Она была весьма хороша собой, уходила от него, но вернулась. Отец
Ивлева был инженером, сидел в конструкторском бюро энского почтового ящика,
занимающегося атомной энергией, и никогда не рассказывал чем занимается. Он
жил размеренной жизнью: дом, работа, чтение "Правды". Говорить Славе с отцом
было не о чем.
Вячеслава должны были оставить в аспирантуре. Уже вытанцовывалась тема
диссертации: "Борьба коммунистической партии против пережитков культа
личности за укрепление ленинских норм партийной жизни". Правда, нормы
собственной жизни Ивлевых не изменились. Ивлев, как и мать, считал, что
иностранные продукты, появившиеся в магазинах, есть опасно: они могут быть
отравлены. Некоторые дальние родственники Сергея Сергеевича между тем
вернулись из мест заключения. Татьяна Савельевна уверяла, что партия знает
кого сажать, и, видно, грехи у них были. Отец с нею соглашался, но сын вдруг
начал спорить.
Незадолго до этого Слава встретил Хохрякова. Зашли в пивную, взяли по
кружке. Хохрякову удалось скрыть исключение из комсомола и поступить в
пединститут. Он учился на английском отделении, слушал иностранное радио и
рассказал об этом сокурсникам, за что был исключен из института.
Помытарившись с полгода, пристроился в библиотеку.
-- Скоро буду выдавать твои труды, партийный философ! Но ты вроде уже
не такой голубоглазый...
Теперь Ивлев иначе воспринимал его. Они стали встречаться. С Хохряковым
было интересно. В одну из встреч Ивлев сказал:
-- Хохряк, ты прости школьную дурость. Я понял. Прости!
-- Простить не могу, -- отрубил Хохряков, будто ответ был заранее
готов. -- Да и на что оно тебе, прощение? А если понял, молодец. Раньше я
думал, что такие, как ты, вообще не способны умнеть.
Хохряков выбирал забавные штуки из иностранных журналов, переводил и
носил их по редакциям, немного подрабатывая к скудному библиотечному
прокорму. Он привел Ивлева к Раппопорту. Философа Ивлева взяли
литсотрудником в "Трудовую правду". Вокруг шаталось, бродило. Ивлев не мог
понять что. Резьба у винта снашивалась постепенно, колечко за колечком, пока
гайка не соскочила. Этому способствовали и спецкоровские командировки.
Накануне Дня Советской армии его послали на учения Северного флота.
-- Славик, что с тобой? -- первой спросила машинистка Инна
Светлозерская, когда после командировки он диктовал ей материал. -- У тебя
виски поседели...
-- Да я на ученьях был военных...
-- На ученьях ведь, не на войне!..
Эсминец, на котором спецкора Ивлева вывезли на учения, получил
сообщение, что условный противник находится в зоне досягаемости.
-- Ракетными снарядами -- огонь!
Выстрела, однако, не последовало. Снаряды заклинило. Ничего нельзя
сделать, кроме как выбивать их кувалдой.
-- Кто пойдет добровольно? -- спрашивает командир.
Желающих не нашлось.
Взял он сам в руки зубило и кувалду. Мгновенно вся команда легла на
палубу. Ивлев тоже лег со всеми.
-- Чего вы боитесь, кретины? -- обернулся командир. -- Если взорвется,
все равно никого не останется!
Он начал легкими ударами осторожно выбивать ракеты, застрявшие в
полозьях.
Все обошлось. Эсминец, так и не приняв участия в учениях, вернулся на
базу. Здесь выяснили, что взяли ящики с ракетами другого калибра.
-- Кто грузил? Судить!
-- Как же так! -- удивлялся Ивлев в разговоре с командиром. -- А
случись настоящая война?..
-- Наивный вы человек! А в овощной магазин идешь -- там капуста гнилая
бывает?
-- Ну, бывает...
-- Почему же на овощной базе может быть бардак, а на военной нет?
Люди-то те же!
В очерке Ивлева "На страже наших рубежей" все было написано как надо:
эсминец, наголову разгромив условного противника, с победой возвращался к
родным берегам. Могучие советские ракеты готовы в любую минуту поразить
любого врага. Слава съездил в военную цензуру на улицу Кропоткина и поставил
штамп "Печатать разрешается". Материал хвалили на летучке. А спецкор Ивлев
долго не мог забыть железный пол палубы эсминца, на котором он лежал, закрыв
руками голову.
Над сомнениями Славы Яков Маркович только посмеивался. Он дал Ивлеву
Солженицына. Раппопорт довел до кондиций то состояние, которое пошатнул
Хохряков. Слава отряхнулся от гипноза прошлого, который мать тщательно
поддерживала в нем, от философского факультета. Он увлеченно уверял друзей,
что Солженицын -- это настоящая литература, все остальное -- вода в ступе.
