А когда Ратомир удивился, почему Мане так с ним разговаривает и при чем здесь фонари, переулки, дубины и пустыри, Мане холодно и угрожающе процедил:
— Насчет писания ты брось, вот что я тебе скажу! Человек я неграмотный, простой ремесленник, не чиновник, не ученый, не председатель и не депутат, чтобы молчать, как снулая рыба, когда обо мне напишут в газетах и опозорят, как собаку!.. А на счет того, что поздно ли ты возвращаешься... знаешь ведь, есть узкие переулки, глухие, темные углы и хорошие колья в оградах: кругом темень и без фонаря легко можно споткнуться о какой-нибудь столб и покалечиться!..
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В ней рассказывается о том, в доме хаджи Замфира решил семейный совет, или камарилья, состоящая из всевозможных теток, по поводу циркулирующих слухов, то есть как лучше всего опровергнуть кривотолки, которые ходят среди горожан и, возможно, появятся в печати
Разумеется, хаджи Замфир не должен был ничего знать. После его возвращения от господина начальника Ташана украдкой поглядывала на мужа и, замирая от страха, старалась прочесть на его лице — известны ли ему все эти сплетни, от которых у нее трещала голова и о которых она знала уже не только из реферата тетки Таски, но и от прочих теток, зачастивших в дом и окончательно ее заморочивших. Ей показалось,-будто хозяин ничего не знает, и на душе у нее отлегло, правда, муж был не в духе, но он всегда сердитым уезжал на хутор и возвращался оттуда. (Последнему соседские кумушки верили, но насчет первого
твердили, что старый лис только прикидывается сердитым, показать Ташане, как ему неохота уезжать из дома верили они и тому, что он собирается продать хутор.) Гаким образом, ночь прошла спокойно, но радость Ташаны недолговечной. На другой день, возвратившись из города к обеду домой, старый Замфир смотрел свирепее игра. Он все узнал. Весь дом затрясся от его крика, челядь разбежалась кто куда... Все попрятались, начиная с Тапаны и Зоны. То, что это пустые сплетни и черная клевета, Замфир не сомневался, в бешенство его приводило другое: откуда эти сплетни возникли?
Указав Зоне на росшую у ворот липу, он рявкнул: — До нее можешь ходить, а за ворота одна, без провожатых, не смей и носа казать!
Всем было не до обеда; Замфир даже и не сел за стол, другие не посмели. Обед вернули на кухню нетронутым слуге ничего не оставалось, как пригласить на обед полевого сторожа. Усевшись за обильную трапезу, они за изысканные лакомства, разложенные на огромном блюде, и пообедали всласть, как давно уже не обедали с чувством, с толком, с расстановкой часа полтора. Угощали друг друга, делали передышки, потом принимались за очередное яство, пили, чокались и вытирали свои пышные крестьянские усы, словно ничего в доме и не прои30ШЛ0.
* * *
Дальше такое терпеть невозможно, думала Ташана. Слухи ширятся, как круги на воде, обрастают подробностями, становятся все более вероятными — доносили бесчисленные родичи, которые непрестанно являлись с сообщениями, уходили и вскоре возвращались с новыми. На другой день вечером собрался уже знакомый нашим читателям семейный синклит, чтобы все обсудить, посоветоваться и решить, что делать. Выискивать, кто пустил, они перестали, теперь их больше интересовало, почему много людей упорно твердит, что они были очевидцами сего происшедшего. Откуда вся эта история, если в ней нет и капли правды? Загадка оставалась неразгаданной. Да и камча от всего отрекается, говорит, будто играл в это время лото в Купеческом клубе и ссылается на свидетелей. Утверждает, что это ложь и клевета, и виноват тут может быть олько Манулач: если Зону выкрали, то лишь в дом Манулачей, и хоть это и ложь, но в какой-то мере, говорит Манча, когда дочь туза-купца бежит в дом купца-туза, это похоже на правду. Так кое-где и толковали. Но этим вносили еще большую неразбериху в головы широкой публики, которая в конце концов разделилась на два лагеря. Одни утверждали, что Мане увез Зону, а другие — что Манулач. Плохо было и то и другое. Поэтому семейный совет решил, приняв предложение тетушки Таски, что лучше и проще всего покончить с враньем и клеветой, если вывести девушку в город, дабы люди увидели ее окруженной таким множеством ангелов-хранителей, от недремлющего ока которых не своротит со стези добродетели даже сам сатана, не говоря уже о скромной, простодушной девушке, еще только распускающемся бутоне...
Договорились отправиться всей семьей завтра до обеда в баню, где, кстати, давно уже не были, и повести с собой Зону, тем более что ей уже гораздо легче. Тут же, со скрупулезной точностью, согласовали, по каким именно улицам они пойдут туда и по каким возвратятся, чтобы таким образом раз и навсегда заткнуть рот лгунам и клеветникам...
