Хойерсверде, Дрездене, Люббенау. Всюду, как и здесь, вечерами вспыхивали цепочки огней. Жизнь давно вошла в квартиры, классные комнаты, рестораны. Раньше тоже бывали суровые зимы, когда цемент и уголь замерзали в вагонах, а автомобили, краны, машины застревали в сугробах, но, несмотря ни на что, люди возводили города. И здесь, в Доббертине, на строительстве города и фабрики, тем более нельзя отступать. Ганс так думал всерьез.
— Я сейчас здесь, здесь и останусь — это ведь мой долг,— заявил он.
Файт повернулся к нему, улыбнулся и протянул руку:
— - Что ж, до воскресенья, а там видно будет.
15. Тридцатилетний мужчина, со школьных времен в вечных переездах, привыкший к общежитиям, частным квартирам, гостиницам, баракам, вдруг очутился в уютно обставленной квартире крупноблочного дома типа П-2. Он знал не только стоимость строительства, но и размеры комнат, дверей и окон, думал о семьях, которые когда-нибудь поселятся в этих домах, об обоях, о разной мебели, коврах, полках с множеством книг, гардинах, лампах, вазах с цветами и разбросанных детских игрушках. Он думал при этом и о Виктории, и о ребенке, и на секунду все здесь показалось ему близким, будто это был его собственный мир.
Георг Файт открыл ему дверь и позвал:
— Эрика, у нас гость!
520
Ганс пришел сюда как гость, и Эрика радостно поздоровалась с ним.
— Ну наконец-то заглянул к нам,— сказала она и пожала ему руку.— Не споткнись о кубики — вот что значит дети в доме.
Для четырехлетнего Фреда и трехлетней Эвы он был чужим, одним из тех, кому полагалось застенчиво подать руку и сказать: «Здравствуйте!» Поздоровавшись, оба молниеносно скрылись в детской.
— Ну и команда! — извинялся Георг.
Много воды утекло с тех пор, как они в Лейпциге пили грушевый пунш (на самом деле, как уверял Георг, он был персиковый — невероятная смесь кислого вина и консервов).
— На свадьбу ушли все наши сбережения,— смеясь, добавила Эрика.— А когда вы еще и рюмки разбили о стену, мы совсем обанкротились.
Осматривая квартиру, Ганс заметил стулья с резными спинками, кресла, обитые пурпурным бархатом. Все это Георг купил за бесценок после того самого банкротства у старьевщика. Железная кровать, два года служившая Файтам супружеским ложем, принадлежала когда-то лейпцигской квартирной хозяйке. Теперь же она была недостаточно хороша даже для маленького Фреда. Деньги на телевизор марки «Ре'мбрандт» с крошечным кинескопом Георг сэкономил из стипендии во время московской стажировки. Позже Файтам стало полегче. Эрика показала на гардины в гостиной:
— Это моя первая премия. Тогда так и платили натурой, вон она висит.
Работая в Белене и в Доббертине, она отошла от математики, занялась статикой, участвовала в проектировании, за это ее не раз награждали.
— Время от времени полирую ордена,— весело сказала Эрика.— У меня сейчас времени достаточно: снова жду ребенка.
Георг Файт любил играть в шахматы, Ганс тоже. И вот они склонились над доской. Делая первые ходы, еще немножко поговорили, потом воцарилась тишина. Эрика лежала на кушетке, читала книгу, а Георг смотрел поверх фигур и, когда жена порой глубоко вздыхала, улыбался ей.
Она долго терпела молчание мужчин, листала книжку, задерживаясь на некоторых страницах, потом не выдержала:
— Слушайте, отвлекитесь-ка на минутку.— И весело прочла вслух несколько фраз, а потом назидательным тоном осведомилась: — Вы слушали? Помните Дагмар Андрик? Тоже в своем роде Каренина, разве что под поезд никогда не бросится, потому что еще студенткой догадалась вовремя сбежать от страстной любви в математику. Вам известно, что она развелась во второй раз и уехала на Кубу копаться в проектах нового нефтеочистительного завода? То-то она недавно потешалась, узнав от меня по телефону, почему я не смогла поехать вместе с ней!
Георг подмигнул жене. Позиция на доске складывалась для него выгодно, а что касается Анны Карениной— он имел собственную четкую концепцию.
— Непоследовательность до добра не доводит, и Даг-ги об этом знает,— сказал он.— Потому и бросает мужа, прежде чем обманет. Умеет жить — по-своему это тоже гениальность.
Ганс покачал головой:
— Ох уж эти мне гении!
На щеках у Эрики появились насмешливые ямочки.
— Ничего вы не понимаете. Боюсь, скоро вообще понадобится особый словарь, чтобы растолковать вам, как мыслит современная женщина, которая ведь действительно стала иной.