Узнав, что 12 декабря 68-го Солженицыну исполняется пятьдесят, Вячеслав
отправил телеграмму в Рязань: "Поздравляю Вас, надежду и гордость русской
литературы. Ивлев". Он рассказал об этом Раппопорту. Тот похвалил его, но
как-то вяло. "Климу Ворошилову письмо я написал, а потом подумал -- и не
подписал", -- продекламировал он.
-- Я подписал! -- возразил Ивлев.
-- И зря, дружище...
Недели через три Ивлев получил повестку явиться на улицу Дзержинского,
дом 16, в Управление КГБ по городу Москве и Московской области. Особняк был
старинный, с лепкой на стенах и потолках. В кабинете, куда его провели,
сидел приятный молодой человек комсомольского возраста, радушно улыбающийся.
Спросив некоторые анкетные данные у Славы, он поинтересовался:
-- Вы знаете Солженицына?
-- Знаю...
-- Давно знакомы?
-- Не знаком.
-- А встречались?
-- Нет, не встречался.
-- Тогда назовите общих знакомых.
-- У меня нет с ним общих знакомых.
-- Неправда! Незнакомым не посылают поздравительных телеграмм.
-- Он известный советский писатель, поэтому...
-- Что вы читали?
-- Я читал... -- Вячеслав Сергеевич сразу отсек то, что он читал в
рукописях, -- читал "Один день Ивана Денисовича", "Матренин двор"...
-- "Раковый корпус"?
-- Нет...
-- Но вы знаете, что Солженицын ведет деятельность, которая на руку
врагам нашей партии. Выходит, вы его поддерживаете?
-- Возможно, я неясно выразился, -- сказал Ивлев, стараясь незаметно
сжать руки в кулаки, чтобы не дрожали. -- Солженицына печатает "Новый мир".
Я полагал, что печатается, то можно читать, и это может нравиться или не
нравиться.
-- Вы не хотите понять, -- продолжал следователь. -- Дело не в том,
нравится или не нравится. А в том, что вы, журналист, работник
идеологического фронта, поддерживаете писателя, которого хвалит буржуазная
пресса. Вы подумали, кого и почему хвалят враги? У нас есть данные, что вы с
ним знакомы...
-- Я сказал: лично не знаком, никогда не видел.
-- А портрет -- он вам подарил?
-- Какой портрет?
-- Тот, который висит у вас в квартире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
Ивлева был инженером, сидел в конструкторском бюро энского почтового ящика,
занимающегося атомной энергией, и никогда не рассказывал чем занимается. Он
жил размеренной жизнью: дом, работа, чтение "Правды". Говорить Славе с отцом
было не о чем.
Вячеслава должны были оставить в аспирантуре. Уже вытанцовывалась тема
диссертации: "Борьба коммунистической партии против пережитков культа
личности за укрепление ленинских норм партийной жизни". Правда, нормы
собственной жизни Ивлевых не изменились. Ивлев, как и мать, считал, что
иностранные продукты, появившиеся в магазинах, есть опасно: они могут быть
отравлены. Некоторые дальние родственники Сергея Сергеевича между тем
вернулись из мест заключения. Татьяна Савельевна уверяла, что партия знает
кого сажать, и, видно, грехи у них были. Отец с нею соглашался, но сын вдруг
начал спорить.
Незадолго до этого Слава встретил Хохрякова. Зашли в пивную, взяли по
кружке. Хохрякову удалось скрыть исключение из комсомола и поступить в
пединститут. Он учился на английском отделении, слушал иностранное радио и
рассказал об этом сокурсникам, за что был исключен из института.
Помытарившись с полгода, пристроился в библиотеку.
-- Скоро буду выдавать твои труды, партийный философ! Но ты вроде уже
не такой голубоглазый...
Теперь Ивлев иначе воспринимал его. Они стали встречаться. С Хохряковым
было интересно. В одну из встреч Ивлев сказал:
-- Хохряк, ты прости школьную дурость. Я понял. Прости!
-- Простить не могу, -- отрубил Хохряков, будто ответ был заранее
готов. -- Да и на что оно тебе, прощение? А если понял, молодец. Раньше я
думал, что такие, как ты, вообще не способны умнеть.
Хохряков выбирал забавные штуки из иностранных журналов, переводил и
носил их по редакциям, немного подрабатывая к скудному библиотечному
прокорму. Он привел Ивлева к Раппопорту. Философа Ивлева взяли
литсотрудником в "Трудовую правду". Вокруг шаталось, бродило. Ивлев не мог
понять что. Резьба у винта снашивалась постепенно, колечко за колечком, пока
гайка не соскочила. Этому способствовали и спецкоровские командировки.
Накануне Дня Советской армии его послали на учения Северного флота.
