.. Вот наконец и она, Зона. Выходит из дому и спускается величаво, точно голубка, с высоких каменных ступеней вниз, во двор. Ведет ее Сотирач, двоюродный брат Манулача, он Зонин шафер, идет, прихрамывая: жмут нестерпимо новые лакированные ботинки, с которых он не сводит глаз. Мане смотрит на нее, не мигая, затаив дыхание и прижав руку к сильно бьющемуся в груди сердцу, и отступает еще глубже, боится, как бы не услышали громких ударов его сердца и не заметили его самого... А Зона хороша, краше, чем всегда, но очень бледна. Стиснула губы, словно вот-вот заплачет и ее мечтательный, усталый и печальный взгляд блуждает по собравшимся вокруг подружкам, которые поют:
Ступишь на тропу, слезми омытую,— Вспомнишь ли подружку позабытую?
Зона целуется с ними, они смотрят на нее, улыбаются, и глаза их полны слез, а потом начинают разглядывать ее богатый свадебный наряд. Свою дивную косу Зона перекинула со спины на грудь и переплела канителью, которая блестит и сверкает в черных пышных волосах. Зона кажется ему красной иконой в богатом окладе. На плечах у нее шубка из розового атласа, под шубкой либаде, под либаде елек, под ним рубашка из желтого батиста и белая грудь. На Зоне шелковая юбка и шальвары из ситца.
Подружки рассматривают ее наряд и спрашивают, не жалко ли ей расставаться с домом, с матерью, не страшно ли уходить в чужую семью, к свекрови, не боязно ли будет спать не под родной крышей? У Зоны глаза полны слез, вот-вот заплачет. Рядом, ухватившись за юбку, стоит ее маленький племянник, сын Коста-динки Миланче. Девушки и парни окружили его и дразнят: «Не придется больше тебе спать у тетки Зоны! Хотят ее у тебя украсть!.. А ты молчишь, эх ты! А еще носишь такое славное королевское имя!.. Стыдно, Миланче!» Малыш внимательно слушает, пытливо смотрит то на них, то на Зону, натянуто улыбается и кричит: «Не отдам!» И вдруг становится серьезным, хлопает глазами и заливается слезами. Прижимается к Зоне, обнимает ее колени, топает ногами, бранит Манулача, пинает шафера Сотирача и зовет свою мать Костадин-ку: «Мама, скоро у нас украдут тетю Зону!» Глядя на него, ударяется в слезы и Зона.
— Музыка! — кричит старый Замфир.— Чего все умолкли?! Что здесь, панихида, где горюют и плачут или свадьба, где веселятся и пляшут?!
Цыгане тут же начинают играть коло, и все кидаются в хоровод. И дурачок Гане тут как тут, и его привлекла свадьба. Лишь две вещи он еще любит на свете: девушек и литые гвозди, у него всегда полная горсть гвоздей, которые ему, как незадачливому жениху, подносят после очередных просин. Только ввалится в дом, сразу сватает девушку, ему скажут: дескать, уже просватали, либо: нет у них девушки на выданье, и отсыплют в горсть гвоздей; он возьмет, скажет спасибо и рад-радешенек гвоздям, а о девушке и думать позабыл. Так вот, и Гане тут, пришел и он на веселье. Все его тормошат, но он в долгу не остается. Девушки подзывают его, одна спрашивает, хочет ли он быть у нее дружкой, другая приглашает в девери, третья — в кумовья, четвертая — старшим сватом, а он, заикаясь, отвечает: «Не-не-не-не могу! Ни-и-и-как не мо-о-о-гу! Жжженихом с-о-о-гласен, а ку-ку-кумом и сва-а-том нннет, не хочу!» Его спрашивают, на ком он хочет жениться? «На всех,— говорит он,— что во дво-о-ре и-и-и на улице». Девушки смеются: «Ну и ну, дурак-то дурак, а знает, что хорошо!» — и дают ему полную горсть литых гвоздей, и он отходит, глядя на них со счастливой улыбкой.
Даже Зона смеется сквозь слезы. И этот смех сквозь слезы кажется Манче улыбчивым лучом, пробившимся сквозь дождевые тучи и осветившим землю... Вот она вошла в коло с целой ватагой подружек. Здесь и Тимка Калта-гджийская, и Дика Грнчарская, и Ленче Кубеджийская, и Генча Кривокапская, и Зона Ставрина, и Иона Мамина. Пляшут девушки и поют любимое Зонино коло «Йелку-тюремщицу»...
Мать, оставь меня в покое, Не пойду ни за кого я,—
Лишь за нашего соседа, За банкирчика младого!
Чуть погодя, в сопровождении матери появляется и Манулач; мать подталкивает сына, чтобы он пошел танцевать. Он не хочет, упирается, а она треплет его по щеке, целует, подбадривает, просит. Наконец он входит в коло и начинает приплясывать точь-в-точь по пословице: «Коль ноги гнилы, так и танцы не милы».
