--
Спасибо, душа моя! Дай поцелую!
Макс сунул зажженную сигарету Инне, но она уронила ее в ванну.
Закаморный обнял Катю одной рукой и притянул к себе. Она без сопротивления
подчинилась ему, а когда почувствовала, что Сергей тянет ее от Максима за
руку, обвила руками Закаморного за шею, забыв об Инне. Сергей гладил Катю.
Инна медленными ласковыми движениями расстегивала пуговички Сергею.
В комнате между тем Люся пригласила танцевать Семена. Анечка напряженно
наблюдала, как Семен все крепче прижимает Люсю к себе и та не
сопротивляется. Ну как это можно, как можно? Пускай он пьяный, ему все равно
с кем, думала Анечка. Но Люся-то -- она ведь женщина, видела, что я с ним
пришла! Есть же какая-то женская солидарность. Или теперь уж ничего святого
нет? Нехорошо это, нехорошо!
-- Хочу пить! -- сказала Люся.
Они направились на кухню.
-- Семен! -- позвала Локоткова. -- Я тоже хочу пить!
-- Случайные связи только укрепляют семью, Аня, -- объяснил,
обернувшись, он. -- Ты не бойся!
На кухне, пока Люся пила, Семен погасил свет. Из ванной доносились
сопение, стоны, бессвязные слова.
-- Нет, -- говорила Люся, -- нет.
-- Почему же нет?
-- Потому что нет! Закройте хоть дверь!
Семен притворил дверь и забаррикадировал ее столом. Анечка не
выдержала, встала и последовала на кухню. Дверь в кухню оказалась запертой.
Анечка открыла дверь в уборную и, присев на краешек унитаза, заплакала. Из
ванной доносился хриплый женский голос: "О-о-о!" На краешке унитаза сидеть
было неудобно, а ломиться в дверь на кухню -- стыдно. Они там разговаривают,
больше ничего не может быть. Но слезы капали, и Анна Семеновна их не
вытирала.
Раиса Качкарева полулежала на диване и разговаривала с Надей. Раппопорт
перед книжным шкафом сам с собой играл в игру. В полутьме он угадывал, что
за книга на полке, вынимал и убеждался, что выиграл сам у себя. Услышав
звонки, он пошел открыть дверь. Но это звонил телефон в соседней комнате.
Яков Маркович уселся во вращающееся кресло.
-- С кем вы желаете говорить?
-- Мне нужен Тавров.
-- Игорь Иваныч?! -- изумился ничему не удивляющийся Тавров и на всякий
случай оглянулся. -- Ты откуда?
-- Все оттуда же, Яков Маркыч. К сожалению...
-- Как ты меня нашел?
-- Да просто: "свежая голова" в редакции подсказала... У вас там
весело?
-- Не знаю... -- замялся Раппопорт. -- В целом весело... Как твое
самочувствие?
-- Медленно все... Вот, выходить разрешили -- двести метров в день. Ну,
лечебная гимнастика -- лежа... Устал я...
-- Болеть устал? Это мне понятно!
-- Нет, Тавров, не болеть... Что Ягубов творит? И ведь его
поддерживают! Надо бы задушить, да сил пока нет.
-- Еще навоюешься!
Установилась пауза, которая заполнилась джазом, долетающим из столовой.
Макарцеву трудно было, и Раппопорт его не торопил. Не добившись никаких
результатов, Зинаида в отчаяньи поделилась с мужем.
-- Мой сын убийца? -- крикнул ей Игорь Иванович. -- Нет у меня сына!
Вся жизнь кувырком...
-- Есть, -- холодно возразила она. -- Твои позы никому не нужны и, тем
более, мне. Ты обязан поправиться хотя бы для того, чтобы спасти Бобочку!
Такой бледной и жесткой Макарцев жену никогда не видел. После того как
она ушла, он мучился, скрипел зубами, кряхтел, не в силах совладать с собой,
и наконец решился звонить Якову Марковичу. А позвонив, молчал.
-- Может, мне о пенсии подумать, Тавров, как считаешь?
-- Ты для этого звонишь?
-- Нет, Яков Маркыч... Чего крутить? С сыном, брат, плохо.
-- Понимаю...
-- У тебя нет каналов -- надавить? Был бы я здоров, мигом нажал. Но я
временно вне игры...
-- Попробовать могу...
-- Попытайся. Ведь у тебя самого сын!
-- Эмоций не надо.
-- Ну, извини, Тавров, что оторвал от стола.
-- Пустяки, я домой собрался. Поправляйся, все будет в порядке.
-- Думаешь?
-- Уверен!
Дверь ванной открылась. Там происходила перемена декораций. Максим,
застегивая рубашку, жестом пригласил Раппопорта:
-- Присоединяйся к нам!
-- Рад бы, ребята, да нечем...
-- Вечно ты прикидываешься старше, чем есть, Яша!
Яков Маркович отечески потрепал Закаморного по шее, прошлепал по
коридору и тихо притворил за собой дверь.
-- Рап ушел, -- рассеянно сказала Надежда.
