— встрепенулась хозяйка.— О ком это ты толкуешь?
— О нашем Манче! Почему не отдать за него, коли дети любят друг друга.
— Погляди-ка на нее, мелет языком невесть что! — говорит Ташана Таске.— Откуда это тебе известно?
— Весь околоток знает, да и всему городу известно, как же мне не знать? — отвечает Дока.— Все, все мне рассказали, как на суде выложили!..
— Кто рассказал? — спрашивает тетушка Калиопа.
— Ум, догадка подсказали. Мне все в точности известно... Потому и забежала спросить: отдадите ли девушку?
— Нет, нет, не отдадим! — восклицают разом обе тетки — Калиопа и Урания.
— Ах, да кто вас-то спрашивает, будет ли владыка бриться? Я с хозяйкой разговариваю! — бросает им Дока через плечо и спокойно продолжает.— Так вот, если ищете жениха для вашей Зоны, есть у меня под-, ходящая партия... потому к вам и забежала... Парень что надо, кроткий, как голубь, и ремесло в руках, работает, как...
— Есть, уже есть,— прерывают ее в один голос Калиопа и Урания.— И говорить об этом не стоит...
— А что... вы купеческого рода, так недаром есть поговорка: путь к сердцу никому не заказан...
— Поздно ты, Дока, спохватилась... Есть уже у нас на примете жених для Зоны! — говорит Урания.— Тому, кто нашел партии для ее старших сестер, легко найти жениха и Зоне.
— Да есть ли лучшая партия, чем наш Манча? Во всем городе такого парня не сыщешь! Мастерская у него есть, да еще какая, взял в аренду и соседнее помещение, думает
большой магазин делать... Ремесло у него доходное и руки золотые, к владыке вхож в любое время дня и ночи, в городе ему почет и уважение... Есть и касса для денег, и товар, как у настоящего торговца, не прячет деньги в кубышку во дворе или по чердакам, как кошка добычу... Стал первым ювелиром от Белграда до Печа и Призрена! Да коли и нет денег, что из того? Раз дети любят друг друга, зачем им деньги? Знаешь, как в той песне:
У нас деньжата перевелись, Зато любви — хоть завались!
Молодые, красивые — и он и она, любви на целый век хватит!.. Чего вам еще нужно?!
— Неровня он, не для купеческого дома...— высокомерно вступает в разговор тетушка Таска (до сих пор она держалась в тени, предоставляя говорить другим и оставляя за собой последнее слово), даже не поглядев на Доку, а куда-то через окно во двор.— Чиновник берет жену из чиновничьего дома, офицер — из офицерского, ремесленник — из ремесленного,— так в мире повелось! — заканчивает она решительно и совсем отворачивается от Доки.
— Что ж, Таска, мне понятны твои речи! — говорит Дока, закинув ногу на ногу и залихватски пуская струю дыма.— Понимаю, отлично понимаю. Ты спишь и видишь, как бы просватать Зону за этого болвана, купеческого сынка Манулача Йорданова... вот чего тебе хочется...
— Хочется! Ну и что?
— А коли хочется, так и выходи за него сама: ты ведь вдова... Раз уж так стараешься!
— Я Зоне теткой прихожусь!
— А я Манева тетка!
— Мне по душе Манулач!
— А мне Мане! — заключает Дока и обращается к остальным.— Женщины, побойтесь бога ради светлого праздника, да разве можно Зону отдать Манулачу? Какая же это пара?!
— За Мане ей не быть! — стоит на своем Таска.
— Да почему?
— Хе, хе! — презрительно фыркает Таска.— Гусь свинье не товарищ!
— Что ж, отдавайте ее за нелюбимого, за этого Манулача,— вскипев, кричит Дока.— Только потом как бы не
пришлось локти себе кусать, когда начнет посылать персики другим...
— Что ты сказала, типун тебе на язык! — кричат, взбеленясь, Таска и две другие тетки.— И не стыдно: жена ремесленника и такое говорит! Кто пошлет персик? Дочь чорбаджи?! И кому?
— Ну,— шипит зло Дока,— турецким майорам и полковникам, пожалуй, не пошлет, их уже нет, а вот нашим христианам — непременно, но и это позор...
— Дочь чорбаджи?
— Эх,— усмехается Дока,— мало я их знаю! Вот, скажем, сложили частушку о Сике, о нашем позоре христианском. А кто такая Сика? Дочь ремесленника или чорбаджи? А?
— Погоди-ка, Сика! Пошто бежишь в палатку?
— Как же, мама, как же! На баклаву сладку Пригласил полковник, бравый полюбовник.
— О господи! — крестятся тетушка Урания и тетушка Калиопа, не в силах прийти в себя от изумления.
— Кто была и кем была эта самая Сика, о которой сложили песню? Говори, отродье греческое! — орет Дока»— А ты, Ташана, отдавай дочь за Манулача, по крайней мере, будет у тебя красивый внук... Обезьяну получишь, а не внука! Вот так-то! — сердито заканчивает Дока и захлопывает за собой дверь, оставляя женщин в полной растерянности.
— О боже, о господи! Ахти! Какой стыд! Какой позор! — крестясь, причитают женщины.
