Я бы и сам
чванился и гордился, если бы был искусен в этом деле; только ведь я в этом
не искусен, о мужи афиняне!
Может быть, кто-нибудь из вас возразит: "Однако, Сократ, чем же ты
занимаешься? Откуда на тебя эти клеветы? В самом деле, если бы сам ты не
занимался чем-нибудь особенным, то и не говорили бы о тебе так много. Скажи
нам, что это такое, чтобы нам зря не выдумывать". Вот это, мне кажется,
правильно, и я сам постараюсь вам показать, что именно дало мне известность
и навлекло на меня клевету. Слушайте же. И хотя бы кому-нибудь из вас
показалось, что я шучу, будьте уверены, что я говорю сущую правду. Эту
известность, о мужи афиняне, получил я не иным путем, как благодаря
некоторой мудрости. Какая же это такая мудрость? Да уж, должно быть,
человеческая мудрость. Этой мудростью я, пожалуй, в самом деле мудр; а те,
о которых я сейчас говорил, мудры или сверхчеловеческой мудростью, или уж
не знаю, как и сказать; что же меня касается, то я, конечно, этой мудрости
не понимаю, а кто утверждает обратное, тот лжет и говорит это для того,
чтобы оклеветать меня. И вы не шумите, О мужи афиняне, даже если вам
покажется, что я говорю несколько высокомерно; не свои слова буду я
говорить, а сошлюсь на слова, для вас достоверные. Свидетелем моей
мудрости, если только это мудрость, и того, в чем она состоит, я приведу
вам бога, который в Дельфах. Ведь вы знаете Херефонта. Человек этот смолоду
был и моим, и вашим приверженцем, разделял с вами изгнание и возвратился
вместе с вами. И вы, конечно, знаете, каков был Херефонт, до чего он был
неудержим во всем, что бы ни затевал. Ну вот же, приехав однажды в Дельфы,
дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом. Я вам сказал не шумите, о
мужи! Вот он и спросил, есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия
ему ответила, что никого нет мудрее. И хотя сам он умер, но вот брат его
засвидетельствует вам об этом.
Посмотрите теперь, зачем я это говорю; ведь мое намерение - объяснить вам,
откуда пошла клевета на меня. Услыхав это, стал я размышлять сам с собою
таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает?
Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он
хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? Ведь не может же он лгать: не
полагается ему это. Долго я недоумевал, что такое он хочет сказать; потом,
собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к одному
из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего
опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а
ты меня назвал самым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку -
называть его по имени нет никакой надобности, скажу только, что человек,
глядя на которого я увидал то, что я увидал, был одним из государственных
людей, о мужи афиняне, - так вот, когда я к нему присмотрелся (да
побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только кажется мудрым и
многим другим, и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он был мудрым,
этого нет; и я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а
на самом деле не мудр. От этого и сам он, и многие из присутствовавших
возненавидели меня. Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то
человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совершенстве
не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я коли уж не знаю, то
и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем
он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю эту вещь. Оттуда я
пошел к другому, из тех, которые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же
самое; и с тех пор возненавидели меня и сам он, и многие другие.
Ну и после этого стал я уже ходить по порядку. Замечал я, что делаюсь
ненавистным, огорчался этим и боялся этого, но в то же время мне казалось,
что слова бога необходимо ставить выше всего. Итак, чтобы понять, что
означает изречение бога, мне казалось необходимым пойти ко всем, которые
слывут знающими что- либо. И, клянусь собакой, о мужи афиняне, уж вам-то я
должен говорить правду, что я поистине испытал нечто в таком роде: те, что
пользуются самою большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по
указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом, а другие, те, что
считаются похуже, - более им одаренными. Но нужно мне рассказать вам о том,
как я странствовал, точно я труд какой-то нес, и все это для того только,
чтобы прорицание оказалось неопровергнутым. После государственных людей
ходил я к поэтам, и к трагическим, и к дифирамбическим, и ко всем прочим,
чтобы на месте уличить себя в том, что я невежественнее, чем они. Брал я те
из их произведений, которые, как мне казалось, всего тщательнее ими
отработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы,
кстати, и научиться от них кое-чему. Стыдно мне, о мужи, сказать вам
правду, а сказать все-таки следует. Ну да, одним словом, чуть ли не все
присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами,
чем они сами. Таким образом, и относительно поэтов вот что я узнал в
короткое время: не мудростью могут они творить то, что они творят, а
какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и
прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают
того, о чем говорят . Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и
поэты; и в то же время я заметил, что вследствие своего поэтического
дарования они считали себя мудрейшими из людей и в остальных отношениях,
чего на деле не было. Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же
самым, чем и государственных людей.
