Назад к природе!
А на рифе, где они пробыли до заката, после долгого молчания она сказала:
— Все бы должно быть иначе, мы многое делаем не так. Клянусь тебе, Аня будет думать совсем по-другому и поступать не как мы. И не будет произносить пустых и громких слов. Мы слова совсем не бережем и вечно извращаем, пока они не превращаются в ложь. Вот на таком рифе, как здесь, или на острове, где только коровы мычат, я для нее придумаю новый язык, совсем новый мир.
— Ты с ума сошла,— запротестовал Ганс.— К чему это теперь? — Опять спор, иной, чем прежде, более обдуманный, ожесточенный,— Аню я тебе не отдам,— сказал он.
— Но ведь был уговор.
— Нет.
— Ты замечаешь, мы начинаем лгать, едва раскроем рот.
Она убежала, стремглав бросилась в воду, словно птица, рыба, не ведающая границ. Смеясь оглянулась на Ганса, который пытался догнать ее вплавь, и крикнула:
— Тебе меня никогда не поймать, а Аню я у тебя из-под носа заберу.
Они пришли на маленький остров из разных миров. Зачем? Или он все еще хотел удержать давно минувшее? Целыми днями они пропадали на крошечном рифе. Там Виктория строила мир своих мечтаний. Дома, не отбрасывающие тени, цветы, растения, деревья в пышном цвету, до самого горизонта невиданные краски, а люди — созданные по ее фантастическому проекту, о котором она непрестанно говорила.
— Поймешь ли ты наконец, как я несчастлива сейчас, да и всегда была? Я родилась слишком рано и вынуждена строить заново все, что мне необходимо в жизни.
— А что ты в самом деле строишь? — спросил Ганс.— Что ты делаешь там, где живешь сейчас?
Она §не ответила, пожала плечами, скользнула в воду. Она плавала, ныряла, а потом принялась рассказывать о Винете, затонувшем городе: тысячелетия назад он был разрушен наводнением, а теперь возрожден на дне морском, восстановлен до последней улочки, оборудован по ее воле и желанию и населен только рыбами и диковинными морскими животными — немыми существами.
— Там даже колокола звонят беззвучно,— сказала эна.— Пойдем туда, и ты увидишь, что там властвует язык, который мне мил.— Она растянулась рядом с Гансом и стала поддразнивать его, неотрывно глядя на
1 Винета — легендарный город на острове Узедом, по преданию отопленный Балтийским морем
море.— Только не разевай рот, когда попадешь туда: любое слово карается в Винете смертью, вечным молчанием. Если бы не брать Аню, я бы уже сейчас не прочь очутиться там.
Ганс отвечал, лишь когда речь заходила о дочери.
— Она уже говорит,— сказал он,— и не разучится никогда.
— Ну, это отцовский язык! — В голосе Виктории прозвучало презрение.— А ее родным языком1 станет молчание.
— Через три года она уже пойдет в нашу школу.
— Ну нет, я поведу ее в свою школу, где учебный план равен нулю.
Он махнул рукой — ему надоели эти сумасбродные выходки:
— Хватит об этом.
Она рассмеялась, исчезла в море, нырнула и вынырнула вдали. Лицо ее за эти годы совсем не изменилось; узкое, бледное даже под палящим солнцем, оно лишь слегка покраснело на лбу и вокруг глаз, таких же темных, как у Ани. Волосы все те же, длинные, темные. Казалось, она плыла без всякого усилия, позволяя волнам нести себя, ужом вертелась среди камней высотой в человеческий рост, отталкивалась от них, бросалась в разные стороны, плавала вокруг рифа, целиком отдаваясь своей игре. Потом вмиг очутилась рядом с Гансом, пылко обняла его:
— Я тебя все еще люблю! — И тотчас же начался старый спор: — Ложь — прежде и теперь, здесь и повсюду! Ложь! И зачем мы только произвели на свет ребенка, в этом мире?
Они вернулись на маленький остров и расстались перед отелем, где жила Виктория. У них оставалось два дня, два вечера и две ночи, но и это ничего не меняло.
— У меня еще много денег. Я хочу накупить для Ани столько всего, что тебе и не унести.
Но пока они пили вино, танцевали, ели — пили, пожалуй, многовато.
— Виктория,— шептал он, когда она лежала в его объятиях,— поедем со мной! Зерран, Доббертин — ведь это наш мир, мир Ани.
1 Игра слов: Muttersprache (родной язык), букв.: «материнский язык».
17. Но Виктория рассказывала о Винете, городе на дне моря, своем выдуманном мире. Волны столетий все отмыли дочиста: камни от гари пожаров, землю от крови войн, лица, руки и ноги людей от грязи, в которую они погрузились. Ничто не нарушало морскую тишь: ни бряцанье оружия, ни гул машин, ни ссоры, ни волнения,— все резкие звуки, крики, раздоры и противоречия заглохли.
