– …И вообще – у нас выходной, мамаша.
– Я понимаю. Не беспокойтесь, двери я захлопну… Из флигелька она вышла отягощенная новым знанием.
Во-первых, таинственный “Валмет” является не чем иным, как курсами повышения квалификации местных хамов. Во-вторых, возможно, Кирюша был не так уж не прав, если само ее появление провоцирует тряпки, ведра и чистку грязной посуды. В-третьих, она прошляпила переход в возрастную категорию “мамаш”. И в-четвертых, где-то в недрах прилегающей к Питеру области затаился населенный пункт Карабсельки…
Но раскладушку она купила вовсе не из-за агентства “Валмет”.
Никакого другого жилья, кроме квартиры, которую снимал брат, у нее не было, а спать в комнате, украшенной свидетельствами его сумасшествия, было выше ее сил. Завтра же она смоет надпись на окне и поклеит обои. И божьи коровки исчезнут навсегда. Во всяком случае, для нее.
…Настя проснулась в четыре утра.
Четыре утра – выработанная годами привычка. Четыре утра – время, когда работа начинает вздыхать, ворочаться и дышать тебе в ухо.
Но никакой работы не было. Только дождь.
Дождь начался еще, вчера, на кладбище, во время похорон Кирилла. Это было совсем непросто – решиться оставить его здесь, в глинистой бедной земле. Но Настя хорошо помнила, как он уезжал из Вознесенского: отъезд, больше похожий на бегство. Он ненавидел их захудалый деспотичный дом, и захудалое море, и захудалые скалы, – он никогда бы не простил ей, если бы снова вернулся в тихий и благостный провинциальный ад Вознесенского.
Даже мертвый.
Никто не провожал Кирюшу в последний путь, кроме Насти и двух могильщиков, – ни один человек. Да и могильщики торопили ее – их ждали еще одни, более хлебные похороны. Но сотенная сверх положенной таксы сделала свое дело: она получила еще несколько лишних минут для прощания. Но и за эти минуты они не стали ближе: ссадина на лбу Кирюши отвергала ее, и седые виски отвергали, и даже темная полоса на шее, которую удалось прикрыть воротником рубахи, – тоже отвергала…
После кладбища она заехала в магазин и купила бутылку водки: никогда нельзя нарушать традицию. Это была из немногих Зазиных истин, которую Настя усвоила за тринадцать лет супружества. Другие истины гласили:
– женщина принадлежит мужу;
– мальчик принадлежит отцу;
– мужчина никому не принадлежит.
Кроме того, в Настином случае имела место более расширенная формулировка: “женщина принадлежит мужу, иначе гореть ей в аду”.
Придя в квартиру Кирилла и уже привычно поплакав, она налила водки в стакан, прикрыла его хлебом и принялась за поиски фотокарточки брата. Но так ничего и не нашла: ни единого альбома, ни единого снимка, даже негативов не было. Странное дело, трехлетняя жизнь Кирилла в Питере не имела никаких документальных подтверждений!
Поразмыслив, Настя вытащила из кошелька двойную фотографию сына и брата – и отрезала изображение маленького Кирюши. Только сейчас она вспомнила день, когда был сделан снимок: последнее воскресенье перед сватовством Зазы. Тогда они ездили в областной центр кататься на аттракционах…
Пристроив фотографию к стакану, Настя немного успокоилась.
Недели ей хватит на то, чтобы привести квартиру в порядок. А потом она уедет. Бессмысленно обивать пороги каких-то сомнительных агентств, бессмысленно пытаться найти авторов угрожающего письма, юбочник из Управления прав: это ничего не изменит. И Кирюшу не вернешь. А если еще Заза узнает, что она задержалась в незнакомом городе дольше отпущенного скорбью времени… Даже трудно представить себе, что он сделает!..
Но на девять дней она должна остаться. Это тоже традиция, которую нельзя нарушать.
С этими мыслями она заснула и проснулась ровно в четыре часа. И долго лежала с открытыми глазами. Если бы эта девушка не оказалась бессердечной шлюхой, если бы она хоть чуточку любила Кирилла, ее можно было бы пригласить. И Настя рассказала бы ей о маленьком Кирюше, которого та знала только как Кира, затянутого в черную кожаную куртку. Конечно, Настя бы кое-что переврала и кое-где приукрасила, и – почти наверняка – перемешала бы детство Кирилла и детство Илико, это только на фотографии они не похожи…
Если бы Мицуко была другой…
Настя резко повернулась, и купленная только позавчера раскладушка отчаянно взвизгнула. И поминальная водка в стакане покачнулась. Даже если бы Мицуко была другой, любящей и верной; даже если бы у нее была всего лишь одна Кирюшина визитка вместо пятидесяти других, – даже тогда ничего бы не изменилось.
Потому что Насти никогда не существовало. Он никогда не вспоминал о ней. Проще было залезть в петлю, чем вспомнить о старшей сестре! Так тебе и надо, Кирка-дырка, будешь знать…
Проговорив вслух последнюю фразу, Настя струсила так отчаянно, что у нее подломились колени. Хотя, если разобраться, это был всего лишь отголосок детства, когда смерть не существовала так явно, что ею можно было смело шантажировать окружающих. “Вот умру, тогда узнаешь, – часто говорил ей маленький Кирилл. – Вот умру, и посмотрю тогда, что ты будешь делать!”
Во всяком случае, свою детскую мечту он осуществил.
А смотреть не на что. И что делать, она не знает.
Разве что остаться до девятого дня, привести в порядок квартиру, взять билет до областного центра и вернуться в Вознесенское. И ждать писем от Илико. Они с Зазой давно уже в Англии, ходят по какому-нибудь Лондону, и никто им не нужен. И не скоро еще понадобится. А она, идиотка, забыла положить ему носки из козьего пуха, которые сама вязала для такого торжественного случая.
Идиотка. Идиотка.
Настя несколько раз стукнулась лбом о дверь и с удивлением обнаружила, что это дверь ванной. За ней она не была еще ни разу. За ней Кирюша свел счеты с жизнью.
– Не открою, – сама себе сказала Настя. – Не открою. Никогда. Ни за что.
И открыла.
Ничто в ванной не напоминало о случившейся здесь трагедии. Стиральная машинка в углу, сдвинутая пластиковая занавеска в веселеньких пляжных человечках (“bye-bye, sunny boy”), широкая полка с зеркалом, бритвенный станок, кремы – до бритья и после; банка геля, оранжевая мыльница, ножницы, поролоновая мочалка в виде сердечка, одинокий шлепанец на полу.
И махровый халат на вешалке.
И выкрашенный водоэмульсионкой змеевик трубы с едва заметной, но довольно широкой царапиной.
Именно здесь…
Настя прыгнула в ванну, задернула улыбающихся “санни-боев” и только потом начала раздеваться, перебрасывая вещи через занавеску. А затем, свернувшись клубком на дне, пустила воду. Можно было зажмуриться, сунуть ладони под струю и представить, что Кирилл варит кофе на кухне. Можно было растереть спину мочалкой-сердечком и представить, что Кирилл валяется на диване в комнате. Можно было исподтишка побрить подмышки его “Shick'oM” и представить, что Кирилл вышел за вином в честь приезда сестры…
Да мало ли какую еще бытовую сценку можно было представить, мало ли какую утешительную не правду можно было придумать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103