Честно говоря, он и сам испугался.
Но парторг решил, что он, как человек более идейно-убежденный, лучше
доделает работу о генотипах советского человека и Максим Петрович только
мешает. Воздержание Закаморного стало известно инстанциям, после чего он был
исключен из партии и уволен с работы и лишен звания кандидата биологических
наук.
Осталась ему собственная порядочность. Максим Петрович пришел к выводу,
что неприятности навалились как нельзя более кстати. Ему даже стало
казаться, что он специально воздержался при голосовании и тем самым доказал,
что лично в нем, в М.П.Закаморном, генотип полноценный. А прочие --
"торгующие во храме". Свобода от обязательства посещать научное присутствие
открывала перед ним два пути: доспиться или уйти в теологию. Он решил идти
по обоим путям. Увлекающийся и быстро остывающий Максим Петрович был
попеременно христианином, буддистом, йогом, сионистом, ницшеанцем,
адвентистом седьмого дня, смешивал философии Шопенгауэра, Леонтьева,
Бердяева. Чьи книги ему удавалась достать из-под полы, тем он и поклонялся.
-- В сущности, я марксист-антикоммунист и верующий атеист, -- объяснял
он друзьям за бутылкой. -- Больше всего я благодарен партии за то, что меня
выгнали из партии. В принципе, жизнь не так уж сложна: с утра выпил -- и
целый день свободен.
Закаморному нравилось тратить время на занятия, абсолютно ненужные. Он
скисал от принудиловки. Вкусы его колебались. Еще вчера он требовал для
России новой революции, а сегодня носился с идеей поставить памятник
разоблаченному товарищу Сталину.
-- Подумайте! Ведь никто так не способствовал дискредитации идеи, как
он!
Идеей, которая его посетила, он, боясь забыть, спешил поделиться
немедленно. С соседом в метро он обсуждал вопрос, не написать ли письмо с
предложением ввести новые знаки отличия? На погонах офицеров госбезопасности
вместо звездочек поместить маленькие замочные скважины: майор -- одна
замочная скважина, полковник -- три.
-- Тебя скоро посадят, -- предостерегали друзья.
А он вслед орал:
-- Все вы зайцы! Из-за вас такое и творится!
В результате друзей у него стало меньше, потом совсем мало и в конце
концов не осталось.
В столовой, поликлинике и магазине, где его обругали, Максим Петрович
вынимал из кармана и наклеивал на стенку листок: "Здесь работают хамы". Это
ему сходило с рук. Но однажды он вышел на улицу, сбрив бороду, усы и волосы
с левой половины головы и оставив на правой, что, с его точки зрения, могло
провозгласить новую двуличную моду, сугубо отечественную. Его забрали в
милицию, добрили, упекли за мелкое хулиганство на пятнадцать суток и грозили
выслать из Москвы к сто первому километру за тунеядство. Хозяйка отказалась
сдавать ему комнату. Он ночевал у приятельниц, составляя список на месяц
вперед и предупреждая подруг, когда у кого спит.
Деньги у Максима Петровича кончились, и он приходил в газету "Трудовая
правда" написать кое-что или перевести что-либо с иностранного на советский.
Печатал это Яков Маркович под одним из многочисленных псевдонимов
Закаморного или без подписи вообще. От генетики Максим Петрович ушел, от
политики ушел, в модную теорию деятельности не верил. Вчера вечером на
животе новой любимой женщины он вывел зеленым фломастером пониже пупка:
"Лучше быть не может". Она поняла это по-своему и была счастлива.
_23. ШКОЛА КЕНАРЕЙ_
-- Посторонних нету?
Закаморный просунул в щель плосковатую голову. Показалось, что он
прищемил ее, и голова сплющилась. Войдя, облокотился о косяк. Яков Маркович
снял очки и устало протер глаза. Он вдруг сообразил, что серая папка,
подложенная Макарцеву, вполне могла быть делом рук Максима Петровича. Все
подходит: и наивность, и нахальство, и знание французского. Может, прямо
спросить? Но Максим -- человек с закидонами, не ответит. Захотел бы -- сам
сказал... И вообще, зачем Якову Марковичу знать лишнее?
-- Входи, дружище, -- ласково произнес Тавров. -- Есть возможность
заработать.
-- Ассенизатор предложил ювелиру кооперироваться...
-- Погоди! -- Яков Маркович глянул на часы. -- Никудышнее здоровье --
это единственное, что у меня еще осталось. Он вынул из портфеля сверточек с
сыром, в две чашки бросил по щепотке заварки. Налил кипяток, разрезал кусок
сыру пополам.
-- Выпить не найдется? Голова со вчерашнего похмелья хрустит.
-- Здоровая голова, раз терпишь. Потерпи еще немного, старче,
заработаешь -- напьешься.