Ганс ясно представил себе Дагги, приятельницу Виктории, и ее друга Вольфганга; он жил в Майнце и каждый день засыпал ее все более сумбурными письмами, а ей тем временем приглянулся доктор философии из Мей-сена, и в Майнц полетело известие о помолвке.
— Я никогда не женюсь,— сказал он и, спасаясь от нахлынувших воспоминаний, сделал рискованный ход.
— Так-то, может быть, и лучше всего,— заметил Файт. Он двинул в бой пешки и весело призвал Ганса не принимать столь отчаянных решений.
— Ну ты и лиса! — сказал Георг, быстро схватил одну из фигур и нерешительно задержал ее в руке.—Проиграю. Слишком уж я был в себе уверен,— сказал он.
— Как всегда,— съязвила Эрика.— Ты неисправим. Он взглянул на нее:
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, в браке ничья — идеальный случай,— ответила она.— Не век же побеждать.
Георг нерешительно повертел фигуру над доской, сказал:
— Сдаюсь,— и бросил ее на стол.
Эрика рассмеялась. Все трое смеялись, хоть на то и не было причины.
— Ну, мне пора домой,— сказал Ганс и встал.
— В барак? — Все еще смеясь, Файт покачал головой.— Да ты что, там вечно обитать собрался, дружище? И как это вообще могло произойти?
16. Через несколько месяцев, в середине августа, Ганс Рихтер все бросил и отправился на поезде к Черному морю. Ехал он день, ночь и еще целый день. Лишь наутро, в отеле, после короткого сна без сновидений он обнаружил, что находится на островке, соединенном с сушей узким молом и населенном туристами, детьми, продавцами фруктов и ракушек. Там он встретился с Викторией. Она поздоровалась с ним так, будто они никогда не расставались.
— Милый,— сказала она,— я знала, что ты приедешь.
Она казалась бледной и усталой. Вчера еще работала, сегодня утром села в Кёльне на самолет, в полдень обедала в ресторане на молу, а потом собиралась на пляж, на солнце.
— Хочу все забыть, отбросить, хотя бы на неделю,— сказала она.
Рыбацкие хибарки, магазинчики, рестораны, трехглавые церкви, полуразрушенные крепостные укрепления, громоздившиеся на скалистой вершине острова, оставляли свободной лишь узкую полоску пляжа и кое-где отбрасывали тени до самого моря.
— Ох эта мне архитектура! Как я ее ненавижу! — ворчала Виктория, тщетно высматривая просторный, тихий, солнечный пляж.— Вон там,— воскликнула она наконец и показала на риф в море,— наш Зерран!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Я сейчас здесь, здесь и останусь — это ведь мой долг,— заявил он.
Файт повернулся к нему, улыбнулся и протянул руку:
— - Что ж, до воскресенья, а там видно будет.
15. Тридцатилетний мужчина, со школьных времен в вечных переездах, привыкший к общежитиям, частным квартирам, гостиницам, баракам, вдруг очутился в уютно обставленной квартире крупноблочного дома типа П-2. Он знал не только стоимость строительства, но и размеры комнат, дверей и окон, думал о семьях, которые когда-нибудь поселятся в этих домах, об обоях, о разной мебели, коврах, полках с множеством книг, гардинах, лампах, вазах с цветами и разбросанных детских игрушках. Он думал при этом и о Виктории, и о ребенке, и на секунду все здесь показалось ему близким, будто это был его собственный мир.
Георг Файт открыл ему дверь и позвал:
— Эрика, у нас гость!
520
Ганс пришел сюда как гость, и Эрика радостно поздоровалась с ним.
— Ну наконец-то заглянул к нам,— сказала она и пожала ему руку.— Не споткнись о кубики — вот что значит дети в доме.
Для четырехлетнего Фреда и трехлетней Эвы он был чужим, одним из тех, кому полагалось застенчиво подать руку и сказать: «Здравствуйте!» Поздоровавшись, оба молниеносно скрылись в детской.
— Ну и команда! — извинялся Георг.
Много воды утекло с тех пор, как они в Лейпциге пили грушевый пунш (на самом деле, как уверял Георг, он был персиковый — невероятная смесь кислого вина и консервов).
— На свадьбу ушли все наши сбережения,— смеясь, добавила Эрика.— А когда вы еще и рюмки разбили о стену, мы совсем обанкротились.
Осматривая квартиру, Ганс заметил стулья с резными спинками, кресла, обитые пурпурным бархатом. Все это Георг купил за бесценок после того самого банкротства у старьевщика. Железная кровать, два года служившая Файтам супружеским ложем, принадлежала когда-то лейпцигской квартирной хозяйке. Теперь же она была недостаточно хороша даже для маленького Фреда. Деньги на телевизор марки «Ре'мбрандт» с крошечным кинескопом Георг сэкономил из стипендии во время московской стажировки. Позже Файтам стало полегче. Эрика показала на гардины в гостиной:
— Это моя первая премия. Тогда так и платили натурой, вон она висит.
