Поняли мы, что важное что-то говорится, и потому ближе подошли, не желая пропустить слов блаженного.
Бормотал Гупта еле слышно:
– Вера моя, вера, Богом Единым кованная, людьми желанная! Пала ты с неба на землю, вошла в землю на семь локтей, на три локтя из земли смотришь. Кто же тебя, веру, найдёт, кто тебя приголубит? – И вдруг глаза, полные слез, на дядю Агигульфа обратил, за руки его схватил жадно, будто из пучины вод его дядя Агигульф вытягивал, и закричал, моля и требуя: – Найди её! Ищи её! Найди веру, найди! Приголубь её, приголубь!
Дядя Агигульф, дрожа, в ответ руки гуптины стиснул и проговорил со слезами:
– Буду искать, буду!
И тут завопил Гупта во всю мочь:
– Поехали! Поехали! Горы высокие, путь далёкий!
И на четвереньки пав, задом стал взбрыкивать, коня изображая. И так похож был Гупта на коня, что дядя Агигульф, будто забывшись, уселся на широкую спину блаженного. И повёз его Гупта на себе, радостным конским ржанием двор оглашая и коней беспокоя.
Дядя Агигульф ногами по земле волочил, руками за рыжие волосы Гупты держась. Недолго, правда, вёз дядю Агигульфа на своей спине блаженный Гупта.
Довёз его на себе до заднего двора, где куча навозная прела. Вокруг куры ходили и поклёвывали её степенно. Распугав кур, сбросил Гупта дядю Агигульфа прямо на эту кучу. Проворно вскочив, вокруг лежащего дяди Агигульфа выплясывать стал и выкрикивать истошно:
– Избранник! Избранник! Мечом тучен станешь, доблестью умножишься! На унавоженную землю сядешь, в плодородную землю ляжешь! Курочки-то белые: ко-ко-ко! Коровки-то бурые: му-му-му! А Боженька с небес глядит и умиляется: вот как хорошо всё устроено! Избранник, избранник ты!..
Я к Гупте подошёл и сказал, за одежду его дёрнув:
– Верно ты говоришь, блаженный Гупта. И дедушка наш Рагнарис то же говорил: наш дядя Агигульф – любимец богов.
Гупта взор ко мне оборотил, и подивился я тому, какие светлые, умилённые у него глаза. И, заплакав без всхлипа, одними слезами, вскричал блаженный:
– Дедушка, дедушка! – И засмеялся, слез не вытирая: – Дедушка, дедушка… И дедушка-то Бога Единого славит: гав-гав!
И удивительно было мне, откуда Гупта, никогда нашего дедушку Рагнариса не видав, так хорошо нрав и привычки его знает.
Радость затопила моё сердце: удалось, стало быть, Ахме-дурачку дедушку за собой увлечь в райские кущи. Ибо не может быть лжи в словах блаженного.
Дядя Агигульф услыхал, как Гупта по дедушке плачет, руки навстречу блаженному протянул, и подхватил его Гупта, поднял с кучи навозной одним богатырским рывком и к себе прижал. И обнявшись, плакали оба.
Возгласил тут Гупта, бороду над склонённой макушкой дяди Агигульфа задирая:
– Избранник ты!
И поцеловал дядю Агигульфа в губы, после на колени перед ним бухнулся и мёртвую голову, что на поясе у дяди Агигульфа висела, поцеловал. И так, на коленях, прочь с нашего двора пополз, руками широко разводя и Бога Единого во всю глотку славя.
И много подобных чудес Гупта по селу нашему свершал. И ни одного двора не миновал, везде пророчествовал и целил. И оттого, что целил, пророчествам его верили.
У меня же из головы не шли слова Гупты про дерево и лист, который оторвался, когда Бог Единый веру ковал. Откуда мог знать Гупта, что на чужаке том, дядей Агигульфом убитом, крест был? Этого даже отец мой Тарасмунд не знал. Годья Винитар говорит, что святые – они своими путями ходят. А он, годья Винитар, обычными путями ходит, как все люди, потому как он не святой, а только лишь богарь.