-- Напиться? Я вообще бросаю пить! Говори, где деньги?
-- Поможешь организовать субботник.
-- Субботник -- это бесплатно. А я спрашиваю серьезно.
-- Для других -- бесплатно. А для нас с тобой -- серьезно. Со мной в
лагере, Максик, сидел начальник пожарной охраны. Однажды ему позвонили из
газеты и сказали, что горком партии отметил хорошую работу пожарной службы и
постановил осветить ее в печати. Корреспондент приедет фотографировать
пожарных за работой. Пожарник им:
-- Пожалуйста, мол, приезжайте. Но у нас пожаров нет.
-- Почему нет?
-- А потому, что мы хорошо работаем.
-- Ладно, -- отвечают из газеты. -- Подождем. Загорится, сразу нас
вызывайте.
Через день те звонят:
-- Вам повезло: пожар, выезжаем.
-- Выезжайте на здоровье, -- говорят из газеты. -- Но до нашего
прибытия не тушите. Помните: указание горкома!
Пожарные посмеялись. Приехал корреспондент, а дом уже погасили...
-- За что же начальнику дали срок?
-- За срыв решения горкома партии -- за что же еще! Так что поезжай с
Богом, пока горит, и раскручивай.
-- Сколько наклебздонить?
-- Чего? -- не понял Тавров.
-- То есть написать...
-- Сам придумал? Беру на вооружение... Строк двести, не меньше...
Митинг я уже для тебя организовал.
-- Я раньше не понимал, -- проговорил Максим, -- как это полуграмотные
люди с трибуны шпарят готовыми кусками все, чего от них ждут. Как их выучила
Софья Власьевна?
-- И понял? -- с ухмылкой спросил Раппопорт.
-- Понял. Знаешь, как учат петь молодых кенарей? Их сажают в одну
клетку с опытными, умеющими петь. И юнец начинает повторять за старшими.
Наши журналисты -- типичные кенари. Наслушаются и твердят, не вникая в
смысл. А сходят с трибуны и говорят: "Шумит, как улей, родной завод, а
мне-то нулик и прямо в рот". Но я-то, Яша, не кенарь!.. "Никто не может...
служить Богу и мамоне".
-- Это было раньше, Макс, а теперь -- теперь мы можем. Да, насчет твоих
генотипов... Проследи, чтобы на станции Сортировочной было поменьше евреев.
Они меня уже подвели с движением за коммунистический труд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
Но парторг решил, что он, как человек более идейно-убежденный, лучше
доделает работу о генотипах советского человека и Максим Петрович только
мешает. Воздержание Закаморного стало известно инстанциям, после чего он был
исключен из партии и уволен с работы и лишен звания кандидата биологических
наук.
Осталась ему собственная порядочность. Максим Петрович пришел к выводу,
что неприятности навалились как нельзя более кстати. Ему даже стало
казаться, что он специально воздержался при голосовании и тем самым доказал,
что лично в нем, в М.П.Закаморном, генотип полноценный. А прочие --
"торгующие во храме". Свобода от обязательства посещать научное присутствие
открывала перед ним два пути: доспиться или уйти в теологию. Он решил идти
по обоим путям. Увлекающийся и быстро остывающий Максим Петрович был
попеременно христианином, буддистом, йогом, сионистом, ницшеанцем,
адвентистом седьмого дня, смешивал философии Шопенгауэра, Леонтьева,
Бердяева. Чьи книги ему удавалась достать из-под полы, тем он и поклонялся.
-- В сущности, я марксист-антикоммунист и верующий атеист, -- объяснял
он друзьям за бутылкой. -- Больше всего я благодарен партии за то, что меня
выгнали из партии. В принципе, жизнь не так уж сложна: с утра выпил -- и
целый день свободен.
Закаморному нравилось тратить время на занятия, абсолютно ненужные. Он
скисал от принудиловки. Вкусы его колебались. Еще вчера он требовал для
России новой революции, а сегодня носился с идеей поставить памятник
разоблаченному товарищу Сталину.
-- Подумайте! Ведь никто так не способствовал дискредитации идеи, как
он!
Идеей, которая его посетила, он, боясь забыть, спешил поделиться
немедленно. С соседом в метро он обсуждал вопрос, не написать ли письмо с
предложением ввести новые знаки отличия? На погонах офицеров госбезопасности
вместо звездочек поместить маленькие замочные скважины: майор -- одна
замочная скважина, полковник -- три.
-- Тебя скоро посадят, -- предостерегали друзья.
А он вслед орал:
-- Все вы зайцы! Из-за вас такое и творится!
В результате друзей у него стало меньше, потом совсем мало и в конце
концов не осталось.
