Были! Были! Теперь отец с матерью — ничто! Теперь девушки влюбляются в парней, не спрашивая, нравится ли отцу с матерью будущий зять. Бедная Ташана! Хоть иди да вешайся на кривой маслине!..— И Таска ударилась в плач, за ней, не долго думая, заревели Ташана, Зонина мать, и прочие тетки, случившиеся тут...
И все дружно навалились на Зону и не оставляли ее в покое до тех пор, пока, как им показалось, не выбили Мане из ее головы. И чем больше она хорошела, тем настойчивее ее убеждали и наставляли, что она должна блкэсти себя, всегда помнить, кто она, чья дочь. И перечисляли всех парней, отмечая, кто из них ей неровня, а кто мог бы составить приличную партию. О мастере Мане, разумеется, говорилось пространнее всего. Его забрасывали камнями и грязью.
— Ежели тебе никто не по душе в нашем городе, никого нет по вкусу, не беда! — без устали твердила ей каждый день развернуто и обстоятельно тетушка Таска, самая красноречивая из всей родни.— Есть и в Лескова-це подходящие купцы, и во Вране. Недаром говорят в народе: было бы золото, а кузнец найдется! А разве этот повеса Ухарь, сын контрабандиста, тебе пара, разве он под стать прочим зятьям Замфира?.. Твои сестры вышли замуж за настоящих людей, торговцев, а ты кого выбрала? Подумай, чья ты дочь! Чорбаджи Замфир в городе один, до самых Салоник и Филибы другого такого не сыщешь! Ах, дурная головушка! Молодо-зелено, ты что, хочешь стать женой ремесленника!.. Забудь его!.. Он человек бедный... шушера! Где его дома, магазины, где его луга и поля, где батраки? «У него есть лавка!» Эх, одна маята нынче с лавкой!.. А ты спросила, что у него есть в лавке? Как у того муллы Насреддина, который поутру сажает лук, а вечером его выдергивает и кладет под подушку: «Что мое, дескать, пусть будет со мной!..» Вот и все дела Мане! Утром под мышкой приносит, а вечером под мышкой уносит!.. Еще осел есть. Вот тебе и все богатство!.. Возьмет себе какую-нибудь голодранку, что будет торчать в базарный день и по субботам в лавке и смотреть, чтоб деревенские молодки не украли бы какую серьгу, да ругаться с теми деревенскими медведями! Прилично ли дочери чорбаджи Замфира сидеть в лавке, обедать вместе с подмастерьями и учениками и браниться с мужичьем?! Да ты и в деньгах не разбираешься, не знаешь, что больше — два гроша или миланче?! Эх, что значит молодо-зелено! Тебя растили в неге да холе, неужто станешь, женой ремесленника, будешь в лавке сидеть?! Чтоб тебя звали по мужу мастерицей, пуговичницей? А эта сумасшедшая гуляка Дока приходилась бы тебе теткой!..
Вода берег роет; капля камень точит,— говорит древняя мудрая поговорка. Так и здесь получилось. Настойчивые советы и наставления сделали в конце концов свое дело. Зона, по-видимости, сдалась. Общими усилиями вдолбили ей в голову, что она дочь именитого купца и первая в городе красавица, разбудили в ней непомерную гордость и тщеславие. Этого было достаточно, чтобы — как это случается со всеми, кто много мнит о себе и о своей неотразимости,— часто попадать в весьма глупое положение. Изменилась девушка, как меняется со временем все на свете.
Переменились обстоятельства и роли. Теперь Мане поглядывал на Зону, как в свое время она на него; правда, Зона смотрела на Мане все же чуточку приветливей, чем некогда он на нее. Однако и у Манчи была своя гордость, были и свои выработанные приемы, своя, так сказать, тактика. Непрестанно думая о Зоне, он, естественно, хотел ее видеть, и еще естественней, что его зоркий глаз замечал девушку издалека. Мане уже наперечет знал все ее цветастые платья. Видел он ее всегда, но далеко не всегда на нее смотрел. Разок взглянет, а пять раз пройдет мимо, будто и нет ее на свете. То глаз отвести не может, а то окинет равнодушным скучающим взглядом, словно покосившийся фонарный столб, а не стройную красавицу Зону хаджи Замфирову!.. И это очень ее сердило, задевало гордость. Она уже привыкла, что все при виде ее столбенеют, разевают рты и с какой-то затаенной страстью и восхищением пялят на нее глаза. Манча был исключением. Хотя и он сох по ней, да еще как, но — упрямец! — делал все, чтобы никто этого не заметил! Сколько раз, когда Зона проходила с кем-нибудь из теток мимо его мастерской, он, увидев ее и зная примерно, куда они идут и по каким улицам будут возвращаться, вскакивал, бросал работу и мастерскую на подмастерья и ученика, буркнув им: «Сейчас приду!» — и кидался со всех ног наперерез им, чтобы только еще раз ее увидеть! А встретившись, прикидывался, будто и не видит ее, и торопливо проходил мимо, словно у него дел невпроворот!..
