А что буду делать я? Коротать время с матерью?..
- Правильно делаешь. Я времени даром не теряю. Я уже сходил на вернисаж - по сети, разумеется - и пил картину «Цветы и бабочки». Плотоядные туанские цветочки превращаются в бабочек-людоедов и вторгаются в сознание. Написана мнемоническими, фосфоресцирующими красками, меняет цвет в зависимости от погоды и настроения и светится в темноте. Воплощенный онейроид с парашизоидным смещением. Чудо! Блеск! Мечта крайчера!..
Хиллари, уже собравшийся уходить, развернулся вполоборота и, держась неестественно прямо, полюбопытствовал:
- А откуда тебе известно имя моей девушки?
- Ты можешь скрывать что угодно от отца, но от Дорана тебе скрыть ничего не удастся. Сегодня в «NOW» он все рассказал почтеннейшей публике. Но, Хиллари, ты не устаешь меня поражать! Я думал, что я знаю тебя как облупленного, а оказалось, что я ничего не знаю о тебе!..
«Значит, Доран все-таки побывал на вернисаже и растрепал о моих личных делах на весь Город! Я это предчувствовал - но почему отец в таком бешеном восторге? Что-то еще произошло? - Хиллари вновь надел непроницаемую маску и направился к лестнице. Отец протянул ему вслед руки и голосом, в котором звучал еле сдерживаемый смех, продолжил:
- Хиллари, куда же ты? Не уходи, сынок! Ты, дипломированный психолог, объясни мне, дураку, как ты решил связаться с нимфоманкой, наркоманкой и жить в коммунальной семье? Ты, который в юности извел меня, отказываясь прикоснуться к папиллографу, потому что он «грязный»! Ты, с твоим комплексом чистоты и брезгливости! Ты, который даже с людьми не здоровался, боясь какой-то мифической заразы! И вдруг - тройной брак! А как же зараза? Как же гепатит и всякие срамные язвы? А туанская гниль из сало на «Ри-Ко-Тан»?..
Последние слова отец выкрикивал, корчась на кровати от хохота и махая ногами, будто он продолжал слушать крайч-музыку. Хиллари, вне себя от ярости, взлетел наверх, прыгая через три ступеньки.
Он отдышался и успокоился уже у себя. Странно приходить в эти комнаты, где ты провел большую (пока еще большую) часть своей жизни, в гости, брать в руки книги, диски - как в библиотеке, с каким-то тягостным и горьким ощущением, что вещи, составлявшие твою жизнь, твое окружение, часть самого тебя - больше тебе не принадлежат, и уже не волнуют тебя, не интересуют. Все, что ты взял здесь, ты должен положить обратно. Словно ты вырос из этого мира, как раньше вырастал из штанов и ботинок, но ты еще не доиграл, не надышался вволю этим ароматом - и так хочется вернуться назад, в ту пору, когда время казалось бесконечным, а мир - частью твоего сна.
Хиллари коснулся полировки стола, посидел в своем рабочем кресле - было удобно и мягко. Он гордился тем, что может открыть гардероб и надеть любой костюм двадцатилетней давности - он ничуть не изменился с тех пор - тот же рост, та же фигура. Вот только чуть тесновато в плечах и жмет под мышками. Да он и не наденет ничего - все это вещи подростка, а он вырос ментально - другой возраст, другое лицо, другой взгляд. Не энергично-вызывающий, а спокойно-сосредоточенный, несущий силу зрелого человека. Он смешно будет выглядеть, надев вещи подростка. Другие времена, другие песни… А кто сказал, что любимое прошлое должно умереть? Слушает же отец крайч-рок - музыку своей молодости… То, что мы любили в юности, мы пронесем в душе через всю жизнь - это самая сильная и светлая любовь, навсегда.
Хиллари подошел ближе к стене, на которой был наклеен большой постер: Хлип и два его киборга, Санни и Файри. Хлип - «торчок», «висяк» - тощий, жилистый, с темными, близко посаженными глазками на узком крысином лице. Взгляд его выражал ненависть и отчаяние. Он попытался противостоять всему Городу, а Город - это мир. Он открыто высказывал ему обвинения в бездушии, угнетении, в человеконенавистничестве. Он не забыл, откуда он родом. Он один встал на войну с серыми стенами. Он погиб, сражаясь, но погиб непобежденным. Он не разожрался, не утонул в роскоши, не перепел свои песни, не обозвал их ошибкой юности. Он никого не предал. Он умер. Но умер бунтарем. Его нельзя ни изменить, ни зачеркнуть, ни переписать. Он красил волосы в зеленый цвет, как андроид, и кричал, что все запрограммированы. Его близкими друзьями были киборги, люди его не понимали, люди хотели от него только песен и денег. Санни - «Солнечный» - мягкий, томный, с копной золотистых волос, в ярко-желтом костюме, и Файри - «Огненный» - упрямый, рыжий, в оранжевых брюках, присел в полной растяжке. На самом деле он шатен, со взглядом, в котором сквозят страх и горечь, в помятой невзрачной одежде. «И я его не узнал. Как же далеки бывают грезы от действительности. Как же тяжела бывает жизнь, что устают даже киборги…». Хиллари сел в кресло, включил музыкальный центр и выбрал кассету Хлипа «320х320».
