И вот теперь они стояли перед притихшим бледным Файтом, обнимавшим свою обожаемую Эрику, преподавательницу математики.
— Рюмки бьются к счастью! — как ненормальный заорал Дюбек, швырнул рюмку об стену и поклялся, что никогда-никогда не женится.— А это еще кто? — спросил он, указывая на Ганса, который пил с Викторией из одной рюмки — потом и ее разбили.
— Ах, детки, рюмки-то не свои, одолженные,— причитала хозяйка Файта.— Что я теперь скажу людям?
Добрая старуха и Виктория собрали осколки, а бледный Файт со своей Эрикой между тем расположились в большой супружеской постели в хозяйской спальне. Ганс вел пьяного Дюбека и ревниво удерживал его на расстоянии от Виктории. Наконец появилось такси и весело просигналило «ту-ту», а Виктория рассудительно заявила:
— Нет, я тоже никогда-никогда не выйду замуж! На следующее утро Ганс стоял перед угловым домом,
в котором она жила. Вчера они расстались очень быстро, Виктория только сказала на прощанье:
— Пока, истопник! Уж очень ты здорово распалился! Он толком не помнил, за какой дверью она исчезла —
слева или справа. Смотрел вверх на окна, хотел позвать: «Виктория!» Она единственная из всех не была пьяна, только все смеялась. И поправила ему галстук, когда он предложил покататься на велосипеде; в котором часу они условились встретиться — в десять, полдесятого или в двенадцать,— он уже не помнил. И теперь метался взад и вперед, останавливал велосипед то у одной двери, то у другой, снова возвращался на угол. В конце концов он нажал на велосипедный звонок и трезвонил до тех пор, пока Виктория не пришла.
Было жарко, как и в день свадьбы Файта. Они ехали не спеша и вспоминали, как запихнули Дюбека в такси. Тогда они видели его в последний раз. Со всеми остальными приходилось встречаться: на стройках, в министерствах, на конференциях и съездах, на автобусной остановке в Берлине. Порой читали о ком-нибудь в газете, видели на фотографии изменившееся, пополневшее и все же такое знакомое лицо на фоне строительных лесов, кранов и легких железобетонных конструкций. Только о Дюбеке не было ни слуху ни духу — вот уж чего никто не ожидал.
— Мы упорные велосипедисты, Дюбек — непутевый гений, а тебе, истопник, пора взяться за учебу! — во все горло кричала Виктория.
За сетью дорог, за железнодорожными колеями, реками и каналами, там, где сочные луга и узкие лесополосы окружали россыпь домов, вдали от центра с его шумом, на холме, единственном во всей округе, стоял маленький замок — цель их путешествия.
— Нам его показал старик Меркель, а Дюбек, как всегда, разворчался, он такие вещи считает безвкусицей,— рассказывала Виктория.
— А мне нравится,— сказал Ганс, радуясь, что они с Викторией улизнули из города, от Дюбека и всего прочего. Разве он что-нибудь смыслит в архитектуре? На крыше замка виднелась пестро раскрашенная металлическая фигура — усатый китаец с раскрытым зонтиком.
— Зонтик от дождя, нет, от солнца. Вот здесь-то и чувствуется безвкусица,— строго и серьезно заметила Виктория.— Зонтики на крышах, да и вообще такие замки никому не нужны, а значит — безвкусица!
Гансу не хотелось спорить, но она несколько раз повторила: «Дюбек, да, Дюбек!» — и это обидело его и разбудило ревность. А она опять засмеялась, схватив вело-
сипед, устремилась вперед и уже не обращала внимания ни на замок, ни на китайца на крыше.
— В Доббертин,— крикнула она и умчалась.— Серьезно, после института я поеду в Доббертин,— пояснила она, когда он догнал ее.— Поедешь со мной?
Тогда-то он понял, что Виктория привыкла быть первой, победительницей и намерена оставаться ею вечно. Показала ему замок, а потом посмеялась, потому что замок ему понравился. И сейчас она тоже тихо, беззвучно смеялась. Теперь уже примирительно, немного устав от споров и полуденной жары, и думала, наверное, о том, как далеко до мекленбургского Доббертина, где она собиралась строить дома, школы, фабрики, город и совсем новый мир.
— Через год я окончу институт,— сказала она,— а 1ам и ты приедешь.
Резная скамейка из песчаника с каменными львами по бокам, словно созданная для китайца, если бы он мог спуститься с крыши. Замок (по крайней мере крыша с пестрой фигурой) все еще виднелся за деревьями парка. До Доббертина было действительно очень далеко.
— Давай пока немножко отдохнем.