-- А ты все надеешься на Славку? -- изрекла Раиса грубоватым
прокуренным голосом.
Сироткина придвинула к себе подсвечник в виде человека и машинально
гладила его выступающую часть, облипшую мягким стеарином, стекшим со свечи.
Пламя покачивалось от движений рук.
-- Гладь, гладь, -- сказала Качкарева, -- если больше гладить нечего.
Раиса обняла Сироткину за плечи, прижала к себе и стала гладить ей
плечи и грудь. Надежда размякла, расслабилась, прижалась к Райке, и они
поцеловались в губы.
-- Счастливая ты, Надежда! Для твоего возраста их полно. А моих война
да лагеря уволокли. Я одна росла -- и за бабу, и за мужика. Только с
подругами и целовалась.
-- Я понимаю.
-- По мне, так без мужчин даже лучше. Хоть бы они все передохли! От них
радости -- одни аборты...
Перевернув Надю набок, Качкарева подмяла ее под себя, задышала часто,
прижала к животу ее бедро и стала остервенело целовать Наде шею и плечи.
-- С ума сходишь, Райка, пусти.
Надежда вырвалась и села, поправляя кофточку.
-- Я лучше, -- сказала Райка обиженно.
Пошарив на столе, она нащупала пачку сигарет, но в ней было пусто.
Качкарева смяла пачку и с остервенением запустила комок в противоположный
угол.
_50. ДОЖДЬ_
Дожди в апреле в Москве редки, и мелкая водяная пыль, липнувшая на лицо
и руки, заставляла Раппопорта цедить сквозь зубы несправедливые обобщения. К
тому же освещение на улицах почти совсем погасло: экономили электроэнергию.
Яков Маркович спотыкался на трещинах асфальта, ступал в выбоины, заполненные
водой, и обобщения местами переходили в обычную брань.
Он шел по улице в поисках автомата. Стрелки близились к часу ночи. В
будке первого автомата провод болтался, а трубка была оторвана. Яков
Маркович протопал еще полквартала. Шляпа промокла, вот-вот отсыреют ботинки,
и тогда заноет спина. У второго автомата трубка была на месте, но когда
монета упала, раздались короткие гудки. Монету автомат не вернул. Третий
автомат, рядом с предыдущим, признаков жизни не подавал. Несправедливые
обобщения иссякли, остались одни ругательства. Тавров двинулся дальше, но
теперь ему не попадалось никаких автоматов, даже поломанных.
Он и при свете-то плохо видел, а теперь просто шагал наугад. Ориентиром
служила огромная светящаяся надпись на крыше дома:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
Спасибо, душа моя! Дай поцелую!
Макс сунул зажженную сигарету Инне, но она уронила ее в ванну.
Закаморный обнял Катю одной рукой и притянул к себе. Она без сопротивления
подчинилась ему, а когда почувствовала, что Сергей тянет ее от Максима за
руку, обвила руками Закаморного за шею, забыв об Инне. Сергей гладил Катю.
Инна медленными ласковыми движениями расстегивала пуговички Сергею.
В комнате между тем Люся пригласила танцевать Семена. Анечка напряженно
наблюдала, как Семен все крепче прижимает Люсю к себе и та не
сопротивляется. Ну как это можно, как можно? Пускай он пьяный, ему все равно
с кем, думала Анечка. Но Люся-то -- она ведь женщина, видела, что я с ним
пришла! Есть же какая-то женская солидарность. Или теперь уж ничего святого
нет? Нехорошо это, нехорошо!
-- Хочу пить! -- сказала Люся.
Они направились на кухню.
-- Семен! -- позвала Локоткова. -- Я тоже хочу пить!
-- Случайные связи только укрепляют семью, Аня, -- объяснил,
обернувшись, он. -- Ты не бойся!
На кухне, пока Люся пила, Семен погасил свет. Из ванной доносились
сопение, стоны, бессвязные слова.
-- Нет, -- говорила Люся, -- нет.
-- Почему же нет?
-- Потому что нет! Закройте хоть дверь!
Семен притворил дверь и забаррикадировал ее столом. Анечка не
выдержала, встала и последовала на кухню. Дверь в кухню оказалась запертой.
Анечка открыла дверь в уборную и, присев на краешек унитаза, заплакала. Из
ванной доносился хриплый женский голос: "О-о-о!" На краешке унитаза сидеть
было неудобно, а ломиться в дверь на кухню -- стыдно. Они там разговаривают,
больше ничего не может быть. Но слезы капали, и Анна Семеновна их не
вытирала.
Раиса Качкарева полулежала на диване и разговаривала с Надей. Раппопорт
перед книжным шкафом сам с собой играл в игру. В полутьме он угадывал, что
за книга на полке, вынимал и убеждался, что выиграл сам у себя. Услышав
звонки, он пошел открыть дверь. Но это звонил телефон в соседней комнате.
Яков Маркович уселся во вращающееся кресло.
-- С кем вы желаете говорить?
-- Мне нужен Тавров.
-- Игорь Иваныч?! -- изумился ничему не удивляющийся Тавров и на всякий
случай оглянулся. -- Ты откуда?
