И Ягубов без меня червяк! Не
на Ленина, а на меня надо молиться. Да Ленина, с его путаницей мыслей, я бы
в "Трудовую правду" литсотрудником не взял. У нас его давно бы посадили за
левизну и правизну. Данный строй может существовать только благодаря таким
червеобразным, как я. Вопросы есть?
Ивлев обратил внимание на молодую женщину с коляской, поглядел на ее
длинные ноги в ботинках, сказал:
-- Чепуха, конечно, но спрошу. А что если бы произошло невероятное?
-- Интересно! Через сколько лет -- через пятьдесят или пятьсот? Эта
земля, дружище, может, как никакая другая, страданиями и терпением заслужила
от Бога более порядочную власть. И прессу... Но...
-- А вы?
Раппопорт прикрыл ладонью глаза, задумался.
-- Я? Я часть этой системы и этой страны, винтик. Куда же мне деваться,
поскольку я еще не умер? Я думаю одно, говорю другое, пишу третье. Какая
богатая интеллектуальная жизнь! Нет, атмосфера нашей прессы уникальна, и
только в ней я дышу полной грудью.
-- Что же вы тогда будете делать?
Старичок-пенсионер, постукивая клюкой, подошел к скамье, покашлял и
осторожно сел на край. Раппопорт не отвечал, поднялся, сложил газету и
спрятал в карман. Они снова пошли вдоль бульвара, и только тогда Яков
Маркович прохрипел:
-- Что буду делать лично я? Это вы серьезно? Знаете, тогда ведь границу
откроют. Я, пожалуй, тогда эмигрирую, если, конечно, доживу.
-- Вы? Побежите от свободы? Но куда?!
-- А что? На Западе принято считать, что данная идеология привлекает
нищие народы. В действительности она привлекает только честолюбивых
насильников, своих и чужих. Эти ребята понимают, что отсталых легко
обмануть. Кроме того, на свете еще немало наивных людей, которые просто
устали от благоденствия.
-- Разве их ничему не научил наш зоосад?
-- Клетку можно почувствовать только изнутри. А у них руки чешутся по
цепям. У них сладостное предчувствие зуда от кнута. Погаси свет -- и
тараканы лезут изо всех щелей. Уж они уговаривать себя не заставят, схавают
все, что плохо лежит. А схватив, первым делом отгородятся от мира колючей
проволокой и начнут выпускать -- что? Конечно, "Правду".
-- "Трудовую правду"?
-- Не возражаю! В любом случае, сразу понадобятся профессиональные
лжецы.
-- Но вы же не знаете других языков!
-- И не нужно. Я понадоблюсь тогда, когда их уже заставят кукарекать
по-русски. Моя функция -- оболванивать массу, развивать стадные инстинкты,
науськивать одних людей на других, ибо человек человеку друг, товарищ и
волк. На мой век работы хватит. Без лжи, Вячеслав Сергеич, люди почему-то
забывают, что есть на свете истина. Выходит, хотя у меня самого совести нет,
именно я временно исполняю обязанности совести прогрессивного человечества.
Вот такие дела, старина. Вы уж извините за откровенность. И вообще, поменьше
меня слушайте, я ведь не врать не умею. Надеюсь, все останется между нами?..
Тем более, что есть причина, чтобы помалкивать...
-- Причина? Она всегда была!
Яков Маркович погладил вращательным движением занывший опять желудок.
-- Следователь Чалый, век его не забуду, был милейший человек. Говорил
ласково, с пониманием. Про детей своих рассказывал -- очень их любил. И
чтобы лучше меня в доверительной беседе видеть, направлял мне в лицо
настольную лампу -- вплотную к глазам. И держал эту лампу часов по шесть.
Это было как десять солнц, которые вы бы видели сейчас. Если я закрывал
глаза, он колол меня пером в шею, отрываясь от протокола. Вот они, синие
пятна!.. Не того мне жаль, что зрения осталось в одном глазу пятьдесят
процентов, а в другом -- двадцать пять. И не того, что очки для меня
заказать -- никто не хочет шлифовать линзы. Жаль, что глаза теперь болят
заранее. Кто-нибудь только еще идет к выключателю свет зажечь, а у меня --
как удар током. Ничего не могу поделать! Свет стараюсь зажигать сам и
отвлекаю внимание разными способами.
-- Вы это к чему?
-- К тому, что на шмон у меня такое же предчувствие. Руки тянутся назад
и вкладываются пальцы в пальцы: сейчас поведут... По редакции рукопись
ходит, не слышал?
-- Пока нет. Надеюсь, меня не минует?
-- Поосторожней, Славик, не нравится мне это...
-- Что вы! Сейчас не пятьдесят второй.
-- Но и не пятьдесят седьмой! По-моему, они копошатся... Кстати, почему
бы вам не мотнуть в командировку?
