Английский офицер быстро взял мою руку, а переводчица сказала, что в таком случае господин офицер вынужден выразить мне свое соболезнование, потому что в той лодке найден также труп мужчины с искалеченной рукой, который, без сомнения, являлся моим мужем. Я узнала, что он был похоронен, и решила на этой неделе найти его могилу, на которой не было ни креста, ни надгробного камня. Я дала кладбищенскому служителю на чай все деньги, которые у меня были; он обещал мне, что по крайней мере на могиле будут посажены несколько кустов вереска — как последний привет с родной земли.
Что только не лезло мне в голову по пути домой. Смерть человека, за которым долгие годы я была замужем, не могла пройти бесследно. Даже когда между людьми нет привязанности, у них есть много общего, и оно вдруг предстает совсем в ином свете, примиряющем и даже лучезарном, и становится грустно, оттого что упущена возможность облегчить другому жизнь, доставить радость или счастливую минуту.
В этом настроении я и оказалась перед твоим отцом, который уже давно занял место умершего. Он встречал меня в дверях, приготовив мне особенный сюрприз: почистил, выгладил и надел коричневый костюм. Увидев его, я не удержалась от крика. Это был самый бессердечный сюрприз, какой он только мог выдумать, и с той минуты что-то встало между нами, чего уже нельзя было переступить. У меня возникло ужасное подозрение. Мой муж кем-то убит, и убийцей мог быть именно тот, кто тогда звал с того берега паромщика.
Мое чувство пыталось заглушить подозрения. Не может этого быть. В то время я уже знала, что под сердцем у меня ты, мой мальчик. Я жила как в бреду, разные мысли не давали мне покоя, я плакала, оставаясь в одиночестве. А вообще старалась держаться, улыбалась, но ни с кем не откровенничала, потому что люди начали показывать на меня пальцами, когда стало заметно, что я жду ребенка. Скоро пошли толки и пересуды. Говорили, будто я удушила своего мужа посреди реки в грозу, а лодку с трупом пустила по воде. Будто крики были слышны даже в деревне, а теперь ясно, я сделала это потому, что, потеряв всякий стыд, отдалась этому парню.
Твой отец оставался здесь примерно год. Он никогда не видел тебя, мой мальчик. Если бы он задержался еще немного — дня два-три,— он бы увидел тебя. Он держался так, как будто никто не может предъявить ему никаких обвинений. Но все-таки его прогнал страх перед русскими. С англичанами он был на дружеской ноге, потому что снабжал их всем необходимым. То, что в округе не осталось ни единого дерева, дело его рук. В иной день он срубал до двадцати сосен и распиливал их на дрова. Он даже поставлял им столбы, балки, тонны дров. Сила в нем так и бурлила, он сделал заготовки, которые еще долго давали мне средства к существованию.
В этом коричневом костюме твой отец и ушел, костюм был еще довольно новым, когда он надел его впервые. Месяца через три я получила его по почте назад с потертыми локтями и коленями. В посылке не было ни письма, ни адреса, по которому я могла бы писать. Только на почтовом штемпеле читалось название города: Марсель. Сейчас я знаю, что там был огромный сборный пункт солдат Иностранного легиона. Большинство продавали свою гражданскую одежду перед отправкой в дальний путь. Некоторые отсылали вещи домой.
Долгие годы я ждала, что он даст о себе знать. Может, только надежда и помогла мне все выдержать. Чтобы он всегда мог меня найти, чтобы не затерялось письмо, я осталась здесь, в этой лачуге, среди людей, которые меня презирали. А когда устала от ожидания, у меня уже не хватило сил куда-то уехать. Я осталась в силу привычки, привязанности, которую с годами начинаешь испытывать даже к беднейшему родному уголку. Теперь я уже не уеду отсюда, теперь я не хочу видеть того мужчину, о котором часто думала. Я не хочу, чтобы все началось сначала, вопросы, сомнения и эти ужасные подозрения.
На том берегу должен лежать его мотоцикл — или остатки от него. Я не верю, что он лежит там. Не должно этого быть, ведь он переправился через реку совсем в другом месте, как он часто повторял, с другими солдатами на надувной лодке. Там он облил мотоцикл бензином и поджег. Может быть, в один прекрасный день отыщется кто-то из тех солдат, которые смогут это подтвердить. Мне действительно хотелось бы убедиться в этом, из-за тебя. Ты должен знать, что твой отец не убийца. Других желаний у меня уже нет. Раньше в своих мечтах я парила так высоко, теперь мой душевный покой зависит только от этого!
