– Зачем?
– Чтобы ущучить двойную бухгалтерию, а потом меня же ею и шантажировать… Она пытается залезть в мои отношения с женщинами. И вытащить из них что-то особенно непристойное. Что-то оскорбляющее общественную мораль. Возможно даже, уголовно наказуемое.
– Уголовно наказуемое?
– Ведь нет никаких гарантий, что кто-то из приходящих ко мне моделей работает на нее. И нет никаких гарантий, что на следующее утро этот кто-то не побежит в ближайшее отделение милиции с заявлением об изнасиловании. Меня, несчастного, сажают в тюрьму, а эта сволочь берет в свои руки управление фирмой.
Быков призывно посмотрел на Настю и облизнул пересохшие губы.
– Надеюсь, вы не даете вашей жене… поводов для шантажа? – с надеждой спросила Настя.
– Даю… Еще как даю.
Нет, пожалуй, светильник с драконом не так отвратителен, как ей показалось на первый взгляд. Но у него есть один существенный недостаток: слишком уж близко к ложу он стоит. И слишком близко от Насти находится Быков. И ему ничего не стоит одними кончиками пальцев подтолкнуть ее к кровати. Она не удержит равновесие, шлепнется на драпировки – и пиши пропало!
Почувствовав кончики быковских пальцев в опасной близости от своего плеча, Настя резко развернулась на пятках и затрусила в сторону голубовато-желто-розовой Мицуко. И устроилась прямо перед ней, сложив ноги по-турецки.
Ничего не поделаешь, “лотос” ей не по зубам.
– Кто это? – спросила Настя. – Ваша модель?
– Одна из моих… моделей. – Подошедший Быков тоже сел перед Мицуко по-турецки.
– Она какая-то особенная.
– Все мои девушки выше всяких похвал.
– Но ведь она стоит не в общем зале. Значит…
– Это ничего не значит, дорогая. Это означает только одно: последнюю по времени работу. Я бился над ней около трех месяцев. Закончил только два дня назад.
Около трех месяцев… На первой странице Кирюшино-го дневника проставлена дата: “17 июля”. Сейчас конец октября, следовательно, по времени все сходится. Или практически все. Возможно, обрезанная фотография Мицуко сделана именно в ресторане “ШтандартЪ”, где ее окучивал Быков. В роскошных имперских декорациях, как сказала бы Марина. И Мицуко согласилась ему позировать, этой пухлой гадине с проволочными губами.
Возможно, она даже осталась здесь на ночь, закутанная в драпировки…
А Кирюша страдал. Знал обо всем об этом – и страдал.
Настя с неприязнью посмотрела на жидкие усики соперника брата. А он еще пытался ее поцеловать! А она еще пыталась накачаться его вином! Ужасно!
– Два дня назад?
– Да… А теперь нахожусь в бесплодных поисках новой музы… Впрочем, мне кажется, что не таких уж бесплодных.
– Есть положительные сдвиги?
– Еще какие!
Настя и опомниться не успела, как оплывший донжуан уже положил голову ей на колени. Не очень-то грациозно у него получилось, но брюшко, растекшееся по бокам, все-таки исчезло.
– Вы полагаете, что это я? – спросила Настя.
– А вы разве возражаете?
– Нет, но…
Определенно, у нее что-то не в порядке с головой. Или это сухое “Вазисубани” (Кирюша всегда называл его “Вася с зубами”), наложенное на джин-тоник, играет с Настей злую шутку? Или это из-за кольца? Или из-за помады, которую она вытащила у Мицуко из косметички? Или из-за волос, которые она так безжалостно обкорнала ровно наполовину? Или из-за Кирюшиной одежды? Или из-за его тяжелых, как утюги, “гриндеров”? Вздор, ведь сейчас же она сидит босиком!
А вот теперь еще и почетное звание музы. Как говорила Марина – “загорелая, обветренная, с зубами как у ротвейлера”? Ничего не скажешь, у Быкова странные представления об эфемерных спутницах художников.
– Значит, не возражаете?
Сама Мицуко, должно быть, сильно бы веселилась, увидев, как преуспевающий дизайнер окучивает “тупую деревенскую бабу”. Или вцепилась бы ей в волосы. Мицуко не из тех женщин, которых устраивает приставка “бывшая”.
Пусть даже и “бывшая муза”.
– Как ее зовут? – спросила Настя, безуспешно пытаясь сдвинуть с колен тюленью голову Быкова.
– Кого?
– Эту девушку?
– Я знал ее как Мицуко. Справедливости ради, ей очень шло это имя.
– А она видела этот светильник?
– Увы…
– Разве вы не показываете девушкам конечный результат их работы?
– Показываю, конечно. Я даже позвонил ей позавчера. Чтобы она заглянула на огонек.
– . И что же? Она отказалась?
– Нет. Она уже не могла отказаться. Она уже ничего не могла. – В голосе Быкова послышались меланхолические нотки.
Неужели взбалмошная Мицуко послала его к черту?
– Почему не могла?
– С ней произошла неприятная история…
Странно, когда в прошлую субботу они так мило поговорили в туалете ресторана “Аризона-69”, Мицуко не производила впечатления человека, попавшего в неприятную историю. Напротив, все истории – неприятные и даже страшные – могли вызвать в ней только одно чувство. Чувство жгучего, немного детского любопытства.
– Моя жена как в воду глядела. Но все равно проиграла – как всегда… Она как-то застала Мицуко здесь.
– И что же произошло? – Настя даже затаила дыхание.
Две брюнетки: одна – капризна и хамовата, другая – импульсивна и хамовата ничуть не меньше. Одна в состоянии сказать любую непристойность. Другая – в состоянии любую непристойность совершить. Две пантеры, две тигрицы, два боксера в весе пера. Чем закончится встреча – неизвестно…
– Представьте себе, Настя… В самый разгар сеанса в мастерскую врывается эта тварь, эта провокаторша… моя женушка… И устраивает здесь выездное выступление Берлинского мюзик-холла. А моя обнаженная муза терпеливо выслушивает все гадости, после чего говорит, что в возрасте Марины нужно уже попивать валерьяночку в отдельной палате геронтологического центра.
Настя живо представила себе всю картинку: голая Мицуко, сидящая на подиуме в позе лотоса. И раздающиеся над ее головой проклятья Марины. Нет, Мицуко идеальная женщина. Только идеальная женщина никогда не чувствует неудобств от того, что обнажена. В любой ситуации.
– И что ваша жена?
– Сказала, что геронтологический центр – это вопрос времени. А время проходит очень быстро. И что койка в центре для Мицуко уже забронирована. Как, впрочем, и для всех остальных.
– Надеюсь, муза нашлась что ответить?
– Конечно. Иначе она не была бы музой. Подождите, я даже попытаюсь воспроизвести дословно… “Я не доставлю такой радости ни вам, ни времени… Я никогда не постарею”. И, представьте, у нее получилось.
– Получилось что?
– Не постареть, дорогая моя, не постареть! Смерть – вот лучшее лекарство от старости… – торжественно провозгласил Быков. – И главное – принимать его в точном соответствии с рецептами врача.
– Подождите, я не поняла…
– Она умерла, что ж тут непонятного? Позавчера я позвонил ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103