— Зато там, внизу, мысли в изобилии,— произнесла Виктория с опущенным взором, будто вглядывалась в свои обетованные глубины сквозь Скалистую толщу земли и древние стены острова.— Я словно прожила там целую жизнь, до теперешней или после... скорее, пожалуй, после.
Однажды она проснулась в пестрой переливчатой раковине, которая, покачиваясь, плыла по течению, открывалась и закрывалась, когда она хотела. Обнаружив, что находится вблизи города Винеты, лишь немного знакомого ей по книгам, она почувствовала прилив радостного возбуждения. Среди гигантских растений, похожих на кипарисы, мощеная дорога вела к древним, кое-как отремонтированным домам, по большей части необитаемым. Какая-то девочка весело кивнула ей, вытащила из раковины и подвела к готической кирпичной башне, напоминавшей сельскую церковь в Зерране. На лужайке перед порталом какой-то старик размахивал косой, но это не наводило на мысль о смерти и мраке, хотя солнце светило сквозь воду тускло, словно через зеленоватую вуаль. Старик встретил ее улыбкой. Он косил водоросли и подарил Виктории нечаянно срезанный морской цветок. Отворились помпезные, как в старинных церквах, врата — зала для вновь прибывших, бюро, где не слышно стука пишущих машинок. Со всех сторон к ней потянулись руки: ее окружили мужчины и женщины, но никто не выражал любопытства, никто не интересовался, откуда она и почему здесь появилась.
Ей было приятно, что здесь принимают в расчет только настоящее: прошедшее словно стерто из памяти, а будущего нет. Но все же ей хотелось записать хотя бы имя и профессию, вообще как-то объясниться на бумаге. Но чернила расплывались, бумага расползалась на мелкие клочки, а документы, которые она предъявила в приемной, моментально пришли в негодность, и вода унесла их. Так случалось со всеми новичками — десятками, сот-
нями, а потом и тысячами людей, недовольных жизнью над морем и бежавших в морские глубины. Только по цвету кожи, одежде, вещам и наклейкам на чемоданах можно было приблизительно установить, из каких стран и с каких континентов они прибыли. Многие были с детьми, учитель привел свой класс, а один профессор обнаружил в приемной кое-кого из своих студентов, прибывших еще до него. Необычайно длительная поездка и перемена жизненной среды доставляли молодежи больше хлопот, чем людям пожилым:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
А на рифе, где они пробыли до заката, после долгого молчания она сказала:
— Все бы должно быть иначе, мы многое делаем не так. Клянусь тебе, Аня будет думать совсем по-другому и поступать не как мы. И не будет произносить пустых и громких слов. Мы слова совсем не бережем и вечно извращаем, пока они не превращаются в ложь. Вот на таком рифе, как здесь, или на острове, где только коровы мычат, я для нее придумаю новый язык, совсем новый мир.
— Ты с ума сошла,— запротестовал Ганс.— К чему это теперь? — Опять спор, иной, чем прежде, более обдуманный, ожесточенный,— Аню я тебе не отдам,— сказал он.
— Но ведь был уговор.
— Нет.
— Ты замечаешь, мы начинаем лгать, едва раскроем рот.
Она убежала, стремглав бросилась в воду, словно птица, рыба, не ведающая границ. Смеясь оглянулась на Ганса, который пытался догнать ее вплавь, и крикнула:
— Тебе меня никогда не поймать, а Аню я у тебя из-под носа заберу.
Они пришли на маленький остров из разных миров. Зачем? Или он все еще хотел удержать давно минувшее? Целыми днями они пропадали на крошечном рифе. Там Виктория строила мир своих мечтаний. Дома, не отбрасывающие тени, цветы, растения, деревья в пышном цвету, до самого горизонта невиданные краски, а люди — созданные по ее фантастическому проекту, о котором она непрестанно говорила.
— Поймешь ли ты наконец, как я несчастлива сейчас, да и всегда была? Я родилась слишком рано и вынуждена строить заново все, что мне необходимо в жизни.
— А что ты в самом деле строишь? — спросил Ганс.— Что ты делаешь там, где живешь сейчас?
Она §не ответила, пожала плечами, скользнула в воду. Она плавала, ныряла, а потом принялась рассказывать о Винете, затонувшем городе: тысячелетия назад он был разрушен наводнением, а теперь возрожден на дне морском, восстановлен до последней улочки, оборудован по ее воле и желанию и населен только рыбами и диковинными морскими животными — немыми существами.
— Там даже колокола звонят беззвучно,— сказала эна.— Пойдем туда, и ты увидишь, что там властвует язык, который мне мил.— Она растянулась рядом с Гансом и стала поддразнивать его, неотрывно глядя на
1 Винета — легендарный город на острове Узедом, по преданию отопленный Балтийским морем
море.— Только не разевай рот, когда попадешь туда: любое слово карается в Винете смертью, вечным молчанием. Если бы не брать Аню, я бы уже сейчас не прочь очутиться там.