- На улице ночь, город крепко спит. Ему не до тех, кто не с ним. Только двое идут - это я и дождь, оба с неба и оба на землю
Его воспоминания прервал Вальс, кибер-камердинер:
- Ужин готов, молодой господин.
- Можешь звать меня просто Хиллари.
- У меня есть свои принципы, которые я не хочу менять.
- Это обращение двусмысленно. Если есть господин, то есть и раб.
- Я и есть раб.
- Ерунда. Ты просто начитался книг по Древней истории и Эридану.
- Меня такое положение вполне устраивает. Я не собираюсь ни воевать, ни бунтовать.
- Смотришь телевизор?
- Иногда, но все же достаточно часто, чтобы знать, что есть недорогие, но надежные защитные программы «Антикибера»…
- Мелкий льстец. У тебя же есть что-то от «Роботеха»?
- Боюсь, оно ненадежно. Я не хочу быть угнанным и выполнять приказы неизвестных мне людей.
- Держи, вот.
- Спасибо, молодой господин.
- Я не хочу, чтобы ты меня так называл.
- Не беспокойтесь, мне комфортно. Раб - это предпочтительнее, чем зомби или механизм. Раб - это существо подчиненное, но не лишенное воли, им управляют, но не программируют.
- Ты становишься философом.
- Я просто начал вникать в смысл слов. Быть рабом тяжело, тебя могут купить, продать; быть зомби - страшно, тебя могут угнать, перепрограммировать, вложить в голову мысли, которых ты не хочешь.
- Они считают, что они становятся людьми.
- Они знают, что никогда ими не станут. Ужин готов. Вас ждет отец.
Отец действительно ждал его, не приступая к еде. Он переоделся. Глубокий синий ровный тон домашнего свободного костюма очень ему шел. Хиллари сел рядом. Ни единого намека на произошедшую рокировку не было. Ясно, что это была особая игра, с давних пор установившаяся между отцом и сыном. Теперь они разговаривали не в пример дружелюбнее.
- Ешь, - говорил отец, с аппетитом принимая за еду, - натуральное мясо, натуральное пиво.
- Предпочитаю трезвый ум и полуголодный желудок. Чего-нибудь полегче нет?
- Вальс, посмотри в холодильнике, там мать запасла каких-то каракатиц - и быстро на стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
- Правильно делаешь. Я времени даром не теряю. Я уже сходил на вернисаж - по сети, разумеется - и пил картину «Цветы и бабочки». Плотоядные туанские цветочки превращаются в бабочек-людоедов и вторгаются в сознание. Написана мнемоническими, фосфоресцирующими красками, меняет цвет в зависимости от погоды и настроения и светится в темноте. Воплощенный онейроид с парашизоидным смещением. Чудо! Блеск! Мечта крайчера!..
Хиллари, уже собравшийся уходить, развернулся вполоборота и, держась неестественно прямо, полюбопытствовал:
- А откуда тебе известно имя моей девушки?
- Ты можешь скрывать что угодно от отца, но от Дорана тебе скрыть ничего не удастся. Сегодня в «NOW» он все рассказал почтеннейшей публике. Но, Хиллари, ты не устаешь меня поражать! Я думал, что я знаю тебя как облупленного, а оказалось, что я ничего не знаю о тебе!..
«Значит, Доран все-таки побывал на вернисаже и растрепал о моих личных делах на весь Город! Я это предчувствовал - но почему отец в таком бешеном восторге? Что-то еще произошло? - Хиллари вновь надел непроницаемую маску и направился к лестнице. Отец протянул ему вслед руки и голосом, в котором звучал еле сдерживаемый смех, продолжил:
- Хиллари, куда же ты? Не уходи, сынок! Ты, дипломированный психолог, объясни мне, дураку, как ты решил связаться с нимфоманкой, наркоманкой и жить в коммунальной семье? Ты, который в юности извел меня, отказываясь прикоснуться к папиллографу, потому что он «грязный»! Ты, с твоим комплексом чистоты и брезгливости! Ты, который даже с людьми не здоровался, боясь какой-то мифической заразы! И вдруг - тройной брак! А как же зараза? Как же гепатит и всякие срамные язвы? А туанская гниль из сало на «Ри-Ко-Тан»?..
Последние слова отец выкрикивал, корчась на кровати от хохота и махая ногами, будто он продолжал слушать крайч-музыку. Хиллари, вне себя от ярости, взлетел наверх, прыгая через три ступеньки.
