Я достал из кармана маленький круглый диск овсяного печенья.
- Это сладкое, - сказала Клава. - А я хочу есть.
- Сейчас я тебя накормлю, - пообещал Гракин и полез в висячий холодильник.
Из обувной коробки выглядывал крошечный котенок. Я хотел взять его на руки, но Гракин предупредил:
- Блохи...
Котенок таращил на меня глаза в голубоватых белках.
- Выведем, - пообещал я ему.
- А ты останешься? Ты будешь с нами жить? - Котенок еще шире растаращил свои глаза.
Я с удовольствием остался бы на даче. Я сел бы за большой стол, как роденовский "Мыслитель", и сидел бы так час, два, и мне бы никто не мешал. Я остался бы прямо сейчас, но Гракину надо было возвращаться, и я повез его в город.
В дороге Гракин жаловался мне на свою жизнь. У него был загородный дом, дети, прекрасные зубы, две дубленки, но не было душевного равновесия, и он с удовольствием поменял бы все, что он имеет, на то, чего у него нет. Потом он сказал, что перепоручает мне Клаву с котенком и я должен о ней заботиться. Клава, как я понял, была сугубо дачная кошка. Она жила с хозяевами только летний сезон, а когда хозяева переезжали в город, то Клаву почему-то не брали. Может быть, в городе у них была другая, городская кошка.
Мы приехали в Москву в девять часов вечера. Ехать снова на дачу уже не имело смысла, тем более я должен был взять из дома свои книги и бумаги.
Я вернулся домой. Жена сидела перед духовкой на корточках и заглядывала: не запеклась ли корочка. Она делала шарлотку из яблок и хотела меня угостить.
У нас не было детей, и я был ее единственным ребенком. У нее не было ни отца, ни братьев - я был ее единственной родней и единственным смыслом ее жизни.
И как бы ни скучна была жизнь, это была ее жизнь.
И другой жизни у нее не было.
Я разделся и, не говоря ни слова, прошел к своему рабочему столу.
Я включил магнитофон на полную мощность и принялся за свою диссертацию. Я пишу ее, как летописец Пимен, - из года в год. Изо дня в день. Какой-нибудь трудолюбивый потомок через много лет найдет мой труд усердный, безымянный, засветит он, как я, свою настольную лампаду, включит, как я, свой магнитофон...
Когда я работаю - у меня манера: подпирать лоб ладонью. Эта манера, как и вообще все манеры, входит в невроз навязчивых привычек, и я ее не замечаю. Еще я не выношу, когда моя комната прибрана и проветрена.
Я люблю обстановку разбросанных бумаг, захламленности и тепла. Очень может быть, что мои далекие предки - свиньи.
Входит жена и что-то говорит.
Я поднимаю голову от текста и не сразу понимаю: что она хочет. Я только вижу ее глаза - светло-голубые, почти белые. Без верхних век, они вделаны прямо в лицо, и вид у них просто зловещий. Два зловещих глаза на немолодом лице. Из-под байкового халата видны мои теплые кальсоны - трикотажные, с начесом, которые я давно не ношу. Моя жена все время мерзнет и ходит по дому в мужском белье.
Я долго смотрю на нее, потом переспрашиваю:
- Чего?
Жена говорит, чтобы я убрал руку ото лба, иначе я похож на Илью Муромца, высматривающего из-под ладони татар. Потом открывает форточку и начинает подметать комнату, приговаривая при этом, что она женщина и ее угнетает грязь в ее доме.
Я снимаю руки со стола и гляжу перед собой. Я чувствую себя как жертва, к которой пришел палач и, прежде чем заняться своим прямым делом, решил подмести мою камеру. Я поднимаю голову из аквариума и втягиваю воздух.
Я медленно спускаюсь вниз по лестнице, и захожу в подвал с проросшей картошкой, и различаю во мраке бледные ростки.
- Опять уходишь? - спросила Клава.
- Но ведь я тебя накормил. Скажи, только честно: тебе когда-нибудь сырую курицу давали?
- При чем тут курица... Мне нужно общение. Мне скучно...
- И мне скучно. - Котенок высунул мордочку из коробки. - Я могу одичать. Из меня может получиться рысь.
Я взял котенка и понес его в ванную комнату. Блох мы уже вывели и теперь поддерживаем чистоту.
Я налил в таз теплой воды, насыпал немного стирального порошку, взбил. Над тазом взошла хрупкая нежная пена. Я опустил туда котенка. Стал мыть осторожно, следя, чтобы вода не заливалась в уши.
Заглянула Клава и сказала:
- Не простуди его.
Я набрал в ковш чистой воды. Котенок поднял лапы и положил их на голову, на загнутые ушки. Я окатил его чистой водой. Потом завернул в махровое полотенце. Промокнул. Протер насухо и пустил на пол. Шерстка у него поднялась дыбом.
Котенок зашагал по дому, задрав хвост, а я за ним следом, испытывая радость от проделанного полезного труда.
- Приходишь и уходишь, - сказала Клава. - Зачем ты снял дачу?
Я молчал.
- Ну зачем? Во имя чего? - Клава остановила на моем лице свои красивые глаза.
- Во имя свободы, - сказал я.
- Чего? - переспросила Клава, хотя прекрасно расслышала. Я видел это по ее морде. - Платишь шестьдесят рублей в месяц и ездишь каждый день сорок километров в один конец. Это называется "свобода"?
- Возможность свободы, - поправил я себя. - Должен же я платить за возможность свободы...
- А зачем тебе возможность?
- Я могу быть свободным, как только захочу.
- Так захоти.
- Когда надо, тогда и захочу. Ты еще будешь мне диктовать: что и когда я должен хотеть...
- Я скажу хозяину: пусть он сдаст дачу нормальным людям. А то ты и сам не живешь, и другим не даешь. Носишься, как мышь в уборной.
- Что за сравнение?
- Ты не видел, а я видела.
- Ну, и какой у нее выход? - поинтересовался я.
- У кого?
- У мыши в уборной.
- У нее два выхода: один - потонуть в унитазе. Другой - ко мне в лапы.
Я представил себе настроение мыши и сказал:
- Вот ты меня ругаешь, а сама живодерка порядочная.
- Но это мой долг, - ответила Клава. - У тебя - твой, а у меня мой. Хотя, если бы ты был котом...
- Что бы было?
- Ты бы сначала извинялся перед мышью, а потом перед хозяином и всех бы просил войти в твое положение.
- И что дальше?
- Это зависит от хозяина. На их месте я бы взяла другого кота. Не такого интеллигентного...
Клава повернулась и пошла из комнаты. Ей не хотелось ругаться со мной окончательно: все-таки она от меня зависела. Я ее кормил.
Я сел за деревянный стол.
Котенок разогнулся и прыгнул мне на спину. Со спины перебрался на плечо. Устроился на плече и громко замурлыкал мне в самое ухо. Запел по-кошачьи. Я закрыл глаза, и мне захотелось замурлыкать вместе с ним. Но я не умел.
- Останься, - попросила Клава, входя. - Утром мы выбежим на улицу и сделаем зарядку.
- Ты найдешь гриб... - пообещал котенок.
Я представил себе белый гриб, прикрытый сверху листом, звонкий шелест деревьев. А потом я представил себе жену, которая сидит возле телефона и узнает: не зарегистрирован ли в Москве несчастный случай. Ей отвечают, что в Москве каждый день - сорок несчастных случаев. Тогда она звонит в морг больницы Склифосовского и спрашивает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174