Сделаны сапоги были из толстенного войлока, на прочной
кожаной подошве, плотно стягивались ремнями, прикрывая и
оберегая покалеченную плоть, а главное, создавая ей надежную
опору. Хорошо еще основные кости уцелели. Филип был очень
доволен своей работой, но не желал слышать никаких слов
благодарности, пока Хэлвин не примерит сапоги и не
удостоверится, что они ему удобны.
Все, что братья делали для него, Хэлвин принимал со
смиренной благодарностью и день за днем настойчиво трудился,
восстанавливая свое мастерство иллюминатора. Однако, едва лишь
выдавалась свободная минута, он брал костыли, выбирался из
своего уголка и, неуверенно балансируя на слабых ногах, упрямо
учился ходить, готовый в любой момент схватиться за стену, если
потеряет равновесие. Понемногу к его мышцам начала возвращаться
сила и уже в начале февраля Хэлвин уверенно опирался на правую
ногу, более того - он даже мог стоять на ней несколько
мгновений. С этого времени Хэлвин ковылял на своих костылях
самостоятельно, не пропускал ни одной службы и опять начал петь
в хоре. К концу февраля он научился использовать в крайних
случаях и левую ногу, хотя, разумеется, вставать на нее не мог,
да и вряд ли она когда-нибудь сумеет теперь выдержать его вес,
каким бы малым он ни был.
В одном Хэлвину повезло. После того как стаял тот ужасный
снег, что обрушился в декабре на всю их округу, погода
установилась более или менее приличная. Отдельные заморозки,
конечно, случались еще не раз, но длились они не долго, а если
снег и выпадал, то сходил почти сразу. Вот поэтому, едва
приспособившись к костылям, Хэлвин принялся упражняться в
ходьбе на свежем воздухе и скоро достиг в этом больших успехов.
Трудности возникали у него теперь только при заморозках, когда
покрывались льдом булыжники монастырского двора.
В марте дни удлинились, и весна принялась боязливо
намекать о своем скором приходе. И вот однажды брат Хэлвин,
дождавшись на заседании капитула, когда закончится обсуждение
неотложных дел, встал со своего места и смиренно, но твердо
попросил выслушать его. Смысл его просьбы был понятен только
аббату Радульфусу и брату Кадфаэлю.
- Отец аббат, - заговорил Хэлвин, не сводя своих темных
глаз с Радульфуса, - тебе известно, что когда со мной
приключилось несчастье, я возымел горячее желание совершить
паломничество, буде Господь проявит ко мне, грешному, Свою
милость и дарует исцеление. Отец наш небесный не покинул меня в
моих горестях, и теперь я прошу позволения исполнить свой обет.
Уповаю на молитвы моих братьев во Христе, и да помогут мне
молитвы эти осуществить задуманное и благополучно вернуться в
обитель.
Радульфус взирал на просителя в молчании, ничем не
проявляя своих чувств, продолжалось это так долго, что у
Хэлвина от волнения кровь прилила к впалым щекам.
- Зайди ко мне после капитула, - произнес наконец аббат.
- Ты расскажешь мне, как собираешься действовать, а я решу, в
силах ли ты выполнить это.
В покоях аббата Хэлвин еще раз повторил свою просьбу.
Говорил он открыто, не таясь, ведь присутствующие знали о его
прегрешениях. Кадфаэль понимал, почему его пригласили
присутствовать при этом разговоре. Прежде всего, для него не
было тайной содержание предсмертной исповеди Хэлвина, а еще он
мог высказать мнение о состоянии здоровья своего подопечного и
оценить, способен ли тот совершить такое длинное путешествие.
Hо была еще и третья причина, о которой брат Кадфаэль до поры
до времени не догадывался.
- Hе могу и не хочу, - сказал аббат, - удерживать тебя
от исполнения того, чего страждет твоя душа. Hо полагаю, ты еще
недостаточно окреп. Погода последние недели нас баловала, но до
настоящей весны пока далеко, может быть, завтра опять
похолодает. Одумайся, ведь совсем недавно ты лежал при смерти,
и мы боялись, что ты отойдешь в мир иной. К чему спешить,
подожди, когда у тебя прибавится сил и тогда, с Божьей помощью,
ты исполнишь свой обет.