Годья Винитар это тогда говорил, когда Ульф на дозорных, что на кургане сторожили, кричал, будто на рабов последних, за то, что Гупту пропустили. Как, мол, так вышло, что незаметно Гупта мимо них прошёл? В дозоре же тогда друг ульфов, Аргасп был, и с ним Гизарна, оба воины не трусливого десятка.
Но это было уже потом, когда ушёл Гупта. А когда Гупта в селе был, иным был Ульф. Ибо был один день, когда Гупта от рассвета до самой темноты за Ульфом по пятам ходил. И что ни делал Ульф, Гупта тотчас повторял, Ульфа передразнивая. Поначалу как я увидел это, так испугался, ибо думал, что прибьёт Ульф пересмешника. Но не так всё вышло, как я боялся. Весь тот день смеялся Ульф. И Гупта тоже смеялся. Посмотрит Ульф на Гупту и хохочет, как сумасшедший, а Гупта ему вторит.
Видя, какую радость Гупта по дворам носит, решил Агигульф-сосед, отец Фрумо, к блаженному обратиться – вдруг поможет полоумной его дочке от придурковатости исцелиться? Подошёл к Гупте, когда тот по селу слонялся, за руку взял, за собой потянул. И пошёл за Агигульфом, отцом Фрумо, блаженный Гупта, с детским любопытством рот приоткрыв, будто ребёнок, которому интересное показать обещали.
Привёл его Агигульф-сосед на свой двор, дочку к нему вывел. И стоит, смотрит: что блаженный делать будет.
Гупта на Фрумо поглядел и вдруг лицо скривил, один глаз прикрыл – стал на Фрумо похож. И заголосил, совсем как Фрумо:
– Гости едут! Гости едут! Угощение готовить! Хлеба в печь ставить!
Засмеялась Фрумо от радости: наконец-то поняли её! И тоже голосить принялась:
– Едут, едут! Готовить, готовить! Ставить, ставить!
И так кричали они оба, по двору бегая. Отчего-то страшно на них глядеть стало. И убежал Гупта с агигульфова двора, оставив Агигульфа-соседа в недоумении.
Фрумо же весёлая ходила и часто голосить снова начинала, хохотом заливаясь. Но Гупта больше к ней не приходил.
Ушёл из нашего села Гупта так же, как и пришёл – ни для кого не заметно. А перед уходом у нашего дяди Агигульфа мёртвую голову попросил. Просто показал на неё и сказал:
– Отдай!
И отцепив от пояса, отдал блаженному Гупте дядя Агигульф мёртвую голову, которой так дорожил, что никому не доверял её носить. Воистину, было то великое чудо. Ибо никому, кроме Гупты, не под силу было подвигнуть дядю Агигульфа на подобное. Дядя Агигульф потом и сам чуду этому дивился и по мёртвой голове тосковал.
У Гупты сумы никакой не было, а все свои вещи он за пазухой носил. И вот, взяв от дяди Агигульфа мёртвую голову, сунул её блаженный Гупта за пазуху. После руку запустил себе за ворот и копаться стал, сокровища свои перебирая. Долго копался; после вдруг лицом просиял и вытащил большой пёстрый камень с дыркой посередине. И торжественно дяде Агигульфу камень этот подарил.
Принял дядя Агигульф камень, в кулаке его зажал. А Гупта вскричал:
– Ищи веру! Найди веру! Приголубь её!
Мёртвая голова на животе у Гупты топорщилась, из-под рубахи выпирая. Глаз прищурив и заголосив голосом Фрумо: «Гости едут!.. Гости едут!..» Гупта прочь побежал.
