Мы были предоставлены самим себе. Скоро вошла женщина, принесшая тарелку со всевозможными фруктами и закусками. За ней следовали две девочки, примерно десяти и тринадцати лет, они несли такие же, но меньшие по размеру подносы.
Все трое смиренно приветствовали нас и поставили перед нами кушанья. Дети ушли, женщина осталась и смотрела на нас растерянно.
– Ты чего-то хочешь? – спросил я ее.
– Да, господин, – отвечала она.
– Чего же?
– Кто из вас – эмир с Запада?
– Здесь два эмира с Запада: вот он и я. – Я имел в виду англичанина.
– Я говорю про того, который не только воин, но и врач.
– Тогда, наверно, речь идет обо мне.
– Это ты вылечил в Амадии отравившуюся девочку?
– Да.
– Господин, моя свекровь жаждет видеть тебя и поговорить с тобой.
– Где она находится? Я скоро освобожусь.
– О нет, господин! Ты большой эмир, а мы только женщины. Позволь, чтобы она к тебе пришла.
– Ничего не имею против.
– Но она старая и слабая и не может долго стоять!
– Она сможет сесть.
– А ты знаешь, что в нашей стране женщина не имеет права садиться в присутствии господ?
– Я знаю, тем не менее я ей это разрешу.
Женщина ушла. Спустя некоторое время она снова поднялась к нам наверх, ведя за руку старую, сгорбленную женщину. Ее лицо было покрыто глубокими морщинами, но глаза глядели еще по-молодому остро.
– Да будет благословен ваш приход в дом моего сына, – приветствовала она нас. – Кто из вас эмир, которого я ищу?
– Это я. Иди сюда и усаживайся рядом.
Она протестующе подняла руку.
– Нет, господин, мне не приличествует сидеть около тебя. Разреши я присяду здесь, в уголке!
– Нет, я этого не разрешаю, – ответил я. – Ты христианка?
– Да, господин.
– Я тоже христианин, и моя религия говорит мне, что мы перед Богом все равны независимо от того, богаты или бедны, стары или молоды. Я твой брат, а ты моя сестра; но ты гораздо старше меня. Поэтому ты должна сидеть справа от меня. Садись!
– Только если ты приказываешь.
– Я приказываю!
– Тогда я повинуюсь, господин.
Невестка подвела ее, и она уселась около меня. Невестка тотчас покинула покои. Старуха смотрела мне в лицо долго и пытливо, затем сказала:
– Господин, ты действительно таков, каким мне тебя описывали. Знал ли ты людей, которые, входя в помещение, как будто приносят с собою мрак ночи?
– Я знаком со многими такими людьми.
– А знаешь ли ты таких людей, которые как будто приносят с собою свет солнца? Куда бы они ни пришли, там становится тепло и светло. Господь дал им величайшее благо: веселое сердце и дружелюбное лицо.
– Я знал таких людей. К сожалению, их мало.
– Ты прав. Но ты именно таков.
– Ты хочешь сделать мне лишь приятное.
– Нет, господин, я старая женщина, которая спокойно принимает то, что ей посылает Господь; я никому не стану говорить неправду. Я слышала, что ты – великий воин; но я думаю, своими лучшими победами ты обязан лишь сиянию своего лика. Такое лицо любят, даже если оно уродливо. И все, с кем ты встретишься, полюбят тебя.
– О, у меня много врагов.
– Тогда это злые люди. Я никогда тебя прежде не видела, но тем не менее я много о тебе думала и полюбила тебя, еще даже не зная.
– Как это получилось?
– Моя подруга рассказывала про тебя.
– Кто эта подруга?
– Мара Дуриме.
– Мара Дуриме! – крикнул я ошарашенно. – Ты ее знаешь?
– Знаю.
– Где она живет? Как ее найти?
– Я не знаю.
– Если она твоя подруга, то ты должна знать, где она сейчас.
– Она то там, то здесь. Она подобна птице, которая живет, перепархивая с ветки на ветку.
– Она часто приходит к тебе?
– Она не приходит ко мне, как солнце, к определенному часу. Но она приходит как освежающий дождь, выпадающий здесь или там, раньше или позже.
– Когда она придет к тебе снова, как ты думаешь?
– Может быть, она еще в Лизане; или же она придет только после того, как посетит Монден. Может быть, она и никогда не появится, поскольку несет за спиной больше лет, чем я.
Это все звучало так чудесно, что и я невольно подумал о Рух-и-кульяне, пещерном духе, о котором мне поведала старая Мара Дуриме таким же таинственным образом.
– Значит, она посетила тебя после Амадии? – спросил я.
– Да. Она мне про тебя рассказала; говорила, что ты, вероятно, приедешь в Лизан, попросила меня позаботиться о тебе так, как если бы ты был моим сыном. Ты мне разрешишь?
– Ничего не имею против; только позаботься также и о моих спутниках.
