Он
принес вино, настоенное на травах, которым смачивал губы
больного, пока тот лежал без чувств, и влил несколько капель
ему в рот - на этот раз Хэлвин не противился - жилы на худой
шее напряглись, и он проглотил снадобье. Значит его час еще не
пробил. У него еще есть время снять тяжесть с сердца. Ему снова
дали немного вина, и постепенно серая маска опять превратилась
в живую плоть, хотя страшно бледную и слабую. Когда он снова
заговорил, голос звучал почти неслышно и глаза были закрыты.
- Святой отец? - испуганно позвал Хэлвин.
- Я здесь. Я не оставлю тебя.
- Ее мать приезжала ко мне... Я и не знал, что Бертрада
ждет ребенка! Госпожа очень боялась гнева своего мужа, когда
тот вернется и все узнает. А я в то время был в подручных у
брата Кадфаэля... уже изучил разные травы. Я никому ничего не
сказал, сам взял иссоп, ирис... Знал бы тогда Кадфаэль, на что
я употребил его травы!
Да уж! То, что в малых дозах может помочь снять воспаление
в груди и избавиться от мучительного кашля или даже одолеть
желтуху, в иных дозах может прервать беременность, привести к
выкидышу, а это уже деяние не только противное природе и
неугодное церкви, но и опасное для женщины, носящей плод в
своем чреве. Из страха перед гневом мужа, из страха опозориться
перед всем миром, из страха, что не удастся устроить дочери
хорошую партию и что давние семейные распри за наследство
вспыхнут с новой силой... Мать ли девушки заставила его пойти
на это, он ли сам ее уговорил?.. Годы, проведенные в раскаянии
и искуплении, не смогли избавить его от ужаса содеянного -
того, что теперь судорогой сводил тело и застилал взор.
- Они умерли, - сказал он хрипло и громко, корчась от
душевной боли. - Моя любимая и наше дитя, они умерли! Ее мать
прислала мне известие уже после похорон. Дочь умерла от
лихорадки, так она всем сказала. Умерла от лихорадки - и
позора бояться не надо. Грех, мой страшный грех... Господи,
прости меня!
- Всевышний знает, когда раскаяние искренно, а когда нет,
- сказал аббат Радульфус. - Что ж, теперь ты поведал нам свою
печаль. Это все, или ты желаешь сказать что-то еще?
- Это все, - сказал брат Хэлвин. - Осталось только
попросить прощения. Я прошу прощения и у Бога, и у Кадфаэля,
ведь я во зло употребил его искусство. И еще у леди Гэльс, моей
госпожи, за то великое горе, что я причинил ей. - Теперь,
высказав наконец то, что так долго томилось под спудом, он уже
лучше владел и голосом, и речью, словно путы упали с его языка,
и хотя говорил он по-прежнему тихо, но гораздо яснее и
спокойнее. - Я хотел бы встретить смерть очистившимся и
прощенным.
- Hу, брат Кадфаэль сам за себя скажет, - заметил аббат.
- За Бога буду говорить я, ибо на мне его благодать.
- Я прощаю тебе, - сказал Кадфаэль, стараясь более
тщательно, чем обычно, подбирать слова, - всякое
злоупотребление моим искусством, совершенное в момент
временного помутнения разума. А то, что ты располагал знаниями
и средствами совершить преступление, а я не сумел удержать тебя
от искушения, в том есть и моя вина, и я не могу упрекать тебя,
не упрекая в то же время и себя самого. Пусть мир пребудет в
твоей душе!
Речь аббата Радульфуса, которую он произносил именем
Божьим, заняла немного больше времени. Слушая его, Кадфаэль
невольно подумал, что кое-кто из братьев был бы до глубины души
изумлен, открыв в аббате, кроме его обычной непреклонной
суровости, такой запас рассудительной, властной, подчиняющей
доброты. Хэлвин желал облегчить свою совесть и очиститься перед
смертью. Hалагать на него епитимью было слишком поздно. За
успокоение души на смертном одре не назначают платы, его просто
даруют.
- Безутешное, полное раскаяния сердце - вот единственная
жертва, которую ты можешь предложить, и она не будет
отвергнута. - И аббат отпустил ему грехи и благословил, и с
тем вышел кивнув Кадфаэлю, чтобы тот последовал за ним. Силы
оставили Хэлвина, и его лицо, только что светившееся
благодарностью и умиротворением, снова замкнулось и не выражало
ничего, кроме смертельной усталости, огонь в глазах потух, и он
впал в полусон-полузабытье.
За дверью их терпеливо дожидался Рун, который специально
отошел подальше, чтобы до него случайно не долетели какие-то
обрывки исповеди.
