка завела неожиданно разговор о теракте, "как же все-таки решить эту проблему"? "Убивать надо," - говорю в сердцах. "Да, но ведь их трудно поймать". Я не стал ей объяснять, что убивать надо всех, не поймет ведь. В соборе Павла и Иоанна в Венеции, меж конных статуй в натуральную величину, развешанных по стенам, совершенно чудесный св. Доминик с белой лилией и красной книгой, чуть лысоватый, на Мишу похож. Вспомнилось "И тогда" Мориты, как его герой приходит на свидание с огромным букетом белых лилий. Символ непорочности. Вроде и не христианский фильм, но та же приподнятость над землей... Венецианских церквей, как сервизов чайных, // слышен звон в коробке из под случайных // жизней... Вот именно, сервизов. Вообще его поэзия какая-то сервизная... В этой церкви Павла и Иоанна, в правом приделе, жуткая скульптура распятия с подсветкой снизу, аж ребра наружу, и свет землистый, серый. Темно, с трудом пробивается свет из узких окон-бойниц, еще поглощаясь и рассеиваясь витражами, и собор вдруг кажется прообразом преисподней... (Мы в детстве шалаши летом делали, ветками засыпали, внутри темно, только сквозь щели свет едва пробивается, сидишь внутри с девчонками, прижимаешься, будто страшно...) А снаружи вс° празднично, ярко, Венеция светом залита, искрится вода, веселые толпы, тщеславная роскошь дворцов, видно, что торговые были люди, и христианство было для них детской игрой в страшное, игрой в смерть, в темных соборах-усыпальницах они хоронили своих предводителей и Смерть замаливали, ничуть не веря ни в социальную справедливость, ни в отрешенное всепрощение, а веря только в ловкость и мужество, боясь только забвения... Новые русские кутят в Венеции по первому разряду, нанимают гидов, гондолу, аккордеониста, и вот летит над каналами "Из-за острова на стрежень". Молодое чувство влюбленности во всех девушек и женщин, жадное их разглядывание, когда воскресший инстинкт охоты обостряет приправа благоговения ценителя и коллекционера. Внутренние стены дворца Дожей исписаны плебейскими мемуарами, в том числе и по-русски: "Были здесь 12.6.94. Петя и Лиза." (На пути из Пятигорска в Домбай, весной 72-ого, куда мы с Вадимом добирались на попутках, рассчитывая перейти через Клухорский, на холме у дороги стояла белокаменная церквушка-простушка, совсем маленькая, однокупольная, похожая на здешние мавзолеи шейхов, разбросанные по холмам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127