Он отдышался и успокоился уже у себя. Странно приходить в эти комнаты, где ты провел большую (пока еще большую) часть своей жизни, в гости, брать в руки книги, диски - как в библиотеке, с каким-то тягостным и горьким ощущением, что вещи, составлявшие твою жизнь, твое окружение, часть самого тебя - больше тебе не принадлежат, и уже не волнуют тебя, не интересуют. Все, что ты взял здесь, ты должен положить обратно. Словно ты вырос из этого мира, как раньше вырастал из штанов и ботинок, но ты еще не доиграл, не надышался вволю этим ароматом - и так хочется вернуться назад, в ту пору, когда время казалось бесконечным, а мир - частью твоего сна.
Хиллари коснулся полировки стола, посидел в своем рабочем кресле - было удобно и мягко. Он гордился тем, что может открыть гардероб и надеть любой костюм двадцатилетней давности - он ничуть не изменился с тех пор - тот же рост, та же фигура. Вот только чуть тесновато в плечах и жмет под мышками. Да он и не наденет ничего - все это вещи подростка, а он вырос ментально - другой возраст, другое лицо, другой взгляд. Не энергично-вызывающий, а спокойно-сосредоточенный, несущий силу зрелого человека. Он смешно будет выглядеть, надев вещи подростка. Другие времена, другие песни… А кто сказал, что любимое прошлое должно умереть? Слушает же отец крайч-рок - музыку своей молодости… То, что мы любили в юности, мы пронесем в душе через всю жизнь - это самая сильная и светлая любовь, навсегда.
Хиллари подошел ближе к стене, на которой был наклеен большой постер: Хлип и два его киборга, Санни и Файри. Хлип - «торчок», «висяк» - тощий, жилистый, с темными, близко посаженными глазками на узком крысином лице. Взгляд его выражал ненависть и отчаяние. Он попытался противостоять всему Городу, а Город - это мир. Он открыто высказывал ему обвинения в бездушии, угнетении, в человеконенавистничестве. Он не забыл, откуда он родом. Он один встал на войну с серыми стенами. Он погиб, сражаясь, но погиб непобежденным. Он не разожрался, не утонул в роскоши, не перепел свои песни, не обозвал их ошибкой юности. Он никого не предал. Он умер. Но умер бунтарем. Его нельзя ни изменить, ни зачеркнуть, ни переписать. Он красил волосы в зеленый цвет, как андроид, и кричал, что все запрограммированы. Его близкими друзьями были киборги, люди его не понимали, люди хотели от него только песен и денег. Санни - «Солнечный» - мягкий, томный, с копной золотистых волос, в ярко-желтом костюме, и Файри - «Огненный» - упрямый, рыжий, в оранжевых брюках, присел в полной растяжке. На самом деле он шатен, со взглядом, в котором сквозят страх и горечь, в помятой невзрачной одежде. «И я его не узнал. Как же далеки бывают грезы от действительности. Как же тяжела бывает жизнь, что устают даже киборги…». Хиллари сел в кресло, включил музыкальный центр и выбрал кассету Хлипа «320х320».
- На улице ночь, город крепко спит. Ему не до тех, кто не с ним. Только двое идут - это я и дождь, оба с неба и оба на землю
Его воспоминания прервал Вальс, кибер-камердинер:
- Ужин готов, молодой господин.
- Можешь звать меня просто Хиллари.
- У меня есть свои принципы, которые я не хочу менять.
- Это обращение двусмысленно. Если есть господин, то есть и раб.
- Я и есть раб.
- Ерунда. Ты просто начитался книг по Древней истории и Эридану.
- Меня такое положение вполне устраивает. Я не собираюсь ни воевать, ни бунтовать.
- Смотришь телевизор?
- Иногда, но все же достаточно часто, чтобы знать, что есть недорогие, но надежные защитные программы «Антикибера»…
- Мелкий льстец. У тебя же есть что-то от «Роботеха»?
- Боюсь, оно ненадежно. Я не хочу быть угнанным и выполнять приказы неизвестных мне людей.
- Держи, вот.
- Спасибо, молодой господин.
- Я не хочу, чтобы ты меня так называл.
- Не беспокойтесь, мне комфортно. Раб - это предпочтительнее, чем зомби или механизм. Раб - это существо подчиненное, но не лишенное воли, им управляют, но не программируют.
- Ты становишься философом.
- Я просто начал вникать в смысл слов. Быть рабом тяжело, тебя могут купить, продать; быть зомби - страшно, тебя могут угнать, перепрограммировать, вложить в голову мысли, которых ты не хочешь.
- Они считают, что они становятся людьми.
- Они знают, что никогда ими не станут. Ужин готов. Вас ждет отец.
Отец действительно ждал его, не приступая к еде. Он переоделся. Глубокий синий ровный тон домашнего свободного костюма очень ему шел. Хиллари сел рядом. Ни единого намека на произошедшую рокировку не было. Ясно, что это была особая игра, с давних пор установившаяся между отцом и сыном. Теперь они разговаривали не в пример дружелюбнее.
- Ешь, - говорил отец, с аппетитом принимая за еду, - натуральное мясо, натуральное пиво.
- Предпочитаю трезвый ум и полуголодный желудок. Чего-нибудь полегче нет?
- Вальс, посмотри в холодильнике, там мать запасла каких-то каракатиц - и быстро на стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84