Для поссорившейся парочки скамья оказалась тесновата, а камень чересчур нагрелся от солнца. Они уселись рядом, и жара и усталость заставили их забыть обо всем, даже о намерении Виктории никогда не выходить замуж
— Этот Дюбек, нет, подумать только! — говорила она.
У Дюбека и Файта все позади, экзамены сданы на «отлично», теперь перед ними открыт путь в Доббертин, где им предстоит среди песка и сосен строить новый мир.
— А мы придем вслед за ними,—заявила она, больше не вспоминая о китайце на крыше и обо всем остальном, что их разделяло.
3. — Собственная машина — ну нет, ни за что! — говорила Виктория.
В Лейпциге, во время последнего семестра, вконец измотанная экзаменами, Виктория презирала удобства и не переставала мечтать о приключениях еще более далеких, чем Доббертин, лучше всего где-нибудь в тайге.
Ее смешило, что Ганс изучал экономику, подсчитывал преимущества типовых сооружений и строительных конструкций для заводов Лейны и Доббертина и собирался рационализировать архитектуру. В конце недели она извлекала из подвала ржавые велосипеды своих хозяев и с боевым кличем: «Долой стандартных людей!» — нажимала на педали.
Иногда они проезжали часть пути на поезде, сдав велосипеды в багажный вагон, а потом, в зависимости от настроения, начинали прогулку в Цвиккау, Дрездене или Альтенбурге. Летом купались в прудах Морицбурга, осенью пили вино в Мейсене. Но больше всего любили долины Рудных гор, тянущиеся вплоть до самой границы с Чехословакией. Виктория садилась на пограничный столбик и изливала свою тоску по тайге:
— Все-таки границы — самое глупое изобретение человечества, а я родилась слишком рано. Когда-нибудь все люди на свете будут чувствовать себя одной семьей, и тогда пограничных знаков не станет: их сбросят в глубокие ямы или моря и реки. Человек будет повсюду летать, ездить, плавать — ничто его не удержит, никто не станет требовать от него какой-то идиотский паспорт. Ах, я хотела бы быть рыбой или птицей!
И она снова вскакивала на велосипед и мчалась дальше.
— Велосипед не самолет,— кричал он вдогонку, а Виктория, смеясь, оглядывалась. Они устремлялись вниз по склону, в долины, прочь от границы. Отпустив педали, она болтала ногами и пела.
— Ты с ума сошла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Рюмки бьются к счастью! — как ненормальный заорал Дюбек, швырнул рюмку об стену и поклялся, что никогда-никогда не женится.— А это еще кто? — спросил он, указывая на Ганса, который пил с Викторией из одной рюмки — потом и ее разбили.
— Ах, детки, рюмки-то не свои, одолженные,— причитала хозяйка Файта.— Что я теперь скажу людям?
Добрая старуха и Виктория собрали осколки, а бледный Файт со своей Эрикой между тем расположились в большой супружеской постели в хозяйской спальне. Ганс вел пьяного Дюбека и ревниво удерживал его на расстоянии от Виктории. Наконец появилось такси и весело просигналило «ту-ту», а Виктория рассудительно заявила:
— Нет, я тоже никогда-никогда не выйду замуж! На следующее утро Ганс стоял перед угловым домом,
в котором она жила. Вчера они расстались очень быстро, Виктория только сказала на прощанье:
— Пока, истопник! Уж очень ты здорово распалился! Он толком не помнил, за какой дверью она исчезла —
слева или справа. Смотрел вверх на окна, хотел позвать: «Виктория!» Она единственная из всех не была пьяна, только все смеялась. И поправила ему галстук, когда он предложил покататься на велосипеде; в котором часу они условились встретиться — в десять, полдесятого или в двенадцать,— он уже не помнил. И теперь метался взад и вперед, останавливал велосипед то у одной двери, то у другой, снова возвращался на угол. В конце концов он нажал на велосипедный звонок и трезвонил до тех пор, пока Виктория не пришла.
Было жарко, как и в день свадьбы Файта. Они ехали не спеша и вспоминали, как запихнули Дюбека в такси. Тогда они видели его в последний раз. Со всеми остальными приходилось встречаться: на стройках, в министерствах, на конференциях и съездах, на автобусной остановке в Берлине. Порой читали о ком-нибудь в газете, видели на фотографии изменившееся, пополневшее и все же такое знакомое лицо на фоне строительных лесов, кранов и легких железобетонных конструкций. Только о Дюбеке не было ни слуху ни духу — вот уж чего никто не ожидал.
— Мы упорные велосипедисты, Дюбек — непутевый гений, а тебе, истопник, пора взяться за учебу! — во все горло кричала Виктория.
