Услыхав эту недобрую весть, вскочил Аларих, и сына своего, и собак позабыв, помчался смотреть – какая напасть на питьё божественное напала. Когда же вернулся, псов уже увели, а раб скрылся, гнева аларихова справедливо опасаясь. Ибо гневлив был Аларих, но очень отходчив. Вот и тогда – как отлегло от сердца, так сразу раба того изловил и на волю отпустил.
В тот же день, когда одолел Рагнарис двух гепидских псов, одним щитом от них отбиваясь, был зачат дядя Храмнезинд, тот самый, которому потом Лиутпранд голову срубил.
Ещё долго сидел и молчал после того Хродомер. Наконец, собрался уходить. И напоследок поведал, что ещё в те времена, когда дружили мальчиками Арбр, Хродомер и Рагнарис, был между ними условный свист. А потом, когда на Рагнариса дух Вотана нисходить начал, свистом этим можно было Рагнариса нарочно в священную ярость ввести. Хродомера это не раз выручало, когда они с Рагнарисом бок о бок против врагов бились и враги одолевать начинали. Но Вотан стал по свисту этому в Рагнариса входить только после того, как Рагнарис Арбра убил; а прежде такого не случалось.
И спросил дядя Агигульф, какой то был свист. И свистнул Хродомер особым свистом.
И вдруг тихонько зарычал Ульф, и видно было, что испугался Хродомер. Поднялся и ушёл поскорее.
А Ульф хмыкнул ему вслед.
ДРУЖИННИК СНУТРС
Дни шли, а ничего не происходило. Ульф у нас в селе распоряжался, как военный вождь, и никто ему не перечил. Тинг собрал, будто старейшина. Говорить никому не дал, сам говорил – другие слушали.
Говорил же Ульф о том, куда уходить тем, кто уцелеет, когда на село чужаки нападут. За кузницу велел уходить и в болота. Чужаки – конные, в болото не пойдут.
После того, как Ульф сказал всё, что хотел, все зашумели, стали судить и рядить, а Ульф молчал. В споры не вступал.
Агигульф-сосед стал возражать Ульфу, говоря:
– Отчего нам в болота уходить? На той седмице тын начнём ставить. Уж и деревья заготовлены.
Услышав это, Ульф затрясся, будто припадочный:
– Тын?.. Тын?..
Только это и вымолвил. Рукой махнул и прочь пошёл, никому уважения не выказав.
Лиутпранд с Галесвинтой по углам жался. Нас с Гизульфом это смешило. К ним подкрадёшься, крикнешь что-нибудь над ухом, они разбегаются с кудахтаньем, как куры, если в них камнем бросить.
А когда Лиутпранд Галесвинту, сестру нашу, не тискал, он по дому слонялся, громко зевал и томился скукой. Либо же к Гизульфу и ко мне приставал с дурацкими шутками – лангобардскими, надо полагать.
Один только Ульф бродил ворона вороной. Одичал он у вандалов, что ли? Так мать наша, Гизела, говорит.
Шептались женщины о том, что не зря повадился Ульф у Хродомера кормиться. Там уж Брустьо с Хильдефридой друг другу в волосы вцепиться готовы. А золотушная Фаухо – та, почитай, половины волос лишилась. Только в одном и были все три согласны между собой: ненавидели они Арегунду-вандалку.
Ульфа хоть и преследуют несчастья – вот и семью он потерял – а всё же не жаль Ульфа. Есть в нём что-то такое, отчего его жалеть не хочется.
На нас глядел Ульф, как на полных дураков. Будто ему, Ульфу, открыто нечто важное, а вот нам, по скудоумию нашему, не открыто. И втолковать нам он никак этого не может.
Больше других ярил Ульфа Лиутпранд, от скуки изнывающий. Ульф ему ничего не говорил, только глазом зыркал и носом по-особенному дёргал.
Лиутпранд, чтобы с Ульфом пореже встречаться, на охоту стал ходить. Пропадал на пустошах по ту сторону реки. Изготовил себе лучек маленький, будто игрушечный, двумя пальцами натянуть можно, и силки сплёл. Бродил, брюхо выкатив, птицу мелкую ловил. Ему одному чтобы насытиться, штук пять таких птиц нужно. Да и не ел он их, Одвульфу отдавал, чтобы тот с голоду не помер. Ибо урожай у Одвульфа в этом году такой был, что и мышь бы с голоду подохла.
Одвульф говорил, что в бурге зимовать будет. В дружину, дескать, уйдёт. Только он говорил это, когда ни Ульфа, ни дяди Агигульфа поблизости не было. Он перед Ильдихо хвастался.
Ульф тоже маялся, как и Лиутпранд, только не от скуки. Заботы грызли его. Подолгу у Хродомера пропадал. И спал плохо, ночами вскакивал. Я знаю, потому что Ульф рядом со мной ночевал.