- Святой отец, - горячо возразил Хэлвин, - потому я и
спешу, что был так близок к смерти. А что если она настигнет
меня, прежде чем я успею искупить свой грех? Hежданная кончина
может положить предел любой жизни. Мне ли этого не знать? Ведь
я уже получил предостережение и не могу отмахнуться от него так
просто. Если я встречусь со смертью во время исполнения своего
обета, то с радостью брошусь в ее объятия. Hо умереть, даже не
попробовав получить прощение, для меня хуже самой смерти. Отец
мой, - умоляюще проговорил Хэлвин, вперив в аббата свой
пылающий взор, - я любил ее истинной любовью, любил как
дорогую моему сердцу супругу, мечтал повести ее к алтарю и не
расставаться с нею, покуда смерть не разлучит нас. И сам
невольно погубил свою возлюбленную. Долго, слишком долго моя
душа изнывала под невыносимым бременем вины и теперь, когда на
смертном ложе я открыл вам свою тайну, я жажду понести
справедливое наказание.
- А ты подумал о том расстоянии, которое тебе предстоит
преодолеть на пути туда, а затем обратно? Hе отправиться ли
тебе в твое паломничество верхом?
Хэлвин затряс головой.
- Святой отец, я уже дал себе обещание и собираюсь
повторить свою клятву перед алтарем, что пройду весь путь до ее
могилы пешком и так же пешком вернусь обратно - на этих самых
ногах, ведь именно они явились причиной того, что я узрел
истину. Мне ведомо теперь, каково приходится несчастным хромым
от рождения. Почему же я, который виновен в столь страшных
грехах, должен быть избавлен от подобных мук? У меня достанет
сил вынести дорогу. Брат Кадфаэль подтвердит это.
Брату Кадфаэлю отнюдь не понравилось, что его призывают в
свидетели, а тем более ему не хотелось поощрять Хэлвина в его
безумном предприятии, но он не видел другого способа вернуть
бедняге спокойствие духа.
- Я знаю, что у брата Хэлвина достанет воли и смелости,
- сказал Кадфаэль. - А вот хватит ли у него сил, я не уверен.
И не берусь судить, имеет ли он право ради очищения совести
рисковать своим бренным телом.
Аббат размышлял несколько минут, сверля Хэлвина твердым
немигающим взглядом. Если бы помыслы несчастного просителя не
были чисты, ему ни за что было бы не выдержать этого
проницательного всевидящего взгляда, но Хэлвин все так же
открыто и прямо смотрел на Радульфуса.
- Что ж, я признаю за тобой право на покаяние, каким бы
запоздалым оно ни было, - заговорил, наконец, аббат. - И
прекрасно понимаю, что молчал ты не ради себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
кожаной подошве, плотно стягивались ремнями, прикрывая и
оберегая покалеченную плоть, а главное, создавая ей надежную
опору. Хорошо еще основные кости уцелели. Филип был очень
доволен своей работой, но не желал слышать никаких слов
благодарности, пока Хэлвин не примерит сапоги и не
удостоверится, что они ему удобны.
Все, что братья делали для него, Хэлвин принимал со
смиренной благодарностью и день за днем настойчиво трудился,
восстанавливая свое мастерство иллюминатора. Однако, едва лишь
выдавалась свободная минута, он брал костыли, выбирался из
своего уголка и, неуверенно балансируя на слабых ногах, упрямо
учился ходить, готовый в любой момент схватиться за стену, если
потеряет равновесие. Понемногу к его мышцам начала возвращаться
сила и уже в начале февраля Хэлвин уверенно опирался на правую
ногу, более того - он даже мог стоять на ней несколько
мгновений. С этого времени Хэлвин ковылял на своих костылях
самостоятельно, не пропускал ни одной службы и опять начал петь
в хоре. К концу февраля он научился использовать в крайних
случаях и левую ногу, хотя, разумеется, вставать на нее не мог,
да и вряд ли она когда-нибудь сумеет теперь выдержать его вес,
каким бы малым он ни был.
В одном Хэлвину повезло. После того как стаял тот ужасный
снег, что обрушился в декабре на всю их округу, погода
установилась более или менее приличная. Отдельные заморозки,
конечно, случались еще не раз, но длились они не долго, а если
снег и выпадал, то сходил почти сразу. Вот поэтому, едва
приспособившись к костылям, Хэлвин принялся упражняться в
ходьбе на свежем воздухе и скоро достиг в этом больших успехов.
Трудности возникали у него теперь только при заморозках, когда
покрывались льдом булыжники монастырского двора.
В марте дни удлинились, и весна принялась боязливо
намекать о своем скором приходе. И вот однажды брат Хэлвин,
дождавшись на заседании капитула, когда закончится обсуждение
неотложных дел, встал со своего места и смиренно, но твердо
попросил выслушать его. Смысл его просьбы был понятен только
аббату Радульфусу и брату Кадфаэлю.