Шум, разумеется, разбудил и старого хаджи Замфира. Пришлось и ему вмешаться. Спросонок он не сразу разобрался что к чему и сообразил, в чем дело, только когда провожал Доку.
— Неплохо я им сказала? — защищается Дока.— Почему это не пара, если все мы одной веры?
Старый Замфир ее успокаивает, и все кончилось бы тихо-мирно, если бы Дока не коснулась сословия.
— Кричат: «Купеческий дом!», «Купеческая дочь!». Подумаешь, цаца какая! И купцы не вечны...
— Ну, ладно, хватит! — насупясь, обрывает Доку чорбаджи Замфир.— Пришла, посватала, с тем и ушла, чего теперь кипятиться?.. Силой тут не возьмешь!..
— Нет, почему Мане ей не пара?! Купеческая дочь, да?
— Ах, не того вы рода, за кого невесты дерутся...
— Подумаешь, будто мы вас не знаем! Отца твоего и тебя как звали? Корытником! А деда как дразнили в торговых рядах? Мисочником... А сейчас... Мы купцы...
— Ну, хватит наконец,— поднимая брови, говорит Замфир.
— А что? Коль не возьмет из вашего дома, думаешь, холостым останется? Ерунда! Была бы спина, а седло найдется! Жениться Мане — раз плюнуть...
— Женится, только возьмет по себе.
— Запомни, хаджи: этот мир что лестница,— один поднимается, другой сходит, и вас, купцов, это тоже касается. Мало ли таких, что ходили в первых купцах, а нынче звонарями да церковными сторожами стали, из пищалей палят на престольный праздник у святого Пантелеймона... Ты-то сходишь с лестницы, а мой Манча поднимается...
— Ого-го-го! Надел кобель чикчиры и пустился в хоровод,— цедит чорбаджи Замфир, зеленея от гнева,— так и твой Манча...
— Кто «кобель», холера чорбаджийская?! — завопила благим матом Дока.— Вот возьму сейчас нанули (и она показала ему на ряд деревянных сандалий, выстроившихся перед дверью) да как хвачу по башке!.. Обрушусь на твою голову, как сербы на бастион Митад-паши на Винике! Мисочник и корытник несчастный!
— Скажи спасибо, что ты у меня в доме,— еле сдерживаясь, говорит бледный как полотно хозяин.
— Да за «кобеля» я тебя и в торговых рядах отделаю вместе с этой обезьяной Манулачем,— в ярости орет Дока и уходит, оставив огорошенного чорбаджи Замфира посреди двора. Крестясь левой рукой, он шепчет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— О нашем Манче! Почему не отдать за него, коли дети любят друг друга.
— Погляди-ка на нее, мелет языком невесть что! — говорит Ташана Таске.— Откуда это тебе известно?
— Весь околоток знает, да и всему городу известно, как же мне не знать? — отвечает Дока.— Все, все мне рассказали, как на суде выложили!..
— Кто рассказал? — спрашивает тетушка Калиопа.
— Ум, догадка подсказали. Мне все в точности известно... Потому и забежала спросить: отдадите ли девушку?
— Нет, нет, не отдадим! — восклицают разом обе тетки — Калиопа и Урания.
— Ах, да кто вас-то спрашивает, будет ли владыка бриться? Я с хозяйкой разговариваю! — бросает им Дока через плечо и спокойно продолжает.— Так вот, если ищете жениха для вашей Зоны, есть у меня под-, ходящая партия... потому к вам и забежала... Парень что надо, кроткий, как голубь, и ремесло в руках, работает, как...
— Есть, уже есть,— прерывают ее в один голос Калиопа и Урания.— И говорить об этом не стоит...
— А что... вы купеческого рода, так недаром есть поговорка: путь к сердцу никому не заказан...
— Поздно ты, Дока, спохватилась... Есть уже у нас на примете жених для Зоны! — говорит Урания.— Тому, кто нашел партии для ее старших сестер, легко найти жениха и Зоне.
— Да есть ли лучшая партия, чем наш Манча? Во всем городе такого парня не сыщешь! Мастерская у него есть, да еще какая, взял в аренду и соседнее помещение, думает
большой магазин делать... Ремесло у него доходное и руки золотые, к владыке вхож в любое время дня и ночи, в городе ему почет и уважение... Есть и касса для денег, и товар, как у настоящего торговца, не прячет деньги в кубышку во дворе или по чердакам, как кошка добычу... Стал первым ювелиром от Белграда до Печа и Призрена! Да коли и нет денег, что из того? Раз дети любят друг друга, зачем им деньги? Знаешь, как в той песне:
У нас деньжата перевелись, Зато любви — хоть завались!
Молодые, красивые — и он и она, любви на целый век хватит!.. Чего вам еще нужно?!
— Неровня он, не для купеческого дома...— высокомерно вступает в разговор тетушка Таска (до сих пор она держалась в тени, предоставляя говорить другим и оставляя за собой последнее слово), даже не поглядев на Доку, а куда-то через окно во двор.— Чиновник берет жену из чиновничьего дома, офицер — из офицерского, ремесленник — из ремесленного,— так в мире повелось! — заканчивает она решительно и совсем отворачивается от Доки.