Все пускаются в пляс; вскрикивают, взвизгивают под переливы скрипок, вой зурны и грохот тамбуринов. А Мане все глубже прячется в угол, и все тоскливей становится у него на душе. Тошно смотреть ему на неуклюжую пляску пентюха Манулача, больно сжимается сердце, и Мане шепчет про себя: «Разве я не лучше этого болвана, и все-таки она предпочла его?!» И черные думы, как черная ночь, все сильнее опутывают и давят на его страждущую душу, пока его не возвращает к действительности громоподобный хохот, от которого ходит ходуном вся усадьба и высокий четырехэтажный дворец богатого хаджи Замфира. Со всех сторон хлопают в ладоши, раздаются возгласы: «Ух ты!»-— » снова взрывы хохота...
Мане вздрагивает, озирается, пытаясь понять причину смеха, и видит^что все взгляды устремлены на хороводника, это над ним смеются сваты. Всмотревшись хорошенько, Мане обнаружил, что коло ведет не кто-нибудь, а старый Шарик, кобель Замфира!.. «Что же это, господи боже мой? — думает Мане и в недоумении крестится.— Святая владычица, такого чуда в жизни не видал! — Он посмотрел еще раз внимательней, не обманывают ли глаза? Нет, все правильно — собака ведет коло!.. Чтоб собака вела коло,— хоть убей! — такого он не помнит! Уж кто-кто, а он на своем веку плясал достаточно и хороводником был не раз, но чтобы кобель когда-нибудь водил коло, такого он не помнит! И потом, откуда у кобеля деньги на бакшиш музыкантам?! Манулач мог бы еще вести коло, но кобель — никогда!.. «Вот те на, собачье коло! Есть ли еще такое чуда на свете?» — шепчет Мане и протирает глаза — уж не обманывает ли его зрение? Нет, не обманывает. Он самый, старый Шарик, ночной лай которого из мирного Замфирова двора доносится бог знает куда. Вступил себе в коло и ведет. И самое удивительное, он даже похож на хороводника! Или, может, это только так кажется... На правое плечо свисает длинная тонкая кисть сдвинутой набекрень фески, на левом болтается высунутый язык, левая передняя лапа за спиной, правая придерживает феску, грудь колесом, и знай дробно перебирает задними лапами. На нем праздничные, расшитые гайтаном чикчиры и шелковый пояс... «Ах, несчастный!» — говорят одни. «Ахти, кобель в чикчирах!» — смеются другие, а пес отплясывает, ему и самому смешно, но он ничего не говорит. Он смеется от счастья, что представился случай потешить гостей и что на него все ласково смотрят: народ повалил с улицы во двор, а окольные стены облепили любопытные. И все трясутся от смеха, а больше всех жених и невеста, Зона и Манулач.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Ступишь на тропу, слезми омытую,— Вспомнишь ли подружку позабытую?
Зона целуется с ними, они смотрят на нее, улыбаются, и глаза их полны слез, а потом начинают разглядывать ее богатый свадебный наряд. Свою дивную косу Зона перекинула со спины на грудь и переплела канителью, которая блестит и сверкает в черных пышных волосах. Зона кажется ему красной иконой в богатом окладе. На плечах у нее шубка из розового атласа, под шубкой либаде, под либаде елек, под ним рубашка из желтого батиста и белая грудь. На Зоне шелковая юбка и шальвары из ситца.
Подружки рассматривают ее наряд и спрашивают, не жалко ли ей расставаться с домом, с матерью, не страшно ли уходить в чужую семью, к свекрови, не боязно ли будет спать не под родной крышей? У Зоны глаза полны слез, вот-вот заплачет. Рядом, ухватившись за юбку, стоит ее маленький племянник, сын Коста-динки Миланче. Девушки и парни окружили его и дразнят: «Не придется больше тебе спать у тетки Зоны! Хотят ее у тебя украсть!.. А ты молчишь, эх ты! А еще носишь такое славное королевское имя!.. Стыдно, Миланче!» Малыш внимательно слушает, пытливо смотрит то на них, то на Зону, натянуто улыбается и кричит: «Не отдам!» И вдруг становится серьезным, хлопает глазами и заливается слезами. Прижимается к Зоне, обнимает ее колени, топает ногами, бранит Манулача, пинает шафера Сотирача и зовет свою мать Костадин-ку: «Мама, скоро у нас украдут тетю Зону!» Глядя на него, ударяется в слезы и Зона.
— Музыка! — кричит старый Замфир.— Чего все умолкли?! Что здесь, панихида, где горюют и плачут или свадьба, где веселятся и пляшут?!