Я написала твоему отцу: до тех пор, пока он не найдет хоть одного свидетеля, пусть не приезжает. Он так долго блуждал по свету — неужели он не встретил ни одного из тех солдат? Почему он в первую очередь не отыскал их? Когда он бросил меня, я думала, он ушел искать.
Неожиданно она остановилась. Котелок на плите раскалился докрасна, вся вода выкипела. Хотя женщина и видела это, она еще некоторое время сидела неподвижно рядом с сыном, пока не принялась за привычные хлопоты по хозяйству.
— Завтра мы отпразднуем твою конфирмацию,— сказала она, отвернувшись от сына, чтобы скрыть волнение.— Я написала твоему отцу, правильный путь в жизни ты найдешь и без него. Кому так долго не хватало отца, тот и впредь не пожалеет о его отсутствии.
Она пригласила всех прежних друзей, знакомых мужа, человек пятнадцать-шестнадцать. Она поднялась спозаранку, варила, пекла, накрывала стол, со счастливой улыбкой заворачивала кулечки и сверточки из блестящей бумаги: конфеты, бисквиты, сигареты; поставила
несколько бутылок вина. Ни в чем не должно быть недостатка! С гордостью она вспомнила о том, что на крестинах ее дочери тоже было всего вдоволь.
Она разбудила мальчика и разложила белую рубашку, галстук, костюм.
— Уже время,— напомнила она. Когда он оделся, она озабоченно оглядела его со всех сторон и сказала:
— Я должна была бы купить тебе новый костюм. Но все угощение стоило недешево, понимаешь? Я рассчитываю по крайней мере на десять гостей.
Он понимает. Он тоже мечтал о том, что с трудом накопленные деньги пойдут на праздник. Конфирмацию празднуют все, праздник — самое главное. И все-таки после рассказа матери ему не по себе в коричневом костюме. Что толку уговаривать себя, что все это было давно, что материал вычищен и перелицован? Воротник натирает шею и душит, перед зеркалом ему хочется поскорее закрыть глаза.
Церковь в Ферхфельде небольшая, ничем не украшения. По стенам висят доски с именами погибших в двух последних войнах. Имени Йоханнеса Доббертина не видно. Гудит орган, конфирманты преклоняют колени. Священник молитвенно воздевает руки, а мальчик из одинокого домика на реке воспринимает только отдельные слова из проповеди, созвучные его мыслям: «...гордый взгляд, возводить напраслину, рука, пролившая невинную кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Что только не лезло мне в голову по пути домой. Смерть человека, за которым долгие годы я была замужем, не могла пройти бесследно. Даже когда между людьми нет привязанности, у них есть много общего, и оно вдруг предстает совсем в ином свете, примиряющем и даже лучезарном, и становится грустно, оттого что упущена возможность облегчить другому жизнь, доставить радость или счастливую минуту.
В этом настроении я и оказалась перед твоим отцом, который уже давно занял место умершего. Он встречал меня в дверях, приготовив мне особенный сюрприз: почистил, выгладил и надел коричневый костюм. Увидев его, я не удержалась от крика. Это был самый бессердечный сюрприз, какой он только мог выдумать, и с той минуты что-то встало между нами, чего уже нельзя было переступить. У меня возникло ужасное подозрение. Мой муж кем-то убит, и убийцей мог быть именно тот, кто тогда звал с того берега паромщика.
Мое чувство пыталось заглушить подозрения. Не может этого быть. В то время я уже знала, что под сердцем у меня ты, мой мальчик. Я жила как в бреду, разные мысли не давали мне покоя, я плакала, оставаясь в одиночестве. А вообще старалась держаться, улыбалась, но ни с кем не откровенничала, потому что люди начали показывать на меня пальцами, когда стало заметно, что я жду ребенка. Скоро пошли толки и пересуды. Говорили, будто я удушила своего мужа посреди реки в грозу, а лодку с трупом пустила по воде. Будто крики были слышны даже в деревне, а теперь ясно, я сделала это потому, что, потеряв всякий стыд, отдалась этому парню.
Твой отец оставался здесь примерно год. Он никогда не видел тебя, мой мальчик. Если бы он задержался еще немного — дня два-три,— он бы увидел тебя. Он держался так, как будто никто не может предъявить ему никаких обвинений. Но все-таки его прогнал страх перед русскими. С англичанами он был на дружеской ноге, потому что снабжал их всем необходимым. То, что в округе не осталось ни единого дерева, дело его рук. В иной день он срубал до двадцати сосен и распиливал их на дрова. Он даже поставлял им столбы, балки, тонны дров. Сила в нем так и бурлила, он сделал заготовки, которые еще долго давали мне средства к существованию.