-- Хотите меня спрятать? Но мне бояться нечего!
-- Таких людей нет... Что вы все время оглядываетесь на женщин, будто
никогда их не видели? Да, хотел вам сказать: совокупляться лучше дома,
Вячеслав Сергеич.
Ивлев почесал нос, пробормотал:
-- У кого дома?
-- У меня. Понадобится, не стесняйтесь, берите ключи.
_29. ШАБАШ_
По вечерам каждый, кто по графику под стеклом у Анны Семеновны был
"свежей головой", вместо того, чтобы выискивать в полосах блох, читал серую
папку. И каждый, сделав для себя открытие, приходил к выводу, что лучше об
этом не распространяться: почти наверняка рукопись в конверте в стол
главного редактора положена специально, чтобы ловить на этот примитивный
крючок. Если бы Макарцев сам оказался леваком, он не держал бы Самиздат в
кабинете. Впрочем, и другие мысли приходили в голову. Что, если Игорь
Иванович придумал новый способ воспитания сотрудников и рассчитывает поднять
свой престиж? А может, наверху что-нибудь слышно и есть надежда на
послабления? Никаких иллюзий не было только у Якова Марковича. Он колебался
между доверием редактора и необходимостью предупредить друзей.
А на "Трудовую правду" сыпались ошибки, и Ягубов не мог понять в чем
дело. У секретаря парткома и директора автозавода поменяли инициалы.
Народного артиста СССР оскорбили, назвав заслуженным. Перепутали счет в двух
хоккейных матчах, состоявшихся в разных городах, и к Анечкиному телефону
пришлось посадить сотрудника отдела спорта, который не отходил до
одиннадцати вечера. Некоторые читатели угрожали, что из-за ошибки в
хоккейном счете перестанут выписывать "Трудовую правду". Это было неопасно:
тираж газеты был установлен сверху и зависел от бумаги, покупаемой в
Финляндии. Уменьшение подписки увеличивало розничную продажу, и только.
Однако за ошибки по головке не гладили. В подписанной полосе Ягубов попросил
портрет обрубить так, чтобы Ленин смотрел вдаль, а не вниз. Верстальщик
обрубил цинк, но отсек часть ленинского затылка, и Ягубов ездил объясняться
в ЦК. Верстальщика уволили, дежурные получили выговора.
Приказы Ягубова о выговорах Кашин вывешивал на видном месте, однако что
ни день проскакивали новые ошибки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
на Ленина, а на меня надо молиться. Да Ленина, с его путаницей мыслей, я бы
в "Трудовую правду" литсотрудником не взял. У нас его давно бы посадили за
левизну и правизну. Данный строй может существовать только благодаря таким
червеобразным, как я. Вопросы есть?
Ивлев обратил внимание на молодую женщину с коляской, поглядел на ее
длинные ноги в ботинках, сказал:
-- Чепуха, конечно, но спрошу. А что если бы произошло невероятное?
-- Интересно! Через сколько лет -- через пятьдесят или пятьсот? Эта
земля, дружище, может, как никакая другая, страданиями и терпением заслужила
от Бога более порядочную власть. И прессу... Но...
-- А вы?
Раппопорт прикрыл ладонью глаза, задумался.
-- Я? Я часть этой системы и этой страны, винтик. Куда же мне деваться,
поскольку я еще не умер? Я думаю одно, говорю другое, пишу третье. Какая
богатая интеллектуальная жизнь! Нет, атмосфера нашей прессы уникальна, и
только в ней я дышу полной грудью.
-- Что же вы тогда будете делать?
Старичок-пенсионер, постукивая клюкой, подошел к скамье, покашлял и
осторожно сел на край. Раппопорт не отвечал, поднялся, сложил газету и
спрятал в карман. Они снова пошли вдоль бульвара, и только тогда Яков
Маркович прохрипел:
-- Что буду делать лично я? Это вы серьезно? Знаете, тогда ведь границу
откроют. Я, пожалуй, тогда эмигрирую, если, конечно, доживу.
-- Вы? Побежите от свободы? Но куда?!
-- А что? На Западе принято считать, что данная идеология привлекает
нищие народы. В действительности она привлекает только честолюбивых
насильников, своих и чужих. Эти ребята понимают, что отсталых легко
обмануть. Кроме того, на свете еще немало наивных людей, которые просто
устали от благоденствия.
-- Разве их ничему не научил наш зоосад?
-- Клетку можно почувствовать только изнутри. А у них руки чешутся по
цепям. У них сладостное предчувствие зуда от кнута. Погаси свет -- и
тараканы лезут изо всех щелей. Уж они уговаривать себя не заставят, схавают
все, что плохо лежит. А схватив, первым делом отгородятся от мира колючей
проволокой и начнут выпускать -- что? Конечно, "Правду".
-- "Трудовую правду"?