Или, бывало, сидит работает в мастерской. Заказов навалило, как никогда. Весь уйдет в работу, до того увлечется, что, кажется, и про обед не вспомнит, и вдруг, позабывшись, тихонько запоет:
Вечерком видал я, Зона, тебя во садочке, Во садочке, где ты, Зона, переодевалась; Одевалась, леле, Зона, в шелковы одежды, В шелковы одежды, Зона, с антерией новой — Гей, с той ли с антерией, золотом расшитой!
Вскочит ни с того ни с сего, бросит лавку на подмастерья и ученика и бежит домой как на пожар. Немного погодя вылетает из дома в другом, опять же праздничном, костюме, но не цвета спелой маслины, а из сизого сукна и тоже богато отороченном гайтаном. Пришло вдруг в голову человеку переодеться; расфуфырится, как в первый день христова воскресенья, и пойдет бродить по переулкам, и уж, конечно, не минует Зонину улицу. Идет, насвистывает, торопится, словно получил заказ на серебряный полиелей и надо поскорей в мастерскую, вот он и сокращает путь переулками. Однако в мастерскую не идет — колесит этаким чертом по городу, сдвинув набекрень феску, так что кисточка бьет по плечу. Идет, куда ноги несут, и, только очутившись на Пашином болоте, где лягушки, его единственные обитатели, испуганные нарушением тишины, как по команде густыми рядами сиганут головой вниз в мутную воду, Мане вздрогнет, поглядит вокруг себя, словно спрашивает: как я сюда попал?
Такое с Мане бывало частенько. Но признаться в том, что все это он вытворяет из-за Зоны Замфировой, он не признался бы даже под страхом смерти — не зря же его прозвали Ухарем.
Лишь однажды, проходя мимо Зоны, какой-то черт дернул его оглянуться. Взгляды их встретились, девушка тоже оглянулась, но Мане простить себе не мог, что дал маху. Правда, он тут же исправил свою промашку, окликнув бедную девушку-соседку, а на Зону больше и не взглянул. Кокетливая надменная гордячка кусала от обиды губы при одной мысли, что Мане мог подумать, будто она оглянулась, чтобы взглянуть на него!..
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой читатель познакомится с блестящим обществом
молодых людей обоего пола, собравшихся на танцы, и ему
представится также случай заглянуть немного в душу Зоны
Замфировой и узнать ее скрытые чувства
Так вот, сейчас, когда развивается наша повесть, Зона в свои шестнадцать лет уже совсем другая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
И все дружно навалились на Зону и не оставляли ее в покое до тех пор, пока, как им показалось, не выбили Мане из ее головы. И чем больше она хорошела, тем настойчивее ее убеждали и наставляли, что она должна блкэсти себя, всегда помнить, кто она, чья дочь. И перечисляли всех парней, отмечая, кто из них ей неровня, а кто мог бы составить приличную партию. О мастере Мане, разумеется, говорилось пространнее всего. Его забрасывали камнями и грязью.
— Ежели тебе никто не по душе в нашем городе, никого нет по вкусу, не беда! — без устали твердила ей каждый день развернуто и обстоятельно тетушка Таска, самая красноречивая из всей родни.— Есть и в Лескова-це подходящие купцы, и во Вране. Недаром говорят в народе: было бы золото, а кузнец найдется! А разве этот повеса Ухарь, сын контрабандиста, тебе пара, разве он под стать прочим зятьям Замфира?.. Твои сестры вышли замуж за настоящих людей, торговцев, а ты кого выбрала? Подумай, чья ты дочь! Чорбаджи Замфир в городе один, до самых Салоник и Филибы другого такого не сыщешь! Ах, дурная головушка! Молодо-зелено, ты что, хочешь стать женой ремесленника!.. Забудь его!.. Он человек бедный... шушера! Где его дома, магазины, где его луга и поля, где батраки? «У него есть лавка!» Эх, одна маята нынче с лавкой!.. А ты спросила, что у него есть в лавке? Как у того муллы Насреддина, который поутру сажает лук, а вечером его выдергивает и кладет под подушку: «Что мое, дескать, пусть будет со мной!..» Вот и все дела Мане! Утром под мышкой приносит, а вечером под мышкой уносит!.. Еще осел есть. Вот тебе и все богатство!.. Возьмет себе какую-нибудь голодранку, что будет торчать в базарный день и по субботам в лавке и смотреть, чтоб деревенские молодки не украли бы какую серьгу, да ругаться с теми деревенскими медведями! Прилично ли дочери чорбаджи Замфира сидеть в лавке, обедать вместе с подмастерьями и учениками и браниться с мужичьем?! Да ты и в деньгах не разбираешься, не знаешь, что больше — два гроша или миланче?! Эх, что значит молодо-зелено! Тебя растили в неге да холе, неужто станешь, женой ремесленника, будешь в лавке сидеть?! Чтоб тебя звали по мужу мастерицей, пуговичницей? А эта сумасшедшая гуляка Дока приходилась бы тебе теткой!..