В столовой, поликлинике и магазине, где его обругали, Максим Петрович
вынимал из кармана и наклеивал на стенку листок: "Здесь работают хамы". Это
ему сходило с рук. Но однажды он вышел на улицу, сбрив бороду, усы и волосы
с левой половины головы и оставив на правой, что, с его точки зрения, могло
провозгласить новую двуличную моду, сугубо отечественную. Его забрали в
милицию, добрили, упекли за мелкое хулиганство на пятнадцать суток и грозили
выслать из Москвы к сто первому километру за тунеядство. Хозяйка отказалась
сдавать ему комнату. Он ночевал у приятельниц, составляя список на месяц
вперед и предупреждая подруг, когда у кого спит.
Деньги у Максима Петровича кончились, и он приходил в газету "Трудовая
правда" написать кое-что или перевести что-либо с иностранного на советский.
Печатал это Яков Маркович под одним из многочисленных псевдонимов
Закаморного или без подписи вообще. От генетики Максим Петрович ушел, от
политики ушел, в модную теорию деятельности не верил. Вчера вечером на
животе новой любимой женщины он вывел зеленым фломастером пониже пупка:
"Лучше быть не может". Она поняла это по-своему и была счастлива.
_23. ШКОЛА КЕНАРЕЙ_
-- Посторонних нету?
Закаморный просунул в щель плосковатую голову. Показалось, что он
прищемил ее, и голова сплющилась. Войдя, облокотился о косяк. Яков Маркович
снял очки и устало протер глаза. Он вдруг сообразил, что серая папка,
подложенная Макарцеву, вполне могла быть делом рук Максима Петровича. Все
подходит: и наивность, и нахальство, и знание французского. Может, прямо
спросить? Но Максим -- человек с закидонами, не ответит. Захотел бы -- сам
сказал... И вообще, зачем Якову Марковичу знать лишнее?
-- Входи, дружище, -- ласково произнес Тавров. -- Есть возможность
заработать.
-- Ассенизатор предложил ювелиру кооперироваться...
-- Погоди! -- Яков Маркович глянул на часы. -- Никудышнее здоровье --
это единственное, что у меня еще осталось. Он вынул из портфеля сверточек с
сыром, в две чашки бросил по щепотке заварки. Налил кипяток, разрезал кусок
сыру пополам.
-- Выпить не найдется? Голова со вчерашнего похмелья хрустит.
-- Здоровая голова, раз терпишь. Потерпи еще немного, старче,
заработаешь -- напьешься.
-- Напиться? Я вообще бросаю пить! Говори, где деньги?
-- Поможешь организовать субботник.
-- Субботник -- это бесплатно. А я спрашиваю серьезно.
-- Для других -- бесплатно. А для нас с тобой -- серьезно. Со мной в
лагере, Максик, сидел начальник пожарной охраны. Однажды ему позвонили из
газеты и сказали, что горком партии отметил хорошую работу пожарной службы и
постановил осветить ее в печати. Корреспондент приедет фотографировать
пожарных за работой. Пожарник им:
-- Пожалуйста, мол, приезжайте. Но у нас пожаров нет.
-- Почему нет?
-- А потому, что мы хорошо работаем.
-- Ладно, -- отвечают из газеты. -- Подождем. Загорится, сразу нас
вызывайте.
Через день те звонят:
-- Вам повезло: пожар, выезжаем.
-- Выезжайте на здоровье, -- говорят из газеты. -- Но до нашего
прибытия не тушите. Помните: указание горкома!
Пожарные посмеялись. Приехал корреспондент, а дом уже погасили...
-- За что же начальнику дали срок?
-- За срыв решения горкома партии -- за что же еще! Так что поезжай с
Богом, пока горит, и раскручивай.
-- Сколько наклебздонить?
-- Чего? -- не понял Тавров.
-- То есть написать...
-- Сам придумал? Беру на вооружение... Строк двести, не меньше...
Митинг я уже для тебя организовал.
-- Я раньше не понимал, -- проговорил Максим, -- как это полуграмотные
люди с трибуны шпарят готовыми кусками все, чего от них ждут. Как их выучила
Софья Власьевна?
-- И понял? -- с ухмылкой спросил Раппопорт.
-- Понял. Знаешь, как учат петь молодых кенарей? Их сажают в одну
клетку с опытными, умеющими петь. И юнец начинает повторять за старшими.
Наши журналисты -- типичные кенари. Наслушаются и твердят, не вникая в
смысл. А сходят с трибуны и говорят: "Шумит, как улей, родной завод, а
мне-то нулик и прямо в рот". Но я-то, Яша, не кенарь!.. "Никто не может...
служить Богу и мамоне".
-- Это было раньше, Макс, а теперь -- теперь мы можем. Да, насчет твоих
генотипов... Проследи, чтобы на станции Сортировочной было поменьше евреев.
Они меня уже подвели с движением за коммунистический труд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164