Ганс отвечал, лишь когда речь заходила о дочери.
— Она уже говорит,— сказал он,— и не разучится никогда.
— Ну, это отцовский язык! — В голосе Виктории прозвучало презрение.— А ее родным языком1 станет молчание.
— Через три года она уже пойдет в нашу школу.
— Ну нет, я поведу ее в свою школу, где учебный план равен нулю.
Он махнул рукой — ему надоели эти сумасбродные выходки:
— Хватит об этом.
Она рассмеялась, исчезла в море, нырнула и вынырнула вдали. Лицо ее за эти годы совсем не изменилось; узкое, бледное даже под палящим солнцем, оно лишь слегка покраснело на лбу и вокруг глаз, таких же темных, как у Ани. Волосы все те же, длинные, темные. Казалось, она плыла без всякого усилия, позволяя волнам нести себя, ужом вертелась среди камней высотой в человеческий рост, отталкивалась от них, бросалась в разные стороны, плавала вокруг рифа, целиком отдаваясь своей игре. Потом вмиг очутилась рядом с Гансом, пылко обняла его:
— Я тебя все еще люблю! — И тотчас же начался старый спор: — Ложь — прежде и теперь, здесь и повсюду! Ложь! И зачем мы только произвели на свет ребенка, в этом мире?
Они вернулись на маленький остров и расстались перед отелем, где жила Виктория. У них оставалось два дня, два вечера и две ночи, но и это ничего не меняло.
— У меня еще много денег. Я хочу накупить для Ани столько всего, что тебе и не унести.
Но пока они пили вино, танцевали, ели — пили, пожалуй, многовато.
— Виктория,— шептал он, когда она лежала в его объятиях,— поедем со мной! Зерран, Доббертин — ведь это наш мир, мир Ани.
1 Игра слов: Muttersprache (родной язык), букв.: «материнский язык».
17. Но Виктория рассказывала о Винете, городе на дне моря, своем выдуманном мире. Волны столетий все отмыли дочиста: камни от гари пожаров, землю от крови войн, лица, руки и ноги людей от грязи, в которую они погрузились. Ничто не нарушало морскую тишь: ни бряцанье оружия, ни гул машин, ни ссоры, ни волнения,— все резкие звуки, крики, раздоры и противоречия заглохли.
— Зато там, внизу, мысли в изобилии,— произнесла Виктория с опущенным взором, будто вглядывалась в свои обетованные глубины сквозь Скалистую толщу земли и древние стены острова.— Я словно прожила там целую жизнь, до теперешней или после... скорее, пожалуй, после.
Однажды она проснулась в пестрой переливчатой раковине, которая, покачиваясь, плыла по течению, открывалась и закрывалась, когда она хотела. Обнаружив, что находится вблизи города Винеты, лишь немного знакомого ей по книгам, она почувствовала прилив радостного возбуждения. Среди гигантских растений, похожих на кипарисы, мощеная дорога вела к древним, кое-как отремонтированным домам, по большей части необитаемым. Какая-то девочка весело кивнула ей, вытащила из раковины и подвела к готической кирпичной башне, напоминавшей сельскую церковь в Зерране. На лужайке перед порталом какой-то старик размахивал косой, но это не наводило на мысль о смерти и мраке, хотя солнце светило сквозь воду тускло, словно через зеленоватую вуаль. Старик встретил ее улыбкой. Он косил водоросли и подарил Виктории нечаянно срезанный морской цветок. Отворились помпезные, как в старинных церквах, врата — зала для вновь прибывших, бюро, где не слышно стука пишущих машинок. Со всех сторон к ней потянулись руки: ее окружили мужчины и женщины, но никто не выражал любопытства, никто не интересовался, откуда она и почему здесь появилась.
Ей было приятно, что здесь принимают в расчет только настоящее: прошедшее словно стерто из памяти, а будущего нет. Но все же ей хотелось записать хотя бы имя и профессию, вообще как-то объясниться на бумаге. Но чернила расплывались, бумага расползалась на мелкие клочки, а документы, которые она предъявила в приемной, моментально пришли в негодность, и вода унесла их. Так случалось со всеми новичками — десятками, сот-
нями, а потом и тысячами людей, недовольных жизнью над морем и бежавших в морские глубины. Только по цвету кожи, одежде, вещам и наклейкам на чемоданах можно было приблизительно установить, из каких стран и с каких континентов они прибыли. Многие были с детьми, учитель привел свой класс, а один профессор обнаружил в приемной кое-кого из своих студентов, прибывших еще до него. Необычайно длительная поездка и перемена жизненной среды доставляли молодежи больше хлопот, чем людям пожилым:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43