Вода берег роет; капля камень точит,— говорит древняя мудрая поговорка. Так и здесь получилось. Настойчивые советы и наставления сделали в конце концов свое дело. Зона, по-видимости, сдалась. Общими усилиями вдолбили ей в голову, что она дочь именитого купца и первая в городе красавица, разбудили в ней непомерную гордость и тщеславие. Этого было достаточно, чтобы — как это случается со всеми, кто много мнит о себе и о своей неотразимости,— часто попадать в весьма глупое положение. Изменилась девушка, как меняется со временем все на свете.
Переменились обстоятельства и роли. Теперь Мане поглядывал на Зону, как в свое время она на него; правда, Зона смотрела на Мане все же чуточку приветливей, чем некогда он на нее. Однако и у Манчи была своя гордость, были и свои выработанные приемы, своя, так сказать, тактика. Непрестанно думая о Зоне, он, естественно, хотел ее видеть, и еще естественней, что его зоркий глаз замечал девушку издалека. Мане уже наперечет знал все ее цветастые платья. Видел он ее всегда, но далеко не всегда на нее смотрел. Разок взглянет, а пять раз пройдет мимо, будто и нет ее на свете. То глаз отвести не может, а то окинет равнодушным скучающим взглядом, словно покосившийся фонарный столб, а не стройную красавицу Зону хаджи Замфирову!.. И это очень ее сердило, задевало гордость. Она уже привыкла, что все при виде ее столбенеют, разевают рты и с какой-то затаенной страстью и восхищением пялят на нее глаза. Манча был исключением. Хотя и он сох по ней, да еще как, но — упрямец! — делал все, чтобы никто этого не заметил! Сколько раз, когда Зона проходила с кем-нибудь из теток мимо его мастерской, он, увидев ее и зная примерно, куда они идут и по каким улицам будут возвращаться, вскакивал, бросал работу и мастерскую на подмастерья и ученика, буркнув им: «Сейчас приду!» — и кидался со всех ног наперерез им, чтобы только еще раз ее увидеть! А встретившись, прикидывался, будто и не видит ее, и торопливо проходил мимо, словно у него дел невпроворот!..
Или, бывало, сидит работает в мастерской. Заказов навалило, как никогда. Весь уйдет в работу, до того увлечется, что, кажется, и про обед не вспомнит, и вдруг, позабывшись, тихонько запоет:
Вечерком видал я, Зона, тебя во садочке, Во садочке, где ты, Зона, переодевалась; Одевалась, леле, Зона, в шелковы одежды, В шелковы одежды, Зона, с антерией новой — Гей, с той ли с антерией, золотом расшитой!
Вскочит ни с того ни с сего, бросит лавку на подмастерья и ученика и бежит домой как на пожар. Немного погодя вылетает из дома в другом, опять же праздничном, костюме, но не цвета спелой маслины, а из сизого сукна и тоже богато отороченном гайтаном. Пришло вдруг в голову человеку переодеться; расфуфырится, как в первый день христова воскресенья, и пойдет бродить по переулкам, и уж, конечно, не минует Зонину улицу. Идет, насвистывает, торопится, словно получил заказ на серебряный полиелей и надо поскорей в мастерскую, вот он и сокращает путь переулками. Однако в мастерскую не идет — колесит этаким чертом по городу, сдвинув набекрень феску, так что кисточка бьет по плечу. Идет, куда ноги несут, и, только очутившись на Пашином болоте, где лягушки, его единственные обитатели, испуганные нарушением тишины, как по команде густыми рядами сиганут головой вниз в мутную воду, Мане вздрогнет, поглядит вокруг себя, словно спрашивает: как я сюда попал?
Такое с Мане бывало частенько. Но признаться в том, что все это он вытворяет из-за Зоны Замфировой, он не признался бы даже под страхом смерти — не зря же его прозвали Ухарем.
Лишь однажды, проходя мимо Зоны, какой-то черт дернул его оглянуться. Взгляды их встретились, девушка тоже оглянулась, но Мане простить себе не мог, что дал маху. Правда, он тут же исправил свою промашку, окликнув бедную девушку-соседку, а на Зону больше и не взглянул. Кокетливая надменная гордячка кусала от обиды губы при одной мысли, что Мане мог подумать, будто она оглянулась, чтобы взглянуть на него!..
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой читатель познакомится с блестящим обществом
молодых людей обоего пола, собравшихся на танцы, и ему
представится также случай заглянуть немного в душу Зоны
Замфировой и узнать ее скрытые чувства
Так вот, сейчас, когда развивается наша повесть, Зона в свои шестнадцать лет уже совсем другая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42