- Пойди посиди с ним, - сказал ему аббат. - Сейчас он,
верно, заснул, и сон его будет покойный. Если заметишь какие-то
перемены в его состоянии, сразу беги за братом Эдмундом. А если
возникнет нужда в брате Кадфаэле, пошли за ним ко мне.
Они устроились в отделанных панелями покоях аббата -
единственные два человека, посвященные в тайну преступления,
ответственность за которое взял на себя Хэлвин,
единственные, имеющие право обсудить друг с другом его
признание.
- Я здесь всего четыре года, - без околичностей начал
аббат Радульфус, - и не знаю, при каких обстоятельствах попал
сюда Хэлвин. Hасколько я понимаю, его почти сразу приставили к
тебе помогать с травами - тут-то он и приобрел необходимые
познания, которые, увы, так неблаговидно употребил. Скажи, это
верно, что составленное им снадобье и впрямь могло кого-то
погубить? Может, юная леди все-таки умерла от лихорадки?
- Если ее мать воспользовалась этим снадобьем, как и
собиралась, тогда лихорадка тут ни при чем, - печально сказал
Кадфаэль. - Да, я знаю случаи, когда иссоп приводил к смерти.
Какая глупость была с моей стороны держать его у себя, ведь я
вполне смог бы найти ему замену среди других трав. Правда, в
малых дозах трава и корень иссопа, высушенные и истолченные,
прекрасно помогают от желтой немочи, а в смеси с шандрой он
хорош при хрипах в груди, хотя для этой цели лучше брать
разновидность с синими цветочками, она помягче. Я знаю, что
женщины прибегают к нему, чтобы избавиться от плода -
принимают в больших дозах и вычищают все так, как и не надо бы.
Hе удивительно, что порой бедняжки не выдерживают и умирают.
- И все это случилось, когда он был еще послушником. Если
ребенок - его, как он сам считает, значит пробыл он в
монастыре к тому времени совсем немного. Да ведь он сам был
почти ребенок!
- Только-только восемнадцать стукнуло, ну и милой его,
конечно, не больше, скорее всего - меньше. Да могло ли
сложиться иначе, - сказал Кадфаэль, - если жили они под одной
крышей, виделись каждый Божий день, от рождения принадлежали к
одному кругу - он ведь происходит из знатного рода - и, как
все дети на свете, были раскрыты для любви. Удивительно другое,
- произнес Кадфаэль, постепенно приходя в возбуждение, -
почему его сватовство так вот походя отвергли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
принес вино, настоенное на травах, которым смачивал губы
больного, пока тот лежал без чувств, и влил несколько капель
ему в рот - на этот раз Хэлвин не противился - жилы на худой
шее напряглись, и он проглотил снадобье. Значит его час еще не
пробил. У него еще есть время снять тяжесть с сердца. Ему снова
дали немного вина, и постепенно серая маска опять превратилась
в живую плоть, хотя страшно бледную и слабую. Когда он снова
заговорил, голос звучал почти неслышно и глаза были закрыты.
- Святой отец? - испуганно позвал Хэлвин.
- Я здесь. Я не оставлю тебя.
- Ее мать приезжала ко мне... Я и не знал, что Бертрада
ждет ребенка! Госпожа очень боялась гнева своего мужа, когда
тот вернется и все узнает. А я в то время был в подручных у
брата Кадфаэля... уже изучил разные травы. Я никому ничего не
сказал, сам взял иссоп, ирис... Знал бы тогда Кадфаэль, на что
я употребил его травы!
Да уж! То, что в малых дозах может помочь снять воспаление
в груди и избавиться от мучительного кашля или даже одолеть
желтуху, в иных дозах может прервать беременность, привести к
выкидышу, а это уже деяние не только противное природе и
неугодное церкви, но и опасное для женщины, носящей плод в
своем чреве. Из страха перед гневом мужа, из страха опозориться
перед всем миром, из страха, что не удастся устроить дочери
хорошую партию и что давние семейные распри за наследство
вспыхнут с новой силой... Мать ли девушки заставила его пойти
на это, он ли сам ее уговорил?.. Годы, проведенные в раскаянии
и искуплении, не смогли избавить его от ужаса содеянного -
того, что теперь судорогой сводил тело и застилал взор.
- Они умерли, - сказал он хрипло и громко, корчась от
душевной боли. - Моя любимая и наше дитя, они умерли! Ее мать
прислала мне известие уже после похорон. Дочь умерла от
лихорадки, так она всем сказала. Умерла от лихорадки - и
позора бояться не надо. Грех, мой страшный грех... Господи,
прости меня!
- Всевышний знает, когда раскаяние искренно, а когда нет,
- сказал аббат Радульфус. - Что ж, теперь ты поведал нам свою
печаль. Это все, или ты желаешь сказать что-то еще?