Все разошлись довольные, одна лишь Зона оставалась печальной и долго не могла сомкнуть глаз. И, заливаясь горючими слезами, проклинала и людей и себя, ибо в глубине души чувствовала, что своим поведением и обидными словами оскорбила искреннюю и глубоко преданную ей душу человека, который вновь представился в ее мечтах прекрасным и милым сердцу,— гораздо прекрасней и милей, чем когда бы то ни было.
* * *
Как решили, так и сделали. На другой день собралась вся многочисленная родня и двинулась, с Зоной посредине, в баню. Туда шли по одним улицам, обратно — по другим. Люди давно убедились, что Зона у родителей и что никто ее не умыкал, а все то, о чем болтают, чистая сплетня. И все равно озирались, глядели им вслед, высовывались из окон, выбегали из ворот и с любопытством на них глазели и когда они шли в баню, и когда возвращались. Правда, когда они шли в баню, народ удивлялся, а когда шли обратно — только улыбался.
В торговых рядах со ступенек своих лавок мастера и торговцы вытягивали шеи и глядели вслед процессии.
— Эй, Миче,— спрашивает своим пронзительным голосом, вдевая нитку в иголку, портной Ваче Шаторче своего ближайшего соседа — жестянщика Миче Шебинче,— хочу у тебя справиться кой о чем! — и возвышает голос, чтобы его слышала Таска, которая как раз в этот момет проходит с Зоной и всеми прочими мимо лавки.— Хочу у тебя спросить, если, конечно, ты можешь ответить... Скажи, девушек водят в баню перед свадьбой или после свадьбы?
— Перед свадьбой,— отвечает Миче Шебинче,— насколько я знаю и помню... В нашем городе такой обычай...
— А ты знаешь, почему я спрашиваю? — кричит Ваче Шаторче во все горло.— Забыл я, понимаешь, про старый обычай, а сейчас вижу, появился новый обычай: некоторых водят после...
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
в которой рассказывается о мнении некоего Милисава Экономии о так называемой «краже и перекраже» Зоны, которого придерживалась образованная и свободомыслящая часть местного общества; а короче, о том, как расчет тетушки Таски на коллективную прогулку с треском провалился
На другой день тетушка Таска пожелала узнать, какой эффект произвела вчерашняя прогулка по людным улицам города, она обошла знакомые дома, сама заводила на эту тему разговор, каждый раз горько раскаиваясь, и наконец убедилась, что потерпела полное фиаско.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Насчет писания ты брось, вот что я тебе скажу! Человек я неграмотный, простой ремесленник, не чиновник, не ученый, не председатель и не депутат, чтобы молчать, как снулая рыба, когда обо мне напишут в газетах и опозорят, как собаку!.. А на счет того, что поздно ли ты возвращаешься... знаешь ведь, есть узкие переулки, глухие, темные углы и хорошие колья в оградах: кругом темень и без фонаря легко можно споткнуться о какой-нибудь столб и покалечиться!..
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В ней рассказывается о том, в доме хаджи Замфира решил семейный совет, или камарилья, состоящая из всевозможных теток, по поводу циркулирующих слухов, то есть как лучше всего опровергнуть кривотолки, которые ходят среди горожан и, возможно, появятся в печати
Разумеется, хаджи Замфир не должен был ничего знать. После его возвращения от господина начальника Ташана украдкой поглядывала на мужа и, замирая от страха, старалась прочесть на его лице — известны ли ему все эти сплетни, от которых у нее трещала голова и о которых она знала уже не только из реферата тетки Таски, но и от прочих теток, зачастивших в дом и окончательно ее заморочивших. Ей показалось,-будто хозяин ничего не знает, и на душе у нее отлегло, правда, муж был не в духе, но он всегда сердитым уезжал на хутор и возвращался оттуда. (Последнему соседские кумушки верили, но насчет первого
твердили, что старый лис только прикидывается сердитым, показать Ташане, как ему неохота уезжать из дома верили они и тому, что он собирается продать хутор.) Гаким образом, ночь прошла спокойно, но радость Ташаны недолговечной. На другой день, возвратившись из города к обеду домой, старый Замфир смотрел свирепее игра. Он все узнал. Весь дом затрясся от его крика, челядь разбежалась кто куда... Все попрятались, начиная с Тапаны и Зоны. То, что это пустые сплетни и черная клевета, Замфир не сомневался, в бешенство его приводило другое: откуда эти сплетни возникли?
Указав Зоне на росшую у ворот липу, он рявкнул: — До нее можешь ходить, а за ворота одна, без провожатых, не смей и носа казать!