- Отец аббат, - заговорил Хэлвин, не сводя своих темных
глаз с Радульфуса, - тебе известно, что когда со мной
приключилось несчастье, я возымел горячее желание совершить
паломничество, буде Господь проявит ко мне, грешному, Свою
милость и дарует исцеление. Отец наш небесный не покинул меня в
моих горестях, и теперь я прошу позволения исполнить свой обет.
Уповаю на молитвы моих братьев во Христе, и да помогут мне
молитвы эти осуществить задуманное и благополучно вернуться в
обитель.
Радульфус взирал на просителя в молчании, ничем не
проявляя своих чувств, продолжалось это так долго, что у
Хэлвина от волнения кровь прилила к впалым щекам.
- Зайди ко мне после капитула, - произнес наконец аббат.
- Ты расскажешь мне, как собираешься действовать, а я решу, в
силах ли ты выполнить это.
В покоях аббата Хэлвин еще раз повторил свою просьбу.
Говорил он открыто, не таясь, ведь присутствующие знали о его
прегрешениях. Кадфаэль понимал, почему его пригласили
присутствовать при этом разговоре. Прежде всего, для него не
было тайной содержание предсмертной исповеди Хэлвина, а еще он
мог высказать мнение о состоянии здоровья своего подопечного и
оценить, способен ли тот совершить такое длинное путешествие.
Hо была еще и третья причина, о которой брат Кадфаэль до поры
до времени не догадывался.
- Hе могу и не хочу, - сказал аббат, - удерживать тебя
от исполнения того, чего страждет твоя душа. Hо полагаю, ты еще
недостаточно окреп. Погода последние недели нас баловала, но до
настоящей весны пока далеко, может быть, завтра опять
похолодает. Одумайся, ведь совсем недавно ты лежал при смерти,
и мы боялись, что ты отойдешь в мир иной. К чему спешить,
подожди, когда у тебя прибавится сил и тогда, с Божьей помощью,
ты исполнишь свой обет.
- Святой отец, - горячо возразил Хэлвин, - потому я и
спешу, что был так близок к смерти. А что если она настигнет
меня, прежде чем я успею искупить свой грех? Hежданная кончина
может положить предел любой жизни. Мне ли этого не знать? Ведь
я уже получил предостережение и не могу отмахнуться от него так
просто. Если я встречусь со смертью во время исполнения своего
обета, то с радостью брошусь в ее объятия. Hо умереть, даже не
попробовав получить прощение, для меня хуже самой смерти. Отец
мой, - умоляюще проговорил Хэлвин, вперив в аббата свой
пылающий взор, - я любил ее истинной любовью, любил как
дорогую моему сердцу супругу, мечтал повести ее к алтарю и не
расставаться с нею, покуда смерть не разлучит нас. И сам
невольно погубил свою возлюбленную. Долго, слишком долго моя
душа изнывала под невыносимым бременем вины и теперь, когда на
смертном ложе я открыл вам свою тайну, я жажду понести
справедливое наказание.
- А ты подумал о том расстоянии, которое тебе предстоит
преодолеть на пути туда, а затем обратно? Hе отправиться ли
тебе в твое паломничество верхом?
Хэлвин затряс головой.
- Святой отец, я уже дал себе обещание и собираюсь
повторить свою клятву перед алтарем, что пройду весь путь до ее
могилы пешком и так же пешком вернусь обратно - на этих самых
ногах, ведь именно они явились причиной того, что я узрел
истину. Мне ведомо теперь, каково приходится несчастным хромым
от рождения. Почему же я, который виновен в столь страшных
грехах, должен быть избавлен от подобных мук? У меня достанет
сил вынести дорогу. Брат Кадфаэль подтвердит это.
Брату Кадфаэлю отнюдь не понравилось, что его призывают в
свидетели, а тем более ему не хотелось поощрять Хэлвина в его
безумном предприятии, но он не видел другого способа вернуть
бедняге спокойствие духа.
- Я знаю, что у брата Хэлвина достанет воли и смелости,
- сказал Кадфаэль. - А вот хватит ли у него сил, я не уверен.
И не берусь судить, имеет ли он право ради очищения совести
рисковать своим бренным телом.
Аббат размышлял несколько минут, сверля Хэлвина твердым
немигающим взглядом. Если бы помыслы несчастного просителя не
были чисты, ему ни за что было бы не выдержать этого
проницательного всевидящего взгляда, но Хэлвин все так же
открыто и прямо смотрел на Радульфуса.
- Что ж, я признаю за тобой право на покаяние, каким бы
запоздалым оно ни было, - заговорил, наконец, аббат. - И
прекрасно понимаю, что молчал ты не ради себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59