.. Никогда не ощущал этого с русскими текстами. Вот - Тютчев. Гений из гениев. (Я храню книгу 1913 - ого года "Артистического заведения Т-ва А.Ф. Маркс, Измайловский просп. N 29" и не покупаю новых изданий.) Но музыка его земная. Она, как плач того, кто знает, что ему не суждено вырваться, оторваться. Она "истома смертного страданья". "Две силы есть, две роковые силы,//Всю жизнь свою у них я под рукой, //От колыбельных дней и до могилы, - //Одна есть - смерть, другая - суд людской." Женя: на ваших повлиял, конечно, развал империй, Англия свою распустила, Россия, Югославия развалились, вот ваши и решили... - За компанию, - говорю, - и жид удавился. Солдат сел передо мной, рядом с толстой теткой. Ремень автомата, перекинутый через плечо, почернел от пота." Тяжело?" - спросила его тетка. Солдат промолчал, лица его я не видел, только крупную бритую голову и мускулистую шею. Тетка вдруг поцеловала его в щеку и, вставая, автобус уже тормозил, сказала:"Шмор ал ацмеха." /Береги себя/ Ты тогда приехала ранней весной. Мы были в Йодфате, где стволы олив гигантскими змеями выползали из каменных дыр на месте крепости Иосифа, потом поднялись на гору Мирон, к могиле рабби Шимона бар Йохая, почитающегося как столп Кабалы, никого не было вокруг, только низкие горы, покрытые лесами, кое-где виднелись серые купола мавзолеев святых, и могила Рабби была в одном из таких мавзолеев, огромный нелепый саркофаг, каменный куб, без всяких украшений, только края отполированы неистовыми губами и пальцами, а на полу вода и листья цветов, мавзолей убирали, драяли, воздух был затхлый, сырой, мы вышли и глубоко вздохнули. Тут пристал, неизвестно откуда взявшийся, богомолец, предложивший за сходную цену помолиться за нас и всех наших родственников, я пошел от него прочь, но ты согласилась, и вот он, дав тебе картинку с равом Овадией, взял тебя за руку и стал, раскачиваясь, произносить благословения на тебя, "на твоего мужа", он кивнул на меня, на "ваших детей" и т.д. "Если бы он знал", - сказала ты, подойдя. "Не уверен, что это его взволновало бы, явный профессионал," - сказал я с наигранным цинизмом. Потом, на одном из соседних склонов, в небольшой лощине, мы легли в ярко-зеленую траву, мягкую, как шерсть щенка, и когда ты распахнула ноги, рядом с розовой раковиной, показывающей мне язык, оказался маленький красный мак... Вечер Бараша. Вторая книга. Называется "Панический полдень". 27 стихотворений. А ему уже под сорок. Человек 15. Верник с супругой, Гробман с супругой, Вайман с супругой, Гольдштейн, опять без супруги, Бокштейн, всегда один, Драчинский, пара старичков, незнакомая поэтесса и бывшая красотка, раздававшая свою новую книгу с "ню" на обложке, и одна молодая красивая девушка в углу. К финишу подошли разжиревший Ханелис и бухой Тарасов. Запомнилось:"На нашем кладбище - весна". Вяло, уныло, грустно. Вечер состарившихся на необитаемом острове. Разболелась нога и не пошел со всеми к морю. "Будем говорить о стихах!" - пел Верник и в который раз цитировал Смелякова, про Любку Фейгельман. Вспомнил, как в 4-ом классе полз под партами чтобы воткнуть перо в жопу самой толстой девочке. Раз мы с Арюшей возвращались из Беер-Шевы после выборов, было уж около двух ночи, лег туман на дорогу, и я почувствовал, что засыпаю. Свернули на бензозаправку, там было неплохое кафе в "деревенском" стиле, столы из грубых досок, дородная марокканка. Взяли по двойному экспрессо и по булочке с изюмом. Кроме нас был только седовласый шофер такси, который любезничал с хозяйкой, и та, зевая, нехотя улыбалась его заигрываниям. С блаженством потягивая крепкий кофе, я спросил: - Ты никогда не рассказывал, как в тюрьме было. Девять лет ведь... - Ну, в тюрьме-то я был в общей сложности чуть больше года, а так в основном в лагере. - А что, в лагере легче? - усмехнулся я. - Никакого сравнения, - удивился он моему невежеству. - В лагере ты почти как на свободе. Гуляй, библиотека, ларьки даже были, можно было покупать что хочешь, мы ж зарабатывали, ну и присылали, конечно. Нет, в лагере жить можно. В тюрьме хуже, ты заперт, общаться не с кем, соседи быстро надоедают, а чаще всего страшно раздражают. Вначале, когда нас посадили, так еще были ребята из нашей группы, было еще ничего, иврит учили, даже пытались семинары устраивать, а потом раскидали всех... Лукавая искренность дневников... Бить зеркала собственных отражений, нырять в эту рябь, в которой ни понять себя, ни узнать, разрушать тараном и подкопом бастионы прячущейся души, когда кажется, что вот, ворвавшись в очередной пролом, увидишь невидимое и несказанное, лик свой, но видишь только новые стены, новые зеркала, новые тяжкие двери, захлопывающиеся перед тобой, только мелькнет в щели прозрачный шлейф, и ты падаешь, чтобы поймать его, падаешь на новом пороге, и зеркала смеются. Императорский двор в Японии эпохи Хейян был настоящим лито: все писали стихи, дневники, хроники, выпускались поэтические сборники, антологии, устраивались поэтические состязания. Валялся на диване с "Дорогой в Рим". Последняя сцена, с молоком из груди старушки Софи, чересчур метафорична для такого "бытовика". И вообще однообразно, персонажи - тени, полно нарочитости, набор старомодного эпатажа: наркотики, проститутки, розы Содома. Какая-то жуть про несчастную Анну, которая кончала так, что матка вылезала, такое бывает только при запущенном опущении матки и требует срочного хирургического вмешательства. Секс запрещен категорически. И не люблю я русской бравады с выпивкой (тож у Гандлевского). С бабами - еще туда-сюда. Опять эти подвиги: сколько выпито, по каким углам, какой дряни и до какого состояния, истеричные игры в "загубленную жизнь". Как бы западло русскому человеку жить счастливо. А ведь жизнь-то у него была счастливая: обеспеченная интеллигентная семья, почти элита, красив, талантлив, удачлив с женщинами, дерзок с властями, ранняя слава, интересные друзья, один Харитонов что стоит. Так с чего пить горькую? Что б поиграть в отверженного? Все у них теперь постмодернисты и андеграунды, то есть жутко прогрессивные и честняги. И все же, и все же... Узнаешь. Империю, эпоху, сгинувшую жизнь. Вот интересно: мы еще живы, и даже не стары, а эпохи - нет. И в новом мире мы не участники. Не потому что сил нет участвовать, а потому что не принадлежим. Мы уже гости. Засидевшиеся. "Поистине, только низкий, грубый и грязный ум может постоянно занимать себя и направлять свою любознательную мысль вокруг да около красоты женского тела. Боже милостивый! Могут ли глаза, наделенные чистым чувством, видеть что-либо более презренное и недостойное, чем человек, который тратит лучшее время и самые изысканные плоды своей жизни, истощая эликсир мозга, лишь на то, чтобы обдумывать, описывать и запечатлевать в публикуемых произведениях те беспрерывные муки, те тяжкие страдания, те размышления, те томительные мысли и горчайшие усилия, которые отдаются в тиранию недостойному, глупому, безумному и гадкому свинству?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127