-- Все оттуда же, Яков Маркыч. К сожалению...
-- Как ты меня нашел?
-- Да просто: "свежая голова" в редакции подсказала... У вас там
весело?
-- Не знаю... -- замялся Раппопорт. -- В целом весело... Как твое
самочувствие?
-- Медленно все... Вот, выходить разрешили -- двести метров в день. Ну,
лечебная гимнастика -- лежа... Устал я...
-- Болеть устал? Это мне понятно!
-- Нет, Тавров, не болеть... Что Ягубов творит? И ведь его
поддерживают! Надо бы задушить, да сил пока нет.
-- Еще навоюешься!
Установилась пауза, которая заполнилась джазом, долетающим из столовой.
Макарцеву трудно было, и Раппопорт его не торопил. Не добившись никаких
результатов, Зинаида в отчаяньи поделилась с мужем.
-- Мой сын убийца? -- крикнул ей Игорь Иванович. -- Нет у меня сына!
Вся жизнь кувырком...
-- Есть, -- холодно возразила она. -- Твои позы никому не нужны и, тем
более, мне. Ты обязан поправиться хотя бы для того, чтобы спасти Бобочку!
Такой бледной и жесткой Макарцев жену никогда не видел. После того как
она ушла, он мучился, скрипел зубами, кряхтел, не в силах совладать с собой,
и наконец решился звонить Якову Марковичу. А позвонив, молчал.
-- Может, мне о пенсии подумать, Тавров, как считаешь?
-- Ты для этого звонишь?
-- Нет, Яков Маркыч... Чего крутить? С сыном, брат, плохо.
-- Понимаю...
-- У тебя нет каналов -- надавить? Был бы я здоров, мигом нажал. Но я
временно вне игры...
-- Попробовать могу...
-- Попытайся. Ведь у тебя самого сын!
-- Эмоций не надо.
-- Ну, извини, Тавров, что оторвал от стола.
-- Пустяки, я домой собрался. Поправляйся, все будет в порядке.
-- Думаешь?
-- Уверен!
Дверь ванной открылась. Там происходила перемена декораций. Максим,
застегивая рубашку, жестом пригласил Раппопорта:
-- Присоединяйся к нам!
-- Рад бы, ребята, да нечем...
-- Вечно ты прикидываешься старше, чем есть, Яша!
Яков Маркович отечески потрепал Закаморного по шее, прошлепал по
коридору и тихо притворил за собой дверь.
-- Рап ушел, -- рассеянно сказала Надежда.
-- А ты все надеешься на Славку? -- изрекла Раиса грубоватым
прокуренным голосом.
Сироткина придвинула к себе подсвечник в виде человека и машинально
гладила его выступающую часть, облипшую мягким стеарином, стекшим со свечи.
Пламя покачивалось от движений рук.
-- Гладь, гладь, -- сказала Качкарева, -- если больше гладить нечего.
Раиса обняла Сироткину за плечи, прижала к себе и стала гладить ей
плечи и грудь. Надежда размякла, расслабилась, прижалась к Райке, и они
поцеловались в губы.
-- Счастливая ты, Надежда! Для твоего возраста их полно. А моих война
да лагеря уволокли. Я одна росла -- и за бабу, и за мужика. Только с
подругами и целовалась.
-- Я понимаю.
-- По мне, так без мужчин даже лучше. Хоть бы они все передохли! От них
радости -- одни аборты...
Перевернув Надю набок, Качкарева подмяла ее под себя, задышала часто,
прижала к животу ее бедро и стала остервенело целовать Наде шею и плечи.
-- С ума сходишь, Райка, пусти.
Надежда вырвалась и села, поправляя кофточку.
-- Я лучше, -- сказала Райка обиженно.
Пошарив на столе, она нащупала пачку сигарет, но в ней было пусто.
Качкарева смяла пачку и с остервенением запустила комок в противоположный
угол.
_50. ДОЖДЬ_
Дожди в апреле в Москве редки, и мелкая водяная пыль, липнувшая на лицо
и руки, заставляла Раппопорта цедить сквозь зубы несправедливые обобщения. К
тому же освещение на улицах почти совсем погасло: экономили электроэнергию.
Яков Маркович спотыкался на трещинах асфальта, ступал в выбоины, заполненные
водой, и обобщения местами переходили в обычную брань.
Он шел по улице в поисках автомата. Стрелки близились к часу ночи. В
будке первого автомата провод болтался, а трубка была оторвана. Яков
Маркович протопал еще полквартала. Шляпа промокла, вот-вот отсыреют ботинки,
и тогда заноет спина. У второго автомата трубка была на месте, но когда
монета упала, раздались короткие гудки. Монету автомат не вернул. Третий
автомат, рядом с предыдущим, признаков жизни не подавал. Несправедливые
обобщения иссякли, остались одни ругательства. Тавров двинулся дальше, но
теперь ему не попадалось никаких автоматов, даже поломанных.
Он и при свете-то плохо видел, а теперь просто шагал наугад. Ориентиром
служила огромная светящаяся надпись на крыше дома:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164