Цыгане тут же начинают играть коло, и все кидаются в хоровод. И дурачок Гане тут как тут, и его привлекла свадьба. Лишь две вещи он еще любит на свете: девушек и литые гвозди, у него всегда полная горсть гвоздей, которые ему, как незадачливому жениху, подносят после очередных просин. Только ввалится в дом, сразу сватает девушку, ему скажут: дескать, уже просватали, либо: нет у них девушки на выданье, и отсыплют в горсть гвоздей; он возьмет, скажет спасибо и рад-радешенек гвоздям, а о девушке и думать позабыл. Так вот, и Гане тут, пришел и он на веселье. Все его тормошат, но он в долгу не остается. Девушки подзывают его, одна спрашивает, хочет ли он быть у нее дружкой, другая приглашает в девери, третья — в кумовья, четвертая — старшим сватом, а он, заикаясь, отвечает: «Не-не-не-не могу! Ни-и-и-как не мо-о-о-гу! Жжженихом с-о-о-гласен, а ку-ку-кумом и сва-а-том нннет, не хочу!» Его спрашивают, на ком он хочет жениться? «На всех,— говорит он,— что во дво-о-ре и-и-и на улице». Девушки смеются: «Ну и ну, дурак-то дурак, а знает, что хорошо!» — и дают ему полную горсть литых гвоздей, и он отходит, глядя на них со счастливой улыбкой.
Даже Зона смеется сквозь слезы. И этот смех сквозь слезы кажется Манче улыбчивым лучом, пробившимся сквозь дождевые тучи и осветившим землю... Вот она вошла в коло с целой ватагой подружек. Здесь и Тимка Калта-гджийская, и Дика Грнчарская, и Ленче Кубеджийская, и Генча Кривокапская, и Зона Ставрина, и Иона Мамина. Пляшут девушки и поют любимое Зонино коло «Йелку-тюремщицу»...
Мать, оставь меня в покое, Не пойду ни за кого я,—
Лишь за нашего соседа, За банкирчика младого!
Чуть погодя, в сопровождении матери появляется и Манулач; мать подталкивает сына, чтобы он пошел танцевать. Он не хочет, упирается, а она треплет его по щеке, целует, подбадривает, просит. Наконец он входит в коло и начинает приплясывать точь-в-точь по пословице: «Коль ноги гнилы, так и танцы не милы».
Все пускаются в пляс; вскрикивают, взвизгивают под переливы скрипок, вой зурны и грохот тамбуринов. А Мане все глубже прячется в угол, и все тоскливей становится у него на душе. Тошно смотреть ему на неуклюжую пляску пентюха Манулача, больно сжимается сердце, и Мане шепчет про себя: «Разве я не лучше этого болвана, и все-таки она предпочла его?!» И черные думы, как черная ночь, все сильнее опутывают и давят на его страждущую душу, пока его не возвращает к действительности громоподобный хохот, от которого ходит ходуном вся усадьба и высокий четырехэтажный дворец богатого хаджи Замфира. Со всех сторон хлопают в ладоши, раздаются возгласы: «Ух ты!»-— » снова взрывы хохота...
Мане вздрагивает, озирается, пытаясь понять причину смеха, и видит^что все взгляды устремлены на хороводника, это над ним смеются сваты. Всмотревшись хорошенько, Мане обнаружил, что коло ведет не кто-нибудь, а старый Шарик, кобель Замфира!.. «Что же это, господи боже мой? — думает Мане и в недоумении крестится.— Святая владычица, такого чуда в жизни не видал! — Он посмотрел еще раз внимательней, не обманывают ли глаза? Нет, все правильно — собака ведет коло!.. Чтоб собака вела коло,— хоть убей! — такого он не помнит! Уж кто-кто, а он на своем веку плясал достаточно и хороводником был не раз, но чтобы кобель когда-нибудь водил коло, такого он не помнит! И потом, откуда у кобеля деньги на бакшиш музыкантам?! Манулач мог бы еще вести коло, но кобель — никогда!.. «Вот те на, собачье коло! Есть ли еще такое чуда на свете?» — шепчет Мане и протирает глаза — уж не обманывает ли его зрение? Нет, не обманывает. Он самый, старый Шарик, ночной лай которого из мирного Замфирова двора доносится бог знает куда. Вступил себе в коло и ведет. И самое удивительное, он даже похож на хороводника! Или, может, это только так кажется... На правое плечо свисает длинная тонкая кисть сдвинутой набекрень фески, на левом болтается высунутый язык, левая передняя лапа за спиной, правая придерживает феску, грудь колесом, и знай дробно перебирает задними лапами. На нем праздничные, расшитые гайтаном чикчиры и шелковый пояс... «Ах, несчастный!» — говорят одни. «Ахти, кобель в чикчирах!» — смеются другие, а пес отплясывает, ему и самому смешно, но он ничего не говорит. Он смеется от счастья, что представился случай потешить гостей и что на него все ласково смотрят: народ повалил с улицы во двор, а окольные стены облепили любопытные. И все трясутся от смеха, а больше всех жених и невеста, Зона и Манулач.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42