-- Не возражаю! В любом случае, сразу понадобятся профессиональные
лжецы.
-- Но вы же не знаете других языков!
-- И не нужно. Я понадоблюсь тогда, когда их уже заставят кукарекать
по-русски. Моя функция -- оболванивать массу, развивать стадные инстинкты,
науськивать одних людей на других, ибо человек человеку друг, товарищ и
волк. На мой век работы хватит. Без лжи, Вячеслав Сергеич, люди почему-то
забывают, что есть на свете истина. Выходит, хотя у меня самого совести нет,
именно я временно исполняю обязанности совести прогрессивного человечества.
Вот такие дела, старина. Вы уж извините за откровенность. И вообще, поменьше
меня слушайте, я ведь не врать не умею. Надеюсь, все останется между нами?..
Тем более, что есть причина, чтобы помалкивать...
-- Причина? Она всегда была!
Яков Маркович погладил вращательным движением занывший опять желудок.
-- Следователь Чалый, век его не забуду, был милейший человек. Говорил
ласково, с пониманием. Про детей своих рассказывал -- очень их любил. И
чтобы лучше меня в доверительной беседе видеть, направлял мне в лицо
настольную лампу -- вплотную к глазам. И держал эту лампу часов по шесть.
Это было как десять солнц, которые вы бы видели сейчас. Если я закрывал
глаза, он колол меня пером в шею, отрываясь от протокола. Вот они, синие
пятна!.. Не того мне жаль, что зрения осталось в одном глазу пятьдесят
процентов, а в другом -- двадцать пять. И не того, что очки для меня
заказать -- никто не хочет шлифовать линзы. Жаль, что глаза теперь болят
заранее. Кто-нибудь только еще идет к выключателю свет зажечь, а у меня --
как удар током. Ничего не могу поделать! Свет стараюсь зажигать сам и
отвлекаю внимание разными способами.
-- Вы это к чему?
-- К тому, что на шмон у меня такое же предчувствие. Руки тянутся назад
и вкладываются пальцы в пальцы: сейчас поведут... По редакции рукопись
ходит, не слышал?
-- Пока нет. Надеюсь, меня не минует?
-- Поосторожней, Славик, не нравится мне это...
-- Что вы! Сейчас не пятьдесят второй.
-- Но и не пятьдесят седьмой! По-моему, они копошатся... Кстати, почему
бы вам не мотнуть в командировку?
-- Хотите меня спрятать? Но мне бояться нечего!
-- Таких людей нет... Что вы все время оглядываетесь на женщин, будто
никогда их не видели? Да, хотел вам сказать: совокупляться лучше дома,
Вячеслав Сергеич.
Ивлев почесал нос, пробормотал:
-- У кого дома?
-- У меня. Понадобится, не стесняйтесь, берите ключи.
_29. ШАБАШ_
По вечерам каждый, кто по графику под стеклом у Анны Семеновны был
"свежей головой", вместо того, чтобы выискивать в полосах блох, читал серую
папку. И каждый, сделав для себя открытие, приходил к выводу, что лучше об
этом не распространяться: почти наверняка рукопись в конверте в стол
главного редактора положена специально, чтобы ловить на этот примитивный
крючок. Если бы Макарцев сам оказался леваком, он не держал бы Самиздат в
кабинете. Впрочем, и другие мысли приходили в голову. Что, если Игорь
Иванович придумал новый способ воспитания сотрудников и рассчитывает поднять
свой престиж? А может, наверху что-нибудь слышно и есть надежда на
послабления? Никаких иллюзий не было только у Якова Марковича. Он колебался
между доверием редактора и необходимостью предупредить друзей.
А на "Трудовую правду" сыпались ошибки, и Ягубов не мог понять в чем
дело. У секретаря парткома и директора автозавода поменяли инициалы.
Народного артиста СССР оскорбили, назвав заслуженным. Перепутали счет в двух
хоккейных матчах, состоявшихся в разных городах, и к Анечкиному телефону
пришлось посадить сотрудника отдела спорта, который не отходил до
одиннадцати вечера. Некоторые читатели угрожали, что из-за ошибки в
хоккейном счете перестанут выписывать "Трудовую правду". Это было неопасно:
тираж газеты был установлен сверху и зависел от бумаги, покупаемой в
Финляндии. Уменьшение подписки увеличивало розничную продажу, и только.
Однако за ошибки по головке не гладили. В подписанной полосе Ягубов попросил
портрет обрубить так, чтобы Ленин смотрел вдаль, а не вниз. Верстальщик
обрубил цинк, но отсек часть ленинского затылка, и Ягубов ездил объясняться
в ЦК. Верстальщика уволили, дежурные получили выговора.
Приказы Ягубова о выговорах Кашин вывешивал на видном месте, однако что
ни день проскакивали новые ошибки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164