Наутро проснулись мы – а Гупты нет. Сгинул, и следа не оставил. И снова дозорные Гупту пропустили, прошёл мимо опытных воинов, ни травинкой не прошелестел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Бормотал Гупта еле слышно:
– Вера моя, вера, Богом Единым кованная, людьми желанная! Пала ты с неба на землю, вошла в землю на семь локтей, на три локтя из земли смотришь. Кто же тебя, веру, найдёт, кто тебя приголубит? – И вдруг глаза, полные слез, на дядю Агигульфа обратил, за руки его схватил жадно, будто из пучины вод его дядя Агигульф вытягивал, и закричал, моля и требуя: – Найди её! Ищи её! Найди веру, найди! Приголубь её, приголубь!
Дядя Агигульф, дрожа, в ответ руки гуптины стиснул и проговорил со слезами:
– Буду искать, буду!
И тут завопил Гупта во всю мочь:
– Поехали! Поехали! Горы высокие, путь далёкий!
И на четвереньки пав, задом стал взбрыкивать, коня изображая. И так похож был Гупта на коня, что дядя Агигульф, будто забывшись, уселся на широкую спину блаженного. И повёз его Гупта на себе, радостным конским ржанием двор оглашая и коней беспокоя.
Дядя Агигульф ногами по земле волочил, руками за рыжие волосы Гупты держась. Недолго, правда, вёз дядю Агигульфа на своей спине блаженный Гупта.
Довёз его на себе до заднего двора, где куча навозная прела. Вокруг куры ходили и поклёвывали её степенно. Распугав кур, сбросил Гупта дядю Агигульфа прямо на эту кучу. Проворно вскочив, вокруг лежащего дяди Агигульфа выплясывать стал и выкрикивать истошно:
– Избранник! Избранник! Мечом тучен станешь, доблестью умножишься! На унавоженную землю сядешь, в плодородную землю ляжешь! Курочки-то белые: ко-ко-ко! Коровки-то бурые: му-му-му! А Боженька с небес глядит и умиляется: вот как хорошо всё устроено! Избранник, избранник ты!..
Я к Гупте подошёл и сказал, за одежду его дёрнув:
– Верно ты говоришь, блаженный Гупта. И дедушка наш Рагнарис то же говорил: наш дядя Агигульф – любимец богов.
Гупта взор ко мне оборотил, и подивился я тому, какие светлые, умилённые у него глаза. И, заплакав без всхлипа, одними слезами, вскричал блаженный:
– Дедушка, дедушка! – И засмеялся, слез не вытирая: – Дедушка, дедушка… И дедушка-то Бога Единого славит: гав-гав!
И удивительно было мне, откуда Гупта, никогда нашего дедушку Рагнариса не видав, так хорошо нрав и привычки его знает.
Радость затопила моё сердце: удалось, стало быть, Ахме-дурачку дедушку за собой увлечь в райские кущи. Ибо не может быть лжи в словах блаженного.
Дядя Агигульф услыхал, как Гупта по дедушке плачет, руки навстречу блаженному протянул, и подхватил его Гупта, поднял с кучи навозной одним богатырским рывком и к себе прижал. И обнявшись, плакали оба.
Возгласил тут Гупта, бороду над склонённой макушкой дяди Агигульфа задирая:
– Избранник ты!
И поцеловал дядю Агигульфа в губы, после на колени перед ним бухнулся и мёртвую голову, что на поясе у дяди Агигульфа висела, поцеловал. И так, на коленях, прочь с нашего двора пополз, руками широко разводя и Бога Единого во всю глотку славя.
И много подобных чудес Гупта по селу нашему свершал. И ни одного двора не миновал, везде пророчествовал и целил. И оттого, что целил, пророчествам его верили.
У меня же из головы не шли слова Гупты про дерево и лист, который оторвался, когда Бог Единый веру ковал. Откуда мог знать Гупта, что на чужаке том, дядей Агигульфом убитом, крест был? Этого даже отец мой Тарасмунд не знал. Годья Винитар говорит, что святые – они своими путями ходят. А он, годья Винитар, обычными путями ходит, как все люди, потому как он не святой, а только лишь богарь.