Ну вот, из бурга в село долгожданные гости пожаловали. Явились трое: Рикимер – тот, у которого шрам через всё лицо, а ликом с конём сходен и зубы крупные; старый Снутрс, который за свою жизнь много насыпей и укреплений иных воздвиг, а ещё более – разрушил; и Арнульф, приёмный сын его.
Рикимер и Арнульф, оба воины отважные, были закадычными друзьями нашего дяди Агигульфа. Как увидел их дядя Агигульф, так подскочил от радости. Рябой же Арнульф на него прямо с седла прыгнул, и покатились они, радостно рыча и друг друга шутейно волтузя, – только клочья во все стороны летели. Снутрс глядел на них с ухмылкой. И видно было, что и сам таков был некогда старый Снутрс, да только померли все друзья его.
Рикимер, от забавы отставать не желая, коня своего к друзьям, в пыли барахтающимся, направил и вздыбил над ними, пугая. Дядя Агигульф с Арнульфом в разные стороны раскатились, от копыт уходя. После же объединились и Рикимера из седла вынули.
Пока друзья друг друга приветствовали, вышел Ульф. На брата своего и приятелей его только взгляд метнул и поморщился; после к Снутрсу голову поднял (тот в седле неподвижно сидел) – и видно было, что обрадовался ему Ульф. Несказанно обрадовался.
Был этот Снутрс таков, что раз увидев, больше его не забудешь. Мослатый, весь какой-то выцветший, выгоревший, вылинявший, будто долго под солнцем лежал: глаза тусклые, светло-голубые, брови и волосы как желтоватая пакля – не поймёшь, седые ли. А как посмотрит на тебя, так не по себе делается. Снутрс глядит, будто кишку за кишкой у тебя в животе перебирает.
А Ульф перед ним едва не стелется. Это Ульф-то!..
А про Снутрса Агигульф нам потом вот что рассказывал. Ульф его чуть ли не за отца родного почитает. Оттого так и стелется перед ним. Ведь раньше как оно было. Жил в бурге воин один, Фретила его звали. Его дедушка наш Рагнарис хорошо знал.
И был этот Фретила воином великим. Обоеручным боем владел Фретила. С двумя мечами бился, щитом же брезговал. Трусами называл тех, кто с щитом в бой ходил. Оттого и недолюбливали в дружине Фретилу. Особняком держался.
Однако Ульфа заприметил. И учить стал. Тяжко было учение Ульфа, ибо не жалел его Фретила. Смертным боем бил Ульфа, он, Агигульф, сам видел. И при Рагнарисе бил, а Рагнарис лишь смеялся.
Доволен был Рагнарис, что Фретила Ульфа учит. Редкостное это умение – обоеручный бой. И радовался Рагнарис, что семя его умение это воспринять способно.
Учил Фретила Ульфа, учил – и выучил. Стал и Ульф двумя мечами биться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
В тот же день, когда одолел Рагнарис двух гепидских псов, одним щитом от них отбиваясь, был зачат дядя Храмнезинд, тот самый, которому потом Лиутпранд голову срубил.
Ещё долго сидел и молчал после того Хродомер. Наконец, собрался уходить. И напоследок поведал, что ещё в те времена, когда дружили мальчиками Арбр, Хродомер и Рагнарис, был между ними условный свист. А потом, когда на Рагнариса дух Вотана нисходить начал, свистом этим можно было Рагнариса нарочно в священную ярость ввести. Хродомера это не раз выручало, когда они с Рагнарисом бок о бок против врагов бились и враги одолевать начинали. Но Вотан стал по свисту этому в Рагнариса входить только после того, как Рагнарис Арбра убил; а прежде такого не случалось.
И спросил дядя Агигульф, какой то был свист. И свистнул Хродомер особым свистом.
И вдруг тихонько зарычал Ульф, и видно было, что испугался Хродомер. Поднялся и ушёл поскорее.
А Ульф хмыкнул ему вслед.
ДРУЖИННИК СНУТРС
Дни шли, а ничего не происходило. Ульф у нас в селе распоряжался, как военный вождь, и никто ему не перечил. Тинг собрал, будто старейшина. Говорить никому не дал, сам говорил – другие слушали.
Говорил же Ульф о том, куда уходить тем, кто уцелеет, когда на село чужаки нападут. За кузницу велел уходить и в болота. Чужаки – конные, в болото не пойдут.
После того, как Ульф сказал всё, что хотел, все зашумели, стали судить и рядить, а Ульф молчал. В споры не вступал.
Агигульф-сосед стал возражать Ульфу, говоря:
– Отчего нам в болота уходить? На той седмице тын начнём ставить. Уж и деревья заготовлены.
Услышав это, Ульф затрясся, будто припадочный:
– Тын?.. Тын?..
Только это и вымолвил. Рукой махнул и прочь пошёл, никому уважения не выказав.
Лиутпранд с Галесвинтой по углам жался. Нас с Гизульфом это смешило. К ним подкрадёшься, крикнешь что-нибудь над ухом, они разбегаются с кудахтаньем, как куры, если в них камнем бросить.