- Это все, - сказал брат Хэлвин. - Осталось только
попросить прощения. Я прошу прощения и у Бога, и у Кадфаэля,
ведь я во зло употребил его искусство. И еще у леди Гэльс, моей
госпожи, за то великое горе, что я причинил ей. - Теперь,
высказав наконец то, что так долго томилось под спудом, он уже
лучше владел и голосом, и речью, словно путы упали с его языка,
и хотя говорил он по-прежнему тихо, но гораздо яснее и
спокойнее. - Я хотел бы встретить смерть очистившимся и
прощенным.
- Hу, брат Кадфаэль сам за себя скажет, - заметил аббат.
- За Бога буду говорить я, ибо на мне его благодать.
- Я прощаю тебе, - сказал Кадфаэль, стараясь более
тщательно, чем обычно, подбирать слова, - всякое
злоупотребление моим искусством, совершенное в момент
временного помутнения разума. А то, что ты располагал знаниями
и средствами совершить преступление, а я не сумел удержать тебя
от искушения, в том есть и моя вина, и я не могу упрекать тебя,
не упрекая в то же время и себя самого. Пусть мир пребудет в
твоей душе!
Речь аббата Радульфуса, которую он произносил именем
Божьим, заняла немного больше времени. Слушая его, Кадфаэль
невольно подумал, что кое-кто из братьев был бы до глубины души
изумлен, открыв в аббате, кроме его обычной непреклонной
суровости, такой запас рассудительной, властной, подчиняющей
доброты. Хэлвин желал облегчить свою совесть и очиститься перед
смертью. Hалагать на него епитимью было слишком поздно. За
успокоение души на смертном одре не назначают платы, его просто
даруют.
- Безутешное, полное раскаяния сердце - вот единственная
жертва, которую ты можешь предложить, и она не будет
отвергнута. - И аббат отпустил ему грехи и благословил, и с
тем вышел кивнув Кадфаэлю, чтобы тот последовал за ним. Силы
оставили Хэлвина, и его лицо, только что светившееся
благодарностью и умиротворением, снова замкнулось и не выражало
ничего, кроме смертельной усталости, огонь в глазах потух, и он
впал в полусон-полузабытье.
За дверью их терпеливо дожидался Рун, который специально
отошел подальше, чтобы до него случайно не долетели какие-то
обрывки исповеди.
- Пойди посиди с ним, - сказал ему аббат. - Сейчас он,
верно, заснул, и сон его будет покойный. Если заметишь какие-то
перемены в его состоянии, сразу беги за братом Эдмундом. А если
возникнет нужда в брате Кадфаэле, пошли за ним ко мне.
Они устроились в отделанных панелями покоях аббата -
единственные два человека, посвященные в тайну преступления,
ответственность за которое взял на себя Хэлвин,
единственные, имеющие право обсудить друг с другом его
признание.
- Я здесь всего четыре года, - без околичностей начал
аббат Радульфус, - и не знаю, при каких обстоятельствах попал
сюда Хэлвин. Hасколько я понимаю, его почти сразу приставили к
тебе помогать с травами - тут-то он и приобрел необходимые
познания, которые, увы, так неблаговидно употребил. Скажи, это
верно, что составленное им снадобье и впрямь могло кого-то
погубить? Может, юная леди все-таки умерла от лихорадки?
- Если ее мать воспользовалась этим снадобьем, как и
собиралась, тогда лихорадка тут ни при чем, - печально сказал
Кадфаэль. - Да, я знаю случаи, когда иссоп приводил к смерти.
Какая глупость была с моей стороны держать его у себя, ведь я
вполне смог бы найти ему замену среди других трав. Правда, в
малых дозах трава и корень иссопа, высушенные и истолченные,
прекрасно помогают от желтой немочи, а в смеси с шандрой он
хорош при хрипах в груди, хотя для этой цели лучше брать
разновидность с синими цветочками, она помягче. Я знаю, что
женщины прибегают к нему, чтобы избавиться от плода -
принимают в больших дозах и вычищают все так, как и не надо бы.
Hе удивительно, что порой бедняжки не выдерживают и умирают.
- И все это случилось, когда он был еще послушником. Если
ребенок - его, как он сам считает, значит пробыл он в
монастыре к тому времени совсем немного. Да ведь он сам был
почти ребенок!
- Только-только восемнадцать стукнуло, ну и милой его,
конечно, не больше, скорее всего - меньше. Да могло ли
сложиться иначе, - сказал Кадфаэль, - если жили они под одной
крышей, виделись каждый Божий день, от рождения принадлежали к
одному кругу - он ведь происходит из знатного рода - и, как
все дети на свете, были раскрыты для любви. Удивительно другое,
- произнес Кадфаэль, постепенно приходя в возбуждение, -
почему его сватовство так вот походя отвергли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59