Работая в Белене и в Доббертине, она отошла от математики, занялась статикой, участвовала в проектировании, за это ее не раз награждали.
— Время от времени полирую ордена,— весело сказала Эрика.— У меня сейчас времени достаточно: снова жду ребенка.
Георг Файт любил играть в шахматы, Ганс тоже. И вот они склонились над доской. Делая первые ходы, еще немножко поговорили, потом воцарилась тишина. Эрика лежала на кушетке, читала книгу, а Георг смотрел поверх фигур и, когда жена порой глубоко вздыхала, улыбался ей.
Она долго терпела молчание мужчин, листала книжку, задерживаясь на некоторых страницах, потом не выдержала:
— Слушайте, отвлекитесь-ка на минутку.— И весело прочла вслух несколько фраз, а потом назидательным тоном осведомилась: — Вы слушали? Помните Дагмар Андрик? Тоже в своем роде Каренина, разве что под поезд никогда не бросится, потому что еще студенткой догадалась вовремя сбежать от страстной любви в математику. Вам известно, что она развелась во второй раз и уехала на Кубу копаться в проектах нового нефтеочистительного завода? То-то она недавно потешалась, узнав от меня по телефону, почему я не смогла поехать вместе с ней!
Георг подмигнул жене. Позиция на доске складывалась для него выгодно, а что касается Анны Карениной— он имел собственную четкую концепцию.
— Непоследовательность до добра не доводит, и Даг-ги об этом знает,— сказал он.— Потому и бросает мужа, прежде чем обманет. Умеет жить — по-своему это тоже гениальность.
Ганс покачал головой:
— Ох уж эти мне гении!
На щеках у Эрики появились насмешливые ямочки.
— Ничего вы не понимаете. Боюсь, скоро вообще понадобится особый словарь, чтобы растолковать вам, как мыслит современная женщина, которая ведь действительно стала иной.
Ганс ясно представил себе Дагги, приятельницу Виктории, и ее друга Вольфганга; он жил в Майнце и каждый день засыпал ее все более сумбурными письмами, а ей тем временем приглянулся доктор философии из Мей-сена, и в Майнц полетело известие о помолвке.
— Я никогда не женюсь,— сказал он и, спасаясь от нахлынувших воспоминаний, сделал рискованный ход.
— Так-то, может быть, и лучше всего,— заметил Файт. Он двинул в бой пешки и весело призвал Ганса не принимать столь отчаянных решений.
— Ну ты и лиса! — сказал Георг, быстро схватил одну из фигур и нерешительно задержал ее в руке.—Проиграю. Слишком уж я был в себе уверен,— сказал он.
— Как всегда,— съязвила Эрика.— Ты неисправим. Он взглянул на нее:
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, в браке ничья — идеальный случай,— ответила она.— Не век же побеждать.
Георг нерешительно повертел фигуру над доской, сказал:
— Сдаюсь,— и бросил ее на стол.
Эрика рассмеялась. Все трое смеялись, хоть на то и не было причины.
— Ну, мне пора домой,— сказал Ганс и встал.
— В барак? — Все еще смеясь, Файт покачал головой.— Да ты что, там вечно обитать собрался, дружище? И как это вообще могло произойти?
16. Через несколько месяцев, в середине августа, Ганс Рихтер все бросил и отправился на поезде к Черному морю. Ехал он день, ночь и еще целый день. Лишь наутро, в отеле, после короткого сна без сновидений он обнаружил, что находится на островке, соединенном с сушей узким молом и населенном туристами, детьми, продавцами фруктов и ракушек. Там он встретился с Викторией. Она поздоровалась с ним так, будто они никогда не расставались.
— Милый,— сказала она,— я знала, что ты приедешь.
Она казалась бледной и усталой. Вчера еще работала, сегодня утром села в Кёльне на самолет, в полдень обедала в ресторане на молу, а потом собиралась на пляж, на солнце.
— Хочу все забыть, отбросить, хотя бы на неделю,— сказала она.
Рыбацкие хибарки, магазинчики, рестораны, трехглавые церкви, полуразрушенные крепостные укрепления, громоздившиеся на скалистой вершине острова, оставляли свободной лишь узкую полоску пляжа и кое-где отбрасывали тени до самого моря.
— Ох эта мне архитектура! Как я ее ненавижу! — ворчала Виктория, тщетно высматривая просторный, тихий, солнечный пляж.— Вон там,— воскликнула она наконец и показала на риф в море,— наш Зерран!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43