-- Славик, что с тобой? -- первой спросила машинистка Инна
Светлозерская, когда после командировки он диктовал ей материал. -- У тебя
виски поседели...
-- Да я на ученьях был военных...
-- На ученьях ведь, не на войне!..
Эсминец, на котором спецкора Ивлева вывезли на учения, получил
сообщение, что условный противник находится в зоне досягаемости.
-- Ракетными снарядами -- огонь!
Выстрела, однако, не последовало. Снаряды заклинило. Ничего нельзя
сделать, кроме как выбивать их кувалдой.
-- Кто пойдет добровольно? -- спрашивает командир.
Желающих не нашлось.
Взял он сам в руки зубило и кувалду. Мгновенно вся команда легла на
палубу. Ивлев тоже лег со всеми.
-- Чего вы боитесь, кретины? -- обернулся командир. -- Если взорвется,
все равно никого не останется!
Он начал легкими ударами осторожно выбивать ракеты, застрявшие в
полозьях.
Все обошлось. Эсминец, так и не приняв участия в учениях, вернулся на
базу. Здесь выяснили, что взяли ящики с ракетами другого калибра.
-- Кто грузил? Судить!
-- Как же так! -- удивлялся Ивлев в разговоре с командиром. -- А
случись настоящая война?..
-- Наивный вы человек! А в овощной магазин идешь -- там капуста гнилая
бывает?
-- Ну, бывает...
-- Почему же на овощной базе может быть бардак, а на военной нет?
Люди-то те же!
В очерке Ивлева "На страже наших рубежей" все было написано как надо:
эсминец, наголову разгромив условного противника, с победой возвращался к
родным берегам. Могучие советские ракеты готовы в любую минуту поразить
любого врага. Слава съездил в военную цензуру на улицу Кропоткина и поставил
штамп "Печатать разрешается". Материал хвалили на летучке. А спецкор Ивлев
долго не мог забыть железный пол палубы эсминца, на котором он лежал, закрыв
руками голову.
Над сомнениями Славы Яков Маркович только посмеивался. Он дал Ивлеву
Солженицына. Раппопорт довел до кондиций то состояние, которое пошатнул
Хохряков. Слава отряхнулся от гипноза прошлого, который мать тщательно
поддерживала в нем, от философского факультета. Он увлеченно уверял друзей,
что Солженицын -- это настоящая литература, все остальное -- вода в ступе.
Узнав, что 12 декабря 68-го Солженицыну исполняется пятьдесят, Вячеслав
отправил телеграмму в Рязань: "Поздравляю Вас, надежду и гордость русской
литературы. Ивлев". Он рассказал об этом Раппопорту. Тот похвалил его, но
как-то вяло. "Климу Ворошилову письмо я написал, а потом подумал -- и не
подписал", -- продекламировал он.
-- Я подписал! -- возразил Ивлев.
-- И зря, дружище...
Недели через три Ивлев получил повестку явиться на улицу Дзержинского,
дом 16, в Управление КГБ по городу Москве и Московской области. Особняк был
старинный, с лепкой на стенах и потолках. В кабинете, куда его провели,
сидел приятный молодой человек комсомольского возраста, радушно улыбающийся.
Спросив некоторые анкетные данные у Славы, он поинтересовался:
-- Вы знаете Солженицына?
-- Знаю...
-- Давно знакомы?
-- Не знаком.
-- А встречались?
-- Нет, не встречался.
-- Тогда назовите общих знакомых.
-- У меня нет с ним общих знакомых.
-- Неправда! Незнакомым не посылают поздравительных телеграмм.
-- Он известный советский писатель, поэтому...
-- Что вы читали?
-- Я читал... -- Вячеслав Сергеевич сразу отсек то, что он читал в
рукописях, -- читал "Один день Ивана Денисовича", "Матренин двор"...
-- "Раковый корпус"?
-- Нет...
-- Но вы знаете, что Солженицын ведет деятельность, которая на руку
врагам нашей партии. Выходит, вы его поддерживаете?
-- Возможно, я неясно выразился, -- сказал Ивлев, стараясь незаметно
сжать руки в кулаки, чтобы не дрожали. -- Солженицына печатает "Новый мир".
Я полагал, что печатается, то можно читать, и это может нравиться или не
нравиться.
-- Вы не хотите понять, -- продолжал следователь. -- Дело не в том,
нравится или не нравится. А в том, что вы, журналист, работник
идеологического фронта, поддерживаете писателя, которого хвалит буржуазная
пресса. Вы подумали, кого и почему хвалят враги? У нас есть данные, что вы с
ним знакомы...
-- Я сказал: лично не знаком, никогда не видел.
-- А портрет -- он вам подарил?
-- Какой портрет?
-- Тот, который висит у вас в квартире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164