Годья Винитар это тогда говорил, когда Ульф на дозорных, что на кургане сторожили, кричал, будто на рабов последних, за то, что Гупту пропустили. Как, мол, так вышло, что незаметно Гупта мимо них прошёл? В дозоре же тогда друг ульфов, Аргасп был, и с ним Гизарна, оба воины не трусливого десятка.
Но это было уже потом, когда ушёл Гупта. А когда Гупта в селе был, иным был Ульф. Ибо был один день, когда Гупта от рассвета до самой темноты за Ульфом по пятам ходил. И что ни делал Ульф, Гупта тотчас повторял, Ульфа передразнивая. Поначалу как я увидел это, так испугался, ибо думал, что прибьёт Ульф пересмешника. Но не так всё вышло, как я боялся. Весь тот день смеялся Ульф. И Гупта тоже смеялся. Посмотрит Ульф на Гупту и хохочет, как сумасшедший, а Гупта ему вторит.
Видя, какую радость Гупта по дворам носит, решил Агигульф-сосед, отец Фрумо, к блаженному обратиться – вдруг поможет полоумной его дочке от придурковатости исцелиться? Подошёл к Гупте, когда тот по селу слонялся, за руку взял, за собой потянул. И пошёл за Агигульфом, отцом Фрумо, блаженный Гупта, с детским любопытством рот приоткрыв, будто ребёнок, которому интересное показать обещали.
Привёл его Агигульф-сосед на свой двор, дочку к нему вывел. И стоит, смотрит: что блаженный делать будет.
Гупта на Фрумо поглядел и вдруг лицо скривил, один глаз прикрыл – стал на Фрумо похож. И заголосил, совсем как Фрумо:
– Гости едут! Гости едут! Угощение готовить! Хлеба в печь ставить!
Засмеялась Фрумо от радости: наконец-то поняли её! И тоже голосить принялась:
– Едут, едут! Готовить, готовить! Ставить, ставить!
И так кричали они оба, по двору бегая. Отчего-то страшно на них глядеть стало. И убежал Гупта с агигульфова двора, оставив Агигульфа-соседа в недоумении.
Фрумо же весёлая ходила и часто голосить снова начинала, хохотом заливаясь. Но Гупта больше к ней не приходил.
Ушёл из нашего села Гупта так же, как и пришёл – ни для кого не заметно. А перед уходом у нашего дяди Агигульфа мёртвую голову попросил. Просто показал на неё и сказал:
– Отдай!
И отцепив от пояса, отдал блаженному Гупте дядя Агигульф мёртвую голову, которой так дорожил, что никому не доверял её носить. Воистину, было то великое чудо. Ибо никому, кроме Гупты, не под силу было подвигнуть дядю Агигульфа на подобное. Дядя Агигульф потом и сам чуду этому дивился и по мёртвой голове тосковал.
У Гупты сумы никакой не было, а все свои вещи он за пазухой носил. И вот, взяв от дяди Агигульфа мёртвую голову, сунул её блаженный Гупта за пазуху. После руку запустил себе за ворот и копаться стал, сокровища свои перебирая. Долго копался; после вдруг лицом просиял и вытащил большой пёстрый камень с дыркой посередине. И торжественно дяде Агигульфу камень этот подарил.
Принял дядя Агигульф камень, в кулаке его зажал. А Гупта вскричал:
– Ищи веру! Найди веру! Приголубь её!
Мёртвая голова на животе у Гупты топорщилась, из-под рубахи выпирая. Глаз прищурив и заголосив голосом Фрумо: «Гости едут!.. Гости едут!..» Гупта прочь побежал.
Наутро проснулись мы – а Гупты нет. Сгинул, и следа не оставил. И снова дозорные Гупту пропустили, прошёл мимо опытных воинов, ни травинкой не прошелестел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155