За сетью дорог, за железнодорожными колеями, реками и каналами, там, где сочные луга и узкие лесополосы окружали россыпь домов, вдали от центра с его шумом, на холме, единственном во всей округе, стоял маленький замок — цель их путешествия.
— Нам его показал старик Меркель, а Дюбек, как всегда, разворчался, он такие вещи считает безвкусицей,— рассказывала Виктория.
— А мне нравится,— сказал Ганс, радуясь, что они с Викторией улизнули из города, от Дюбека и всего прочего. Разве он что-нибудь смыслит в архитектуре? На крыше замка виднелась пестро раскрашенная металлическая фигура — усатый китаец с раскрытым зонтиком.
— Зонтик от дождя, нет, от солнца. Вот здесь-то и чувствуется безвкусица,— строго и серьезно заметила Виктория.— Зонтики на крышах, да и вообще такие замки никому не нужны, а значит — безвкусица!
Гансу не хотелось спорить, но она несколько раз повторила: «Дюбек, да, Дюбек!» — и это обидело его и разбудило ревность. А она опять засмеялась, схватив вело-
сипед, устремилась вперед и уже не обращала внимания ни на замок, ни на китайца на крыше.
— В Доббертин,— крикнула она и умчалась.— Серьезно, после института я поеду в Доббертин,— пояснила она, когда он догнал ее.— Поедешь со мной?
Тогда-то он понял, что Виктория привыкла быть первой, победительницей и намерена оставаться ею вечно. Показала ему замок, а потом посмеялась, потому что замок ему понравился. И сейчас она тоже тихо, беззвучно смеялась. Теперь уже примирительно, немного устав от споров и полуденной жары, и думала, наверное, о том, как далеко до мекленбургского Доббертина, где она собиралась строить дома, школы, фабрики, город и совсем новый мир.
— Через год я окончу институт,— сказала она,— а 1ам и ты приедешь.
Резная скамейка из песчаника с каменными львами по бокам, словно созданная для китайца, если бы он мог спуститься с крыши. Замок (по крайней мере крыша с пестрой фигурой) все еще виднелся за деревьями парка. До Доббертина было действительно очень далеко.
— Давай пока немножко отдохнем.
Для поссорившейся парочки скамья оказалась тесновата, а камень чересчур нагрелся от солнца. Они уселись рядом, и жара и усталость заставили их забыть обо всем, даже о намерении Виктории никогда не выходить замуж
— Этот Дюбек, нет, подумать только! — говорила она.
У Дюбека и Файта все позади, экзамены сданы на «отлично», теперь перед ними открыт путь в Доббертин, где им предстоит среди песка и сосен строить новый мир.
— А мы придем вслед за ними,—заявила она, больше не вспоминая о китайце на крыше и обо всем остальном, что их разделяло.
3. — Собственная машина — ну нет, ни за что! — говорила Виктория.
В Лейпциге, во время последнего семестра, вконец измотанная экзаменами, Виктория презирала удобства и не переставала мечтать о приключениях еще более далеких, чем Доббертин, лучше всего где-нибудь в тайге.
Ее смешило, что Ганс изучал экономику, подсчитывал преимущества типовых сооружений и строительных конструкций для заводов Лейны и Доббертина и собирался рационализировать архитектуру. В конце недели она извлекала из подвала ржавые велосипеды своих хозяев и с боевым кличем: «Долой стандартных людей!» — нажимала на педали.
Иногда они проезжали часть пути на поезде, сдав велосипеды в багажный вагон, а потом, в зависимости от настроения, начинали прогулку в Цвиккау, Дрездене или Альтенбурге. Летом купались в прудах Морицбурга, осенью пили вино в Мейсене. Но больше всего любили долины Рудных гор, тянущиеся вплоть до самой границы с Чехословакией. Виктория садилась на пограничный столбик и изливала свою тоску по тайге:
— Все-таки границы — самое глупое изобретение человечества, а я родилась слишком рано. Когда-нибудь все люди на свете будут чувствовать себя одной семьей, и тогда пограничных знаков не станет: их сбросят в глубокие ямы или моря и реки. Человек будет повсюду летать, ездить, плавать — ничто его не удержит, никто не станет требовать от него какой-то идиотский паспорт. Ах, я хотела бы быть рыбой или птицей!
И она снова вскакивала на велосипед и мчалась дальше.
— Велосипед не самолет,— кричал он вдогонку, а Виктория, смеясь, оглядывалась. Они устремлялись вниз по склону, в долины, прочь от границы. Отпустив педали, она болтала ногами и пела.
— Ты с ума сошла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43