– Я сделаю все, что подвластно моим силам. Я мать мелека, и он охотно прислушивается ко мне; однако среди вас есть человек, которому мое заступничество вряд ли поможет.
– Кого ты имеешь в виду?
– Бея Гумри. Покажи мне его.
– Вон тот человек, на четвертой циновке. Он слышит и понимает каждое твое слово; но остальные не понимают язык твоей страны.
– Пусть он услышит, что я скажу, – ответила она. – Ты знаешь о том, какие страдания претерпела наша страна?
– Мне много рассказывали об этом.
– Ты слышал о Бедерхан-бее, о Зайнел-бее, о Нурла-бее и об Абдуссами-бее, четырех убийцах христиан? Эти курдские чудовища напали со всех сторон на нас. Они разрушали наши дома, сжигали наши сады, уничтожали наши посевы, оскверняли наши церкви, убивали наших мужчин и юношей, разрывали в клочья наших мальчиков и девочек, преследовали наших женщин и девушек до тех пор, пока те не валились на землю в полном бессилии, и в последние минуты своей жизни осыпаемые оскорблениями от этих злодеев. Воды Заба были окрашены кровью невинных жертв, а холмы и низины нашей страны были освещены пожарами, в которых гибли наши деревни и поселки. Вся страна была наполнена криками страдания и боли многих тысяч христиан. Мосульский паша видел и понимал все, но он не слал помощи: он хотел разделить награбленное вместе с преступниками.
– Я знаю, это было поистине ужасно!
– Ужасно? О, господин, это слово говорит слишком мало. Я могла бы рассказать тебе вещи, от которых у тебя разорвалось бы сердце. Видел ли ты мост, по которому ты ехал? По этому мосту тащили наших девушек в Тхому и Баз, но они прыгали вниз, в воду, предпочитая смерть плену. Здесь не осталось ни одной девушки. Видишь ли ты обрывистую гору? Туда наверх взбирались люди из Лизана, потому что надеялись найти там защиту, ибо на них нельзя было напасть снизу. Но у них было мало с собой воды и еды. Чтобы не умереть от голода, они сдались Бедерхан-бею, который обещал им свободу и жизнь; им нужно было всего лишь сдать оружие. Они это сделали; он же не сдержал своего слова и повелел их всех убить. И когда у курдов устали руки от этой кровавой работы, они решили ее себе облегчить – скинули христиан со скалы вышиной в девятьсот футов: стариков, мужчин, женщин и детей. Из более чем тысячи халдеев уцелел лишь один, чтобы поведать миру, что здесь произошло. Мне тебе еще что-нибудь рассказать, господин, или достаточно, ты уже все понял?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Все трое смиренно приветствовали нас и поставили перед нами кушанья. Дети ушли, женщина осталась и смотрела на нас растерянно.
– Ты чего-то хочешь? – спросил я ее.
– Да, господин, – отвечала она.
– Чего же?
– Кто из вас – эмир с Запада?
– Здесь два эмира с Запада: вот он и я. – Я имел в виду англичанина.
– Я говорю про того, который не только воин, но и врач.
– Тогда, наверно, речь идет обо мне.
– Это ты вылечил в Амадии отравившуюся девочку?
– Да.
– Господин, моя свекровь жаждет видеть тебя и поговорить с тобой.
– Где она находится? Я скоро освобожусь.
– О нет, господин! Ты большой эмир, а мы только женщины. Позволь, чтобы она к тебе пришла.
– Ничего не имею против.
– Но она старая и слабая и не может долго стоять!
– Она сможет сесть.
– А ты знаешь, что в нашей стране женщина не имеет права садиться в присутствии господ?
– Я знаю, тем не менее я ей это разрешу.
Женщина ушла. Спустя некоторое время она снова поднялась к нам наверх, ведя за руку старую, сгорбленную женщину. Ее лицо было покрыто глубокими морщинами, но глаза глядели еще по-молодому остро.
– Да будет благословен ваш приход в дом моего сына, – приветствовала она нас. – Кто из вас эмир, которого я ищу?
– Это я. Иди сюда и усаживайся рядом.
Она протестующе подняла руку.
– Нет, господин, мне не приличествует сидеть около тебя. Разреши я присяду здесь, в уголке!
– Нет, я этого не разрешаю, – ответил я. – Ты христианка?
– Да, господин.
– Я тоже христианин, и моя религия говорит мне, что мы перед Богом все равны независимо от того, богаты или бедны, стары или молоды. Я твой брат, а ты моя сестра; но ты гораздо старше меня. Поэтому ты должна сидеть справа от меня. Садись!
– Только если ты приказываешь.
– Я приказываю!
– Тогда я повинуюсь, господин.
Невестка подвела ее, и она уселась около меня. Невестка тотчас покинула покои. Старуха смотрела мне в лицо долго и пытливо, затем сказала:
– Господин, ты действительно таков, каким мне тебя описывали. Знал ли ты людей, которые, входя в помещение, как будто приносят с собою мрак ночи?
