Принесла хлеба и холодного молока. Я поел раньше всех. Отец мой Тарасмунд отпустил меня на реку искупаться, наказав вернуться побыстрее. Дед хотел было запретить мне идти на реку, но Тарасмунд настоял, и дедушка Рагнарис отступился. Сказал: ладно, пусть уж идёт. Заодно велел мне в опустевший кувшин из-под молока воды набрать.
– Да прежде вымой кувшин-то, – добавил дедушка.
Зол был дедушка Рагнарис, что дяди Агигульфа нет. Наказал мне гнать его сюда, ежели у брода встречу. А если дядя Агигульф неподчинение явит и приказа дедова ослушается, – доложить. Он, дедушка Рагнарис, дядю Агигульфа хоть в Скандзе достанет. Руки-то у дедушки длинные.
А Гизульфа со мной на реку не отпустили.
У реки я быстро скинул одежду и в воду рухнул. Поплескался немного и скоро выскочил, потому что вода была уже холодная. Река наша с полуночи вытекает. Дедушка говорит, вода холодной становится, когда в краях полночных льдистые великаны купаться начинают.
Тут в кустах на берегу вдруг зашевелилось что-то, застонало. Поначалу я испугался, но потом разглядел, что это Двала, хродомеров раб. Он спал, оказывается, в кустах. А утром сегодня Хродомер говорил нашему дедушке Рагнарису, будто посылал куда-то Двалу по делам.
Вспомнив об этом, я подобрался к кусту и вылил на сонного Двалу кувшин холодной воды.
Двала страшно закричал, будто его ножом полоснули. Вскочил – борода и волосы клочьями, рожа сонная, глаза недовольные. Не понравилось ему, что разбудил его.
Я подбоченился, как сделал бы дядя Агигульф, и рявкнул на раба:
– Эй, ты! Давай, к хозяину ступай! Не то все Хродомеру расскажу!
Мне завидно было смотреть, как Двала сладко спит в кустах, в то время как я на поле надрываюсь.
И поплёлся раб, только взором меня наградил сердитым.
А я на его место в кустах устроился и стал о гизульфовом сынке мечтать. Удобно там, в кустах, лежать было. Двала себе там гнездо свил и нагрел, травы натащил. Лежать мягко.
Мечтал я о том, как мы пугать этого сынка будем. Все ему покажем – и кузницу, и озеро с деревней брошенной, и царя-лягушку, и порты раба-меза. Многому дядя Агигульф нас научил.
Потом смотрю – Марда идёт. Как мимо проходила, я её за юбку ухватил и рядом сесть понудил. Марда в куст полезла охотно, а после почему-то так на меня поглядела, будто обманул её кто. Будто не меня там увидеть ожидала.
Я и говорю ей:
– Марда! Как есть мы с тобой теперь родичи, хочу тебе имя предложить для сынка твоего.
Марда удивилась, глаза раскрыла. Я ей имя сказал, что вымечталось мне:
– Вультрогота!
Марда от хохота на меня повалилась. Вся затряслась. Я из-под Марды выбрался – и что в ней Гизульф нашёл? Тяжёлая, как мешок с камнями, и костлявая, одни локти да коленки. Рассердился, что так дерзко с родичем своим хихикает.
– Не смей, – говорю, – Марда, хихикать!
Она из кустов выбралась и так, со смехом, убежала. Дура.
Я ей вслед крикнул:
– Фанило!
Это прозвище такое у Марды было – «Грязнулька».
Сидел я, сидел – отдыхал для последующих трудов. И сморило меня. Зарылся я в гнездо, ещё Двалой до меня свитое, и сам не заметил, как заснул сладко.
Проснулся, когда солнце сместилось и в лицо стало бить сквозь листву. Сел я в кустах, от сонной мути отряхнулся. На брод поглядел.
И обомлел.
К броду с того берега трое всадников спускалось. Двое с копьями, наконечники издалека блестят. По правую руку от себя курган Аларихов оставили. А с кургана никто в село не мчится предупреждать о беде. Видать, заснул дозорный.
Сердце у меня ёкнуло: чужаки!
Бежать надо, предупреждать. Вскочил в кустах – ноги как ватные. Отлежал ноги, пока спал.
Заковылял сперва, а потом, прыть обретя, помчался что было духу. Сразу на поля побежал, потому что там все были. Бегу и кричу:
– Чужаки, чужаки!
И мнится мне топот копыт за спиной и острие копья, вонзающегося в спину.
Меня Хродомер остановил. Спросил строго, что, мол, блажу? Что за чужаки? Кого это я видел?
Я сказал:
– Трое на конях. Двое с копьями. Прямо к броду шли.