Под конец уж пошел я к ремесленникам. Про себя я знал, что я попросту
ничего не знаю, ну а уж про этих мне было известно, что я найду их знающими
много хорошего. И в этом я не ошибся: в самом деле, они знали то, чего я не
знал, и этим были мудрее меня. Но, о мужи афиняне, мне показалось, что они
грешили тем же, чем и поэты: оттого, что они хорошо владели искусством,
каждый считал себя самым мудрым также и относительно прочего, самого
важного, и эта ошибка заслоняла собою ту мудрость, какая у них была; так
что, возвращаясь к изречению, я спрашивал сам себя, что бы я для себя
предпочел, оставаться ли мне так, как есть, не будущий ни мудрым их
мудростью, ни невежественным их невежеством, или, как они, быть и тем и
другим. И я отвечал самому себе и оракулу, что для меня выгоднее оставаться
как есть.
Вот от этого самого исследования, о мужи афиняне, с одной стороны, многие
меня возненавидели, притом как нельзя сильнее и глубже, отчего произошло и
множество клевет, а с другой стороны, начали мне давать это название
мудреца, потому что присутствующие каждый раз думают, что сам я мудр в том,
относительно чего я отрицаю мудрость другого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277
чванился и гордился, если бы был искусен в этом деле; только ведь я в этом
не искусен, о мужи афиняне!
Может быть, кто-нибудь из вас возразит: "Однако, Сократ, чем же ты
занимаешься? Откуда на тебя эти клеветы? В самом деле, если бы сам ты не
занимался чем-нибудь особенным, то и не говорили бы о тебе так много. Скажи
нам, что это такое, чтобы нам зря не выдумывать". Вот это, мне кажется,
правильно, и я сам постараюсь вам показать, что именно дало мне известность
и навлекло на меня клевету. Слушайте же. И хотя бы кому-нибудь из вас
показалось, что я шучу, будьте уверены, что я говорю сущую правду. Эту
известность, о мужи афиняне, получил я не иным путем, как благодаря
некоторой мудрости. Какая же это такая мудрость? Да уж, должно быть,
человеческая мудрость. Этой мудростью я, пожалуй, в самом деле мудр; а те,
о которых я сейчас говорил, мудры или сверхчеловеческой мудростью, или уж
не знаю, как и сказать; что же меня касается, то я, конечно, этой мудрости
не понимаю, а кто утверждает обратное, тот лжет и говорит это для того,
чтобы оклеветать меня. И вы не шумите, О мужи афиняне, даже если вам
покажется, что я говорю несколько высокомерно; не свои слова буду я
говорить, а сошлюсь на слова, для вас достоверные. Свидетелем моей
мудрости, если только это мудрость, и того, в чем она состоит, я приведу
вам бога, который в Дельфах. Ведь вы знаете Херефонта. Человек этот смолоду
был и моим, и вашим приверженцем, разделял с вами изгнание и возвратился
вместе с вами. И вы, конечно, знаете, каков был Херефонт, до чего он был
неудержим во всем, что бы ни затевал. Ну вот же, приехав однажды в Дельфы,
дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом. Я вам сказал не шумите, о
мужи! Вот он и спросил, есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия
ему ответила, что никого нет мудрее. И хотя сам он умер, но вот брат его
засвидетельствует вам об этом.
