А вот Берчик предлагал продолжить этот роман в письмах и опубликовать его. Сказал, что надо было дождаться моего самоубийства, шумный успех был бы у романа... 23.9. Вот темка для разработки: "Еврейская государственность." Вадим День был насыщенный, с утра я поехал к Сереже, отдать ему роман, в 12 встречался с Зуевым на счет книжки, потом заскочил в редакцию журнала, стишки свои, с подачи Сережи, подкинуть, в облике редактора было что-то канцелярское, впрочем, принял меня мило, стихи посмотрел не отходя от кассы, отобрал, Сережина протекция, полагаю, сыграла роль, сказал пойдет через полгода (они раз в квартал выходят), поведал, что израильтяне давно уже пороги у него обивают, и Баух, и Левинзон (первое движение было - тут же удрать, но подумал: а в какое место они еще не сунулись, Баух и Левинзон, чего уж теперь, изменившимся лицом бежать пруду? так что остался, скуксившись), интересовался возможностью коммерческого распространения у нас, а на десерт признался, что и сам. Не, не в смысле, что поэт, книжку свою подарил сразу, а что - еврей. И грустно на меня посмотрел. Я не знал как среагировать, обрадоваться ли, посочувствовать, растерянно брякнул "бывает" и криво усмехнулся. После редакции один женский вариант проверил на вшивость, без успеха, и усталый потащился к Вадиму. Хотелось спать. На ВДНХ, уже на выходе, накрыл сильный дождь. Бегал в поисках нужного трамвая. До Вадима добрался мокрый и мрачный. Меня заждались. Стол был накрыт на четверых: бутерброды и местная водка. Мои консервы и водку Вадик спрятал в холодильник. Ели-пили при свечах. Подруга Вадима, Люба, была действительно хороша, статная, в теле, хоть и несколько простовата на вид, так сказать, без тайного изъяна. Вторая дама выглядела постарше, на "чуть за сорок", в белом платье, недурна собой, но восточного типа: смуглая, глаза-брови темные, следы увядания... Вела себя скромно, принимая роль статистки. Люба оказалась очень напористой, жадной к успеху, что меня в женщинах мало привлекает, но мне с ней детей не крестить. Утолив голод, без прелюдий перешли к большому концерту. Я уступил честь открытия Любе, и она ломаться не стала. Водка, которую я усердно в себя вливал, тоску не рассеивала. Хотелось просто забиться в угол... Люба пела песни на свои слова и музыку. Пела хорошо, чистым, высоким голосом, музыкально правильно, гитара иногда подводила, но такая уж была гитара, фабричная деревяшка. Песни были складные, "женские", про травушку-муравушку, несколько однообразные. Вадим восхищенно-влюбленно глядел на нее, восторженно выделял "гениальные" на его взгляд места ("Вот это - гениально!", восточная красавица при этом согласно кивала, группа работала слаженно), приглашая и меня к каскаду комплиментов, целовал ей пальчики, и она спела романс ему посвященный, как он "дарит ей робкую ласку, со своих драгоценнейших уст". Последнюю фразу Вадим неоднократно восхищенно повторял, настоятельно приглашая и меня выразить свое восхищение. Я вообще-то скуп на восторги, а тут еще настроеньице, но, как мог, выражал. Пела она долго, пока Вадим, мягко, как игрушку у заигравшегося ребенка, не отобрал у нее гитару, мол, черед гостя. Я спел свой шлягер "И другу на руку легло крылатки легкое крыло", "Твое что ль?!" с пьяным восторгом воскликнул Вадим. "Ну уж. Цве-та-ева!"заскромничал я. "Ну, не знаю!" - Вадим почему-то обиделся. Спел я еще пару песен Вадима, удостоился бури восторга, Вадим утверждал, что со мной "что-то случилось", "ты сделал скачок", "ты никогда так не пел", "и на гитаре стал здорого играть", но я чувствовал, что "слабею" с каждой песней, и передал эстафету Любе, она тоже спела несколько песен на слова Вадима, у нее была другая манера, не столь угрюмая, как у меня, пару песен мы спели вместе (Вадик блаженствовал в лучах славы, крутил пленку во все стороны, записывал, переписывал - в нем вдруг проснулся недоучившийся инженер связи), потом перешли на русские романсы, пение стало хоровыми и докатилось почти до крика, когда мы с Вадимом грянули нашу ударную: "пора, мой друг, пора". На десерт спели вместе Любин романс, посвященный маэстро: "освяти поцелуем, обратный мой путь", мелодия была удачная, заразительная, Вадим даже слезу пустил, тут дамы стали его упрашивать почитать, он долго ломался, но согласился. Стихи его ужаснули. Он все еще перепевал свои юношеские мотивы о татарских бунчуках в великой русской степи, о лихой стороне, беззаветной удали, неумолимой участи и глухой тоске. Заезженная песня. Впрочем, царапали еще старые аккорды, теребили бедное сердечко... Да и дыхание укоротилось, выдохлась "прана", ляпсусы вопиющие, в одном стихотворении у него "мыши скребли за озером", тут я, до этого покорно мычавший в такт Любиным восторгам, не выдержал, извини, говорю, Платон мне друг, но мыши за озером - пардон, за шкафом там, или за печкой поскрести - еще туда-сюда, но за озером. Маэстро легко не сдался, стал объяснять, что это чтоб подчеркнуть тишину вокруг, такая, мол, что даже слышно, как они за озером скребут. Я только головой покачал, но Люба меня очень мягко, дипломатично поддержала, они вдвоем нашли компромиссную формулировку и инцидент был исчерпан. Ну и мне, конечно, пришлось почитать. Успех был оглушительный. Подарил дамам по книжечке и надписал что-то куртуазное. Дали, наконец, и восточной красавице слово молвить. Она тоже стихи почитала и спела на гитаре (боже, сколько в России талантов!), но Люба ей не дала разгуляться, перехватила инициативу и уже не упускала ее до конца, пела все подряд: Окуджаву, песни по-французски собственного перевода ("французский с доннами учила", шепнул Вадим), потом достала тетрадь, исписанную почерком отличницы ("книгу готовит", шепоток Вадима), и стала читать все подряд. Стихи были, как и почерк, стихами отличницы для стенгазеты, я слушал с изумлением, граничащим с легким испугом. Поток был неиссякаем, и все так гладко, легко, ровно! Журчит себе ручеек, ни одного камушка, благодать. Только вот напористость, бездонное тщеславие малость смущали... Пришла пора закругляться. Я сослался на тяжелый день, было и впрямь поздновато, около одиннадцати, дождь все еще шел. Восточная красавица тоже откланялась. Мы вышли вместе. У нее не было даже зонтика, так что мы вынуждены были идти прижавшись, но все равно быстро промокли. Дошли до автобусной на шоссе. Вокруг - ни души. - Вам куда? - спрашиваю. - Ой, мне ужасно далеко. Мне надо до электрички добраться, полчаса ехать, а там еще со станции - на автобусе. - Ого! А вы непременно должны сегодня вернуться? - М-да, желательно, - усмехнулась она, и я догадался, что дама замужем. Кольцо-то и раньше можно было при желании разглядеть, тяжелое такое кольцо... И все же, на всякий случай, я рубанул: - А то можете у меня переночевать. Сейчас такси поймаем и - через 20 минут дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127