В этом коричневом костюме твой отец и ушел, костюм был еще довольно новым, когда он надел его впервые. Месяца через три я получила его по почте назад с потертыми локтями и коленями. В посылке не было ни письма, ни адреса, по которому я могла бы писать. Только на почтовом штемпеле читалось название города: Марсель. Сейчас я знаю, что там был огромный сборный пункт солдат Иностранного легиона. Большинство продавали свою гражданскую одежду перед отправкой в дальний путь. Некоторые отсылали вещи домой.
Долгие годы я ждала, что он даст о себе знать. Может, только надежда и помогла мне все выдержать. Чтобы он всегда мог меня найти, чтобы не затерялось письмо, я осталась здесь, в этой лачуге, среди людей, которые меня презирали. А когда устала от ожидания, у меня уже не хватило сил куда-то уехать. Я осталась в силу привычки, привязанности, которую с годами начинаешь испытывать даже к беднейшему родному уголку. Теперь я уже не уеду отсюда, теперь я не хочу видеть того мужчину, о котором часто думала. Я не хочу, чтобы все началось сначала, вопросы, сомнения и эти ужасные подозрения.
На том берегу должен лежать его мотоцикл — или остатки от него. Я не верю, что он лежит там. Не должно этого быть, ведь он переправился через реку совсем в другом месте, как он часто повторял, с другими солдатами на надувной лодке. Там он облил мотоцикл бензином и поджег. Может быть, в один прекрасный день отыщется кто-то из тех солдат, которые смогут это подтвердить. Мне действительно хотелось бы убедиться в этом, из-за тебя. Ты должен знать, что твой отец не убийца. Других желаний у меня уже нет. Раньше в своих мечтах я парила так высоко, теперь мой душевный покой зависит только от этого!
Я написала твоему отцу: до тех пор, пока он не найдет хоть одного свидетеля, пусть не приезжает. Он так долго блуждал по свету — неужели он не встретил ни одного из тех солдат? Почему он в первую очередь не отыскал их? Когда он бросил меня, я думала, он ушел искать.
Неожиданно она остановилась. Котелок на плите раскалился докрасна, вся вода выкипела. Хотя женщина и видела это, она еще некоторое время сидела неподвижно рядом с сыном, пока не принялась за привычные хлопоты по хозяйству.
— Завтра мы отпразднуем твою конфирмацию,— сказала она, отвернувшись от сына, чтобы скрыть волнение.— Я написала твоему отцу, правильный путь в жизни ты найдешь и без него. Кому так долго не хватало отца, тот и впредь не пожалеет о его отсутствии.
Она пригласила всех прежних друзей, знакомых мужа, человек пятнадцать-шестнадцать. Она поднялась спозаранку, варила, пекла, накрывала стол, со счастливой улыбкой заворачивала кулечки и сверточки из блестящей бумаги: конфеты, бисквиты, сигареты; поставила
несколько бутылок вина. Ни в чем не должно быть недостатка! С гордостью она вспомнила о том, что на крестинах ее дочери тоже было всего вдоволь.
Она разбудила мальчика и разложила белую рубашку, галстук, костюм.
— Уже время,— напомнила она. Когда он оделся, она озабоченно оглядела его со всех сторон и сказала:
— Я должна была бы купить тебе новый костюм. Но все угощение стоило недешево, понимаешь? Я рассчитываю по крайней мере на десять гостей.
Он понимает. Он тоже мечтал о том, что с трудом накопленные деньги пойдут на праздник. Конфирмацию празднуют все, праздник — самое главное. И все-таки после рассказа матери ему не по себе в коричневом костюме. Что толку уговаривать себя, что все это было давно, что материал вычищен и перелицован? Воротник натирает шею и душит, перед зеркалом ему хочется поскорее закрыть глаза.
Церковь в Ферхфельде небольшая, ничем не украшения. По стенам висят доски с именами погибших в двух последних войнах. Имени Йоханнеса Доббертина не видно. Гудит орган, конфирманты преклоняют колени. Священник молитвенно воздевает руки, а мальчик из одинокого домика на реке воспринимает только отдельные слова из проповеди, созвучные его мыслям: «...гордый взгляд, возводить напраслину, рука, пролившая невинную кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43