А когда Лиутпранд Галесвинту, сестру нашу, не тискал, он по дому слонялся, громко зевал и томился скукой. Либо же к Гизульфу и ко мне приставал с дурацкими шутками – лангобардскими, надо полагать.
Один только Ульф бродил ворона вороной. Одичал он у вандалов, что ли? Так мать наша, Гизела, говорит.
Шептались женщины о том, что не зря повадился Ульф у Хродомера кормиться. Там уж Брустьо с Хильдефридой друг другу в волосы вцепиться готовы. А золотушная Фаухо – та, почитай, половины волос лишилась. Только в одном и были все три согласны между собой: ненавидели они Арегунду-вандалку.
Ульфа хоть и преследуют несчастья – вот и семью он потерял – а всё же не жаль Ульфа. Есть в нём что-то такое, отчего его жалеть не хочется.
На нас глядел Ульф, как на полных дураков. Будто ему, Ульфу, открыто нечто важное, а вот нам, по скудоумию нашему, не открыто. И втолковать нам он никак этого не может.
Больше других ярил Ульфа Лиутпранд, от скуки изнывающий. Ульф ему ничего не говорил, только глазом зыркал и носом по-особенному дёргал.
Лиутпранд, чтобы с Ульфом пореже встречаться, на охоту стал ходить. Пропадал на пустошах по ту сторону реки. Изготовил себе лучек маленький, будто игрушечный, двумя пальцами натянуть можно, и силки сплёл. Бродил, брюхо выкатив, птицу мелкую ловил. Ему одному чтобы насытиться, штук пять таких птиц нужно. Да и не ел он их, Одвульфу отдавал, чтобы тот с голоду не помер. Ибо урожай у Одвульфа в этом году такой был, что и мышь бы с голоду подохла.
Одвульф говорил, что в бурге зимовать будет. В дружину, дескать, уйдёт. Только он говорил это, когда ни Ульфа, ни дяди Агигульфа поблизости не было. Он перед Ильдихо хвастался.
Ульф тоже маялся, как и Лиутпранд, только не от скуки. Заботы грызли его. Подолгу у Хродомера пропадал. И спал плохо, ночами вскакивал. Я знаю, потому что Ульф рядом со мной ночевал.
Ну вот, из бурга в село долгожданные гости пожаловали. Явились трое: Рикимер – тот, у которого шрам через всё лицо, а ликом с конём сходен и зубы крупные; старый Снутрс, который за свою жизнь много насыпей и укреплений иных воздвиг, а ещё более – разрушил; и Арнульф, приёмный сын его.
Рикимер и Арнульф, оба воины отважные, были закадычными друзьями нашего дяди Агигульфа. Как увидел их дядя Агигульф, так подскочил от радости. Рябой же Арнульф на него прямо с седла прыгнул, и покатились они, радостно рыча и друг друга шутейно волтузя, – только клочья во все стороны летели. Снутрс глядел на них с ухмылкой. И видно было, что и сам таков был некогда старый Снутрс, да только померли все друзья его.
Рикимер, от забавы отставать не желая, коня своего к друзьям, в пыли барахтающимся, направил и вздыбил над ними, пугая. Дядя Агигульф с Арнульфом в разные стороны раскатились, от копыт уходя. После же объединились и Рикимера из седла вынули.
Пока друзья друг друга приветствовали, вышел Ульф. На брата своего и приятелей его только взгляд метнул и поморщился; после к Снутрсу голову поднял (тот в седле неподвижно сидел) – и видно было, что обрадовался ему Ульф. Несказанно обрадовался.
Был этот Снутрс таков, что раз увидев, больше его не забудешь. Мослатый, весь какой-то выцветший, выгоревший, вылинявший, будто долго под солнцем лежал: глаза тусклые, светло-голубые, брови и волосы как желтоватая пакля – не поймёшь, седые ли. А как посмотрит на тебя, так не по себе делается. Снутрс глядит, будто кишку за кишкой у тебя в животе перебирает.
А Ульф перед ним едва не стелется. Это Ульф-то!..
А про Снутрса Агигульф нам потом вот что рассказывал. Ульф его чуть ли не за отца родного почитает. Оттого так и стелется перед ним. Ведь раньше как оно было. Жил в бурге воин один, Фретила его звали. Его дедушка наш Рагнарис хорошо знал.
И был этот Фретила воином великим. Обоеручным боем владел Фретила. С двумя мечами бился, щитом же брезговал. Трусами называл тех, кто с щитом в бой ходил. Оттого и недолюбливали в дружине Фретилу. Особняком держался.
Однако Ульфа заприметил. И учить стал. Тяжко было учение Ульфа, ибо не жалел его Фретила. Смертным боем бил Ульфа, он, Агигульф, сам видел. И при Рагнарисе бил, а Рагнарис лишь смеялся.
Доволен был Рагнарис, что Фретила Ульфа учит. Редкостное это умение – обоеручный бой. И радовался Рагнарис, что семя его умение это воспринять способно.
Учил Фретила Ульфа, учил – и выучил. Стал и Ульф двумя мечами биться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155