Тут Хродомер на своих кричать стал, дедушка Рагнарис – на своих. Человек десять вооружённых навстречу тем чужакам вышли. Я жалел, что дяди Агигульфа нет, что он всё ещё в роще засадничает. Уж дядя Агигульф один бы со всеми троими справился!.. А может, дядя Агигульф бьётся сейчас с полчищами чужаков. Только эти трое и прорвались, прочие же полегли. И Валамир, небось, пал. Валамир не такой герой, как дядя Агигульф. Валамира и убить могут… Тогда мы Марду к себе возьмём… А дядьку-раба валамирова хорошо бы не брать, не то они с дедушкой Рагнарисом на нас в один голос ворчать начнут…
Когда я спохватился от мыслей своих, то припустил за остальными – бежали все с полей, чтобы чужаков в село не допустить. Успели. На околице вышли им навстречу, встали стеной.
Чужаков не трое, а четверо оказалось – двое на одном коне ехали. Тот, четвёртый, мальчиком был, зим семь или восемь ему, по росту судя.
Тот, что с мальцом на одном коне сидел, на землю соскочил и вперёд вышел, чтобы с нашими говорить.
И тут мы увидели, что это Ульф.
Сильно изменился Ульф. Поджар всегда был, а стал тощий, будто облезлый. Лицо серое, волосы серые, не то седые, не то пыльные. Когда с лошади слезал, за бок держался и морщился. Глядел мрачнее обыкновенного. И всегда Ульф невесёлым был, а тут будто с того света возвратился.
Мальца с коня снял и Рагнарису передал. Это Филимер был, несносный сын моей сестры Хильдегунды. Я его сразу признал и невзлюбил за то Ульфа, что Филимера притащил. Мало нам, что ли, Ахмы-дурачка, что в доме, смердя, помирал?
Рагнарис Филимера принял и сразу на ноги его поставил, на руках держать не стал. Сильно подрос Филимер, тяжёлым стал. И глядит зверёнышем, а прежде с любопытством глядел и без всякого страха.
Ульф сказал, что беда большая случилась. И поговорить о том нужно ему со всем селом, чтобы все знали. Дескать, тинг собрать надо.
Дедушка Рагнарис отозвался, что где Ульф – там и беда, так что удивляться нечему. И добавил ехидно: понимает он, конечно, невдомёк великому воину Ульфу, из рабства вандальского бежавшему, что у достойных людей страда в разгаре. Все бы ему, великому воину, будущему скамару Ульфу, по тингам глотку драть да в одной шайке с вандалами бродяжничать. Или до того поистаскался Ульф, что забыл – хлебушек-то с хрустящей корочкой на деревьях не растёт, а в речках пиво не плещется. Все это трудом достигается, напомнил Ульфу дедушка Рагнарис.
Ульф только зыркнул злобно, но смолчал.
Тогда дедушка Рагнарис на спутников ульфовых головой мотнул. Спросил: мол, эти тоже с тобой?
Ульф сказал дерзко:
– Со мной!
Дедушка Рагнарис проворчал:
– Небось, такие же бедоносцы, как ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
– Да прежде вымой кувшин-то, – добавил дедушка.
Зол был дедушка Рагнарис, что дяди Агигульфа нет. Наказал мне гнать его сюда, ежели у брода встречу. А если дядя Агигульф неподчинение явит и приказа дедова ослушается, – доложить. Он, дедушка Рагнарис, дядю Агигульфа хоть в Скандзе достанет. Руки-то у дедушки длинные.
А Гизульфа со мной на реку не отпустили.
У реки я быстро скинул одежду и в воду рухнул. Поплескался немного и скоро выскочил, потому что вода была уже холодная. Река наша с полуночи вытекает. Дедушка говорит, вода холодной становится, когда в краях полночных льдистые великаны купаться начинают.
Тут в кустах на берегу вдруг зашевелилось что-то, застонало. Поначалу я испугался, но потом разглядел, что это Двала, хродомеров раб. Он спал, оказывается, в кустах. А утром сегодня Хродомер говорил нашему дедушке Рагнарису, будто посылал куда-то Двалу по делам.
Вспомнив об этом, я подобрался к кусту и вылил на сонного Двалу кувшин холодной воды.
Двала страшно закричал, будто его ножом полоснули. Вскочил – борода и волосы клочьями, рожа сонная, глаза недовольные. Не понравилось ему, что разбудил его.
Я подбоченился, как сделал бы дядя Агигульф, и рявкнул на раба:
– Эй, ты! Давай, к хозяину ступай! Не то все Хродомеру расскажу!
Мне завидно было смотреть, как Двала сладко спит в кустах, в то время как я на поле надрываюсь.
И поплёлся раб, только взором меня наградил сердитым.
А я на его место в кустах устроился и стал о гизульфовом сынке мечтать. Удобно там, в кустах, лежать было. Двала себе там гнездо свил и нагрел, травы натащил. Лежать мягко.
Мечтал я о том, как мы пугать этого сынка будем. Все ему покажем – и кузницу, и озеро с деревней брошенной, и царя-лягушку, и порты раба-меза. Многому дядя Агигульф нас научил.
Потом смотрю – Марда идёт. Как мимо проходила, я её за юбку ухватил и рядом сесть понудил. Марда в куст полезла охотно, а после почему-то так на меня поглядела, будто обманул её кто. Будто не меня там увидеть ожидала.