Посмотрите теперь, зачем я это говорю; ведь мое намерение - объяснить вам,
откуда пошла клевета на меня. Услыхав это, стал я размышлять сам с собою
таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает?
Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он
хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? Ведь не может же он лгать: не
полагается ему это. Долго я недоумевал, что такое он хочет сказать; потом,
собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к одному
из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего
опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а
ты меня назвал самым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку -
называть его по имени нет никакой надобности, скажу только, что человек,
глядя на которого я увидал то, что я увидал, был одним из государственных
людей, о мужи афиняне, - так вот, когда я к нему присмотрелся (да
побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только кажется мудрым и
многим другим, и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он был мудрым,
этого нет; и я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а
на самом деле не мудр. От этого и сам он, и многие из присутствовавших
возненавидели меня. Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то
человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совершенстве
не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я коли уж не знаю, то
и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем
он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю эту вещь. Оттуда я
пошел к другому, из тех, которые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же
самое; и с тех пор возненавидели меня и сам он, и многие другие.
Ну и после этого стал я уже ходить по порядку. Замечал я, что делаюсь
ненавистным, огорчался этим и боялся этого, но в то же время мне казалось,
что слова бога необходимо ставить выше всего. Итак, чтобы понять, что
означает изречение бога, мне казалось необходимым пойти ко всем, которые
слывут знающими что- либо. И, клянусь собакой, о мужи афиняне, уж вам-то я
должен говорить правду, что я поистине испытал нечто в таком роде: те, что
пользуются самою большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по
указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом, а другие, те, что
считаются похуже, - более им одаренными. Но нужно мне рассказать вам о том,
как я странствовал, точно я труд какой-то нес, и все это для того только,
чтобы прорицание оказалось неопровергнутым. После государственных людей
ходил я к поэтам, и к трагическим, и к дифирамбическим, и ко всем прочим,
чтобы на месте уличить себя в том, что я невежественнее, чем они. Брал я те
из их произведений, которые, как мне казалось, всего тщательнее ими
отработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы,
кстати, и научиться от них кое-чему. Стыдно мне, о мужи, сказать вам
правду, а сказать все-таки следует. Ну да, одним словом, чуть ли не все
присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами,
чем они сами. Таким образом, и относительно поэтов вот что я узнал в
короткое время: не мудростью могут они творить то, что они творят, а
какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и
прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают
того, о чем говорят . Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и
поэты; и в то же время я заметил, что вследствие своего поэтического
дарования они считали себя мудрейшими из людей и в остальных отношениях,
чего на деле не было. Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же
самым, чем и государственных людей.
Под конец уж пошел я к ремесленникам. Про себя я знал, что я попросту
ничего не знаю, ну а уж про этих мне было известно, что я найду их знающими
много хорошего. И в этом я не ошибся: в самом деле, они знали то, чего я не
знал, и этим были мудрее меня. Но, о мужи афиняне, мне показалось, что они
грешили тем же, чем и поэты: оттого, что они хорошо владели искусством,
каждый считал себя самым мудрым также и относительно прочего, самого
важного, и эта ошибка заслоняла собою ту мудрость, какая у них была; так
что, возвращаясь к изречению, я спрашивал сам себя, что бы я для себя
предпочел, оставаться ли мне так, как есть, не будущий ни мудрым их
мудростью, ни невежественным их невежеством, или, как они, быть и тем и
другим. И я отвечал самому себе и оракулу, что для меня выгоднее оставаться
как есть.
Вот от этого самого исследования, о мужи афиняне, с одной стороны, многие
меня возненавидели, притом как нельзя сильнее и глубже, отчего произошло и
множество клевет, а с другой стороны, начали мне давать это название
мудреца, потому что присутствующие каждый раз думают, что сам я мудр в том,
относительно чего я отрицаю мудрость другого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277