– Я знаком со многими такими людьми.
– А знаешь ли ты таких людей, которые как будто приносят с собою свет солнца? Куда бы они ни пришли, там становится тепло и светло. Господь дал им величайшее благо: веселое сердце и дружелюбное лицо.
– Я знал таких людей. К сожалению, их мало.
– Ты прав. Но ты именно таков.
– Ты хочешь сделать мне лишь приятное.
– Нет, господин, я старая женщина, которая спокойно принимает то, что ей посылает Господь; я никому не стану говорить неправду. Я слышала, что ты – великий воин; но я думаю, своими лучшими победами ты обязан лишь сиянию своего лика. Такое лицо любят, даже если оно уродливо. И все, с кем ты встретишься, полюбят тебя.
– О, у меня много врагов.
– Тогда это злые люди. Я никогда тебя прежде не видела, но тем не менее я много о тебе думала и полюбила тебя, еще даже не зная.
– Как это получилось?
– Моя подруга рассказывала про тебя.
– Кто эта подруга?
– Мара Дуриме.
– Мара Дуриме! – крикнул я ошарашенно. – Ты ее знаешь?
– Знаю.
– Где она живет? Как ее найти?
– Я не знаю.
– Если она твоя подруга, то ты должна знать, где она сейчас.
– Она то там, то здесь. Она подобна птице, которая живет, перепархивая с ветки на ветку.
– Она часто приходит к тебе?
– Она не приходит ко мне, как солнце, к определенному часу. Но она приходит как освежающий дождь, выпадающий здесь или там, раньше или позже.
– Когда она придет к тебе снова, как ты думаешь?
– Может быть, она еще в Лизане; или же она придет только после того, как посетит Монден. Может быть, она и никогда не появится, поскольку несет за спиной больше лет, чем я.
Это все звучало так чудесно, что и я невольно подумал о Рух-и-кульяне, пещерном духе, о котором мне поведала старая Мара Дуриме таким же таинственным образом.
– Значит, она посетила тебя после Амадии? – спросил я.
– Да. Она мне про тебя рассказала; говорила, что ты, вероятно, приедешь в Лизан, попросила меня позаботиться о тебе так, как если бы ты был моим сыном. Ты мне разрешишь?
– Ничего не имею против; только позаботься также и о моих спутниках.
– Я сделаю все, что подвластно моим силам. Я мать мелека, и он охотно прислушивается ко мне; однако среди вас есть человек, которому мое заступничество вряд ли поможет.
– Кого ты имеешь в виду?
– Бея Гумри. Покажи мне его.
– Вон тот человек, на четвертой циновке. Он слышит и понимает каждое твое слово; но остальные не понимают язык твоей страны.
– Пусть он услышит, что я скажу, – ответила она. – Ты знаешь о том, какие страдания претерпела наша страна?
– Мне много рассказывали об этом.
– Ты слышал о Бедерхан-бее, о Зайнел-бее, о Нурла-бее и об Абдуссами-бее, четырех убийцах христиан? Эти курдские чудовища напали со всех сторон на нас. Они разрушали наши дома, сжигали наши сады, уничтожали наши посевы, оскверняли наши церкви, убивали наших мужчин и юношей, разрывали в клочья наших мальчиков и девочек, преследовали наших женщин и девушек до тех пор, пока те не валились на землю в полном бессилии, и в последние минуты своей жизни осыпаемые оскорблениями от этих злодеев. Воды Заба были окрашены кровью невинных жертв, а холмы и низины нашей страны были освещены пожарами, в которых гибли наши деревни и поселки. Вся страна была наполнена криками страдания и боли многих тысяч христиан. Мосульский паша видел и понимал все, но он не слал помощи: он хотел разделить награбленное вместе с преступниками.
– Я знаю, это было поистине ужасно!
– Ужасно? О, господин, это слово говорит слишком мало. Я могла бы рассказать тебе вещи, от которых у тебя разорвалось бы сердце. Видел ли ты мост, по которому ты ехал? По этому мосту тащили наших девушек в Тхому и Баз, но они прыгали вниз, в воду, предпочитая смерть плену. Здесь не осталось ни одной девушки. Видишь ли ты обрывистую гору? Туда наверх взбирались люди из Лизана, потому что надеялись найти там защиту, ибо на них нельзя было напасть снизу. Но у них было мало с собой воды и еды. Чтобы не умереть от голода, они сдались Бедерхан-бею, который обещал им свободу и жизнь; им нужно было всего лишь сдать оружие. Они это сделали; он же не сдержал своего слова и повелел их всех убить. И когда у курдов устали руки от этой кровавой работы, они решили ее себе облегчить – скинули христиан со скалы вышиной в девятьсот футов: стариков, мужчин, женщин и детей. Из более чем тысячи халдеев уцелел лишь один, чтобы поведать миру, что здесь произошло. Мне тебе еще что-нибудь рассказать, господин, или достаточно, ты уже все понял?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102