Всем было не до обеда; Замфир даже и не сел за стол, другие не посмели. Обед вернули на кухню нетронутым слуге ничего не оставалось, как пригласить на обед полевого сторожа. Усевшись за обильную трапезу, они за изысканные лакомства, разложенные на огромном блюде, и пообедали всласть, как давно уже не обедали с чувством, с толком, с расстановкой часа полтора. Угощали друг друга, делали передышки, потом принимались за очередное яство, пили, чокались и вытирали свои пышные крестьянские усы, словно ничего в доме и не прои30ШЛ0.
* * *
Дальше такое терпеть невозможно, думала Ташана. Слухи ширятся, как круги на воде, обрастают подробностями, становятся все более вероятными — доносили бесчисленные родичи, которые непрестанно являлись с сообщениями, уходили и вскоре возвращались с новыми. На другой день вечером собрался уже знакомый нашим читателям семейный синклит, чтобы все обсудить, посоветоваться и решить, что делать. Выискивать, кто пустил, они перестали, теперь их больше интересовало, почему много людей упорно твердит, что они были очевидцами сего происшедшего. Откуда вся эта история, если в ней нет и капли правды? Загадка оставалась неразгаданной. Да и камча от всего отрекается, говорит, будто играл в это время лото в Купеческом клубе и ссылается на свидетелей. Утверждает, что это ложь и клевета, и виноват тут может быть олько Манулач: если Зону выкрали, то лишь в дом Манулачей, и хоть это и ложь, но в какой-то мере, говорит Манча, когда дочь туза-купца бежит в дом купца-туза, это похоже на правду. Так кое-где и толковали. Но этим вносили еще большую неразбериху в головы широкой публики, которая в конце концов разделилась на два лагеря. Одни утверждали, что Мане увез Зону, а другие — что Манулач. Плохо было и то и другое. Поэтому семейный совет решил, приняв предложение тетушки Таски, что лучше и проще всего покончить с враньем и клеветой, если вывести девушку в город, дабы люди увидели ее окруженной таким множеством ангелов-хранителей, от недремлющего ока которых не своротит со стези добродетели даже сам сатана, не говоря уже о скромной, простодушной девушке, еще только распускающемся бутоне...
Договорились отправиться всей семьей завтра до обеда в баню, где, кстати, давно уже не были, и повести с собой Зону, тем более что ей уже гораздо легче. Тут же, со скрупулезной точностью, согласовали, по каким именно улицам они пойдут туда и по каким возвратятся, чтобы таким образом раз и навсегда заткнуть рот лгунам и клеветникам...
Все разошлись довольные, одна лишь Зона оставалась печальной и долго не могла сомкнуть глаз. И, заливаясь горючими слезами, проклинала и людей и себя, ибо в глубине души чувствовала, что своим поведением и обидными словами оскорбила искреннюю и глубоко преданную ей душу человека, который вновь представился в ее мечтах прекрасным и милым сердцу,— гораздо прекрасней и милей, чем когда бы то ни было.
* * *
Как решили, так и сделали. На другой день собралась вся многочисленная родня и двинулась, с Зоной посредине, в баню. Туда шли по одним улицам, обратно — по другим. Люди давно убедились, что Зона у родителей и что никто ее не умыкал, а все то, о чем болтают, чистая сплетня. И все равно озирались, глядели им вслед, высовывались из окон, выбегали из ворот и с любопытством на них глазели и когда они шли в баню, и когда возвращались. Правда, когда они шли в баню, народ удивлялся, а когда шли обратно — только улыбался.
В торговых рядах со ступенек своих лавок мастера и торговцы вытягивали шеи и глядели вслед процессии.
— Эй, Миче,— спрашивает своим пронзительным голосом, вдевая нитку в иголку, портной Ваче Шаторче своего ближайшего соседа — жестянщика Миче Шебинче,— хочу у тебя справиться кой о чем! — и возвышает голос, чтобы его слышала Таска, которая как раз в этот момет проходит с Зоной и всеми прочими мимо лавки.— Хочу у тебя спросить, если, конечно, ты можешь ответить... Скажи, девушек водят в баню перед свадьбой или после свадьбы?
— Перед свадьбой,— отвечает Миче Шебинче,— насколько я знаю и помню... В нашем городе такой обычай...
— А ты знаешь, почему я спрашиваю? — кричит Ваче Шаторче во все горло.— Забыл я, понимаешь, про старый обычай, а сейчас вижу, появился новый обычай: некоторых водят после...
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
в которой рассказывается о мнении некоего Милисава Экономии о так называемой «краже и перекраже» Зоны, которого придерживалась образованная и свободомыслящая часть местного общества; а короче, о том, как расчет тетушки Таски на коллективную прогулку с треском провалился
На другой день тетушка Таска пожелала узнать, какой эффект произвела вчерашняя прогулка по людным улицам города, она обошла знакомые дома, сама заводила на эту тему разговор, каждый раз горько раскаиваясь, и наконец убедилась, что потерпела полное фиаско.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42