— Что ж, Таска, мне понятны твои речи! — говорит Дока, закинув ногу на ногу и залихватски пуская струю дыма.— Понимаю, отлично понимаю. Ты спишь и видишь, как бы просватать Зону за этого болвана, купеческого сынка Манулача Йорданова... вот чего тебе хочется...
— Хочется! Ну и что?
— А коли хочется, так и выходи за него сама: ты ведь вдова... Раз уж так стараешься!
— Я Зоне теткой прихожусь!
— А я Манева тетка!
— Мне по душе Манулач!
— А мне Мане! — заключает Дока и обращается к остальным.— Женщины, побойтесь бога ради светлого праздника, да разве можно Зону отдать Манулачу? Какая же это пара?!
— За Мане ей не быть! — стоит на своем Таска.
— Да почему?
— Хе, хе! — презрительно фыркает Таска.— Гусь свинье не товарищ!
— Что ж, отдавайте ее за нелюбимого, за этого Манулача,— вскипев, кричит Дока.— Только потом как бы не
пришлось локти себе кусать, когда начнет посылать персики другим...
— Что ты сказала, типун тебе на язык! — кричат, взбеленясь, Таска и две другие тетки.— И не стыдно: жена ремесленника и такое говорит! Кто пошлет персик? Дочь чорбаджи?! И кому?
— Ну,— шипит зло Дока,— турецким майорам и полковникам, пожалуй, не пошлет, их уже нет, а вот нашим христианам — непременно, но и это позор...
— Дочь чорбаджи?
— Эх,— усмехается Дока,— мало я их знаю! Вот, скажем, сложили частушку о Сике, о нашем позоре христианском. А кто такая Сика? Дочь ремесленника или чорбаджи? А?
— Погоди-ка, Сика! Пошто бежишь в палатку?
— Как же, мама, как же! На баклаву сладку Пригласил полковник, бравый полюбовник.
— О господи! — крестятся тетушка Урания и тетушка Калиопа, не в силах прийти в себя от изумления.
— Кто была и кем была эта самая Сика, о которой сложили песню? Говори, отродье греческое! — орет Дока»— А ты, Ташана, отдавай дочь за Манулача, по крайней мере, будет у тебя красивый внук... Обезьяну получишь, а не внука! Вот так-то! — сердито заканчивает Дока и захлопывает за собой дверь, оставляя женщин в полной растерянности.
— О боже, о господи! Ахти! Какой стыд! Какой позор! — крестясь, причитают женщины.
Шум, разумеется, разбудил и старого хаджи Замфира. Пришлось и ему вмешаться. Спросонок он не сразу разобрался что к чему и сообразил, в чем дело, только когда провожал Доку.
— Неплохо я им сказала? — защищается Дока.— Почему это не пара, если все мы одной веры?
Старый Замфир ее успокаивает, и все кончилось бы тихо-мирно, если бы Дока не коснулась сословия.
— Кричат: «Купеческий дом!», «Купеческая дочь!». Подумаешь, цаца какая! И купцы не вечны...
— Ну, ладно, хватит! — насупясь, обрывает Доку чорбаджи Замфир.— Пришла, посватала, с тем и ушла, чего теперь кипятиться?.. Силой тут не возьмешь!..
— Нет, почему Мане ей не пара?! Купеческая дочь, да?
— Ах, не того вы рода, за кого невесты дерутся...
— Подумаешь, будто мы вас не знаем! Отца твоего и тебя как звали? Корытником! А деда как дразнили в торговых рядах? Мисочником... А сейчас... Мы купцы...
— Ну, хватит наконец,— поднимая брови, говорит Замфир.
— А что? Коль не возьмет из вашего дома, думаешь, холостым останется? Ерунда! Была бы спина, а седло найдется! Жениться Мане — раз плюнуть...
— Женится, только возьмет по себе.
— Запомни, хаджи: этот мир что лестница,— один поднимается, другой сходит, и вас, купцов, это тоже касается. Мало ли таких, что ходили в первых купцах, а нынче звонарями да церковными сторожами стали, из пищалей палят на престольный праздник у святого Пантелеймона... Ты-то сходишь с лестницы, а мой Манча поднимается...
— Ого-го-го! Надел кобель чикчиры и пустился в хоровод,— цедит чорбаджи Замфир, зеленея от гнева,— так и твой Манча...
— Кто «кобель», холера чорбаджийская?! — завопила благим матом Дока.— Вот возьму сейчас нанули (и она показала ему на ряд деревянных сандалий, выстроившихся перед дверью) да как хвачу по башке!.. Обрушусь на твою голову, как сербы на бастион Митад-паши на Винике! Мисочник и корытник несчастный!
— Скажи спасибо, что ты у меня в доме,— еле сдерживаясь, говорит бледный как полотно хозяин.
— Да за «кобеля» я тебя и в торговых рядах отделаю вместе с этой обезьяной Манулачем,— в ярости орет Дока и уходит, оставив огорошенного чорбаджи Замфира посреди двора. Крестясь левой рукой, он шепчет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42