Я и говорю ей:
– Марда! Как есть мы с тобой теперь родичи, хочу тебе имя предложить для сынка твоего.
Марда удивилась, глаза раскрыла. Я ей имя сказал, что вымечталось мне:
– Вультрогота!
Марда от хохота на меня повалилась. Вся затряслась. Я из-под Марды выбрался – и что в ней Гизульф нашёл? Тяжёлая, как мешок с камнями, и костлявая, одни локти да коленки. Рассердился, что так дерзко с родичем своим хихикает.
– Не смей, – говорю, – Марда, хихикать!
Она из кустов выбралась и так, со смехом, убежала. Дура.
Я ей вслед крикнул:
– Фанило!
Это прозвище такое у Марды было – «Грязнулька».
Сидел я, сидел – отдыхал для последующих трудов. И сморило меня. Зарылся я в гнездо, ещё Двалой до меня свитое, и сам не заметил, как заснул сладко.
Проснулся, когда солнце сместилось и в лицо стало бить сквозь листву. Сел я в кустах, от сонной мути отряхнулся. На брод поглядел.
И обомлел.
К броду с того берега трое всадников спускалось. Двое с копьями, наконечники издалека блестят. По правую руку от себя курган Аларихов оставили. А с кургана никто в село не мчится предупреждать о беде. Видать, заснул дозорный.
Сердце у меня ёкнуло: чужаки!
Бежать надо, предупреждать. Вскочил в кустах – ноги как ватные. Отлежал ноги, пока спал.
Заковылял сперва, а потом, прыть обретя, помчался что было духу. Сразу на поля побежал, потому что там все были. Бегу и кричу:
– Чужаки, чужаки!
И мнится мне топот копыт за спиной и острие копья, вонзающегося в спину.
Меня Хродомер остановил. Спросил строго, что, мол, блажу? Что за чужаки? Кого это я видел?
Я сказал:
– Трое на конях. Двое с копьями. Прямо к броду шли.
Тут Хродомер на своих кричать стал, дедушка Рагнарис – на своих. Человек десять вооружённых навстречу тем чужакам вышли. Я жалел, что дяди Агигульфа нет, что он всё ещё в роще засадничает. Уж дядя Агигульф один бы со всеми троими справился!.. А может, дядя Агигульф бьётся сейчас с полчищами чужаков. Только эти трое и прорвались, прочие же полегли. И Валамир, небось, пал. Валамир не такой герой, как дядя Агигульф. Валамира и убить могут… Тогда мы Марду к себе возьмём… А дядьку-раба валамирова хорошо бы не брать, не то они с дедушкой Рагнарисом на нас в один голос ворчать начнут…
Когда я спохватился от мыслей своих, то припустил за остальными – бежали все с полей, чтобы чужаков в село не допустить. Успели. На околице вышли им навстречу, встали стеной.
Чужаков не трое, а четверо оказалось – двое на одном коне ехали. Тот, четвёртый, мальчиком был, зим семь или восемь ему, по росту судя.
Тот, что с мальцом на одном коне сидел, на землю соскочил и вперёд вышел, чтобы с нашими говорить.
И тут мы увидели, что это Ульф.
Сильно изменился Ульф. Поджар всегда был, а стал тощий, будто облезлый. Лицо серое, волосы серые, не то седые, не то пыльные. Когда с лошади слезал, за бок держался и морщился. Глядел мрачнее обыкновенного. И всегда Ульф невесёлым был, а тут будто с того света возвратился.
Мальца с коня снял и Рагнарису передал. Это Филимер был, несносный сын моей сестры Хильдегунды. Я его сразу признал и невзлюбил за то Ульфа, что Филимера притащил. Мало нам, что ли, Ахмы-дурачка, что в доме, смердя, помирал?
Рагнарис Филимера принял и сразу на ноги его поставил, на руках держать не стал. Сильно подрос Филимер, тяжёлым стал. И глядит зверёнышем, а прежде с любопытством глядел и без всякого страха.
Ульф сказал, что беда большая случилась. И поговорить о том нужно ему со всем селом, чтобы все знали. Дескать, тинг собрать надо.
Дедушка Рагнарис отозвался, что где Ульф – там и беда, так что удивляться нечему. И добавил ехидно: понимает он, конечно, невдомёк великому воину Ульфу, из рабства вандальского бежавшему, что у достойных людей страда в разгаре. Все бы ему, великому воину, будущему скамару Ульфу, по тингам глотку драть да в одной шайке с вандалами бродяжничать. Или до того поистаскался Ульф, что забыл – хлебушек-то с хрустящей корочкой на деревьях не растёт, а в речках пиво не плещется. Все это трудом достигается, напомнил Ульфу дедушка Рагнарис.
Ульф только зыркнул злобно, но смолчал.
Тогда дедушка Рагнарис на спутников ульфовых головой мотнул. Спросил: мол, эти тоже с тобой?
Ульф сказал дерзко:
– Со мной!
Дедушка Рагнарис проворчал:
– Небось, такие же бедоносцы, как ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155