О себе, о своих отношениях с женой и о том, в каком он сейчас положении, Лапетеус думал как посторонний человек. Как будто решение Реэт о разводе затрагивало не его, а кого-то совсем другого. Словно это не он все еще прикован к постели и не ему сразу же после больницы предстоит отправиться в прокуратуру и в народный суд. В том случае, конечно, если он вообще будет в состоянии самостоятельно передвигаться.
Обо всем Лапетеус думал равнодушно и отрешенно. О том, что развод — неизбежное продолжение предыдущего. Что Реэт осталась верна себе. Что он, Андрее Лапетеус, теперь совсем один и чертовски хорошо, что на его имени в сберкассе лежит четыреста двадцать рублей. Что в любом случае его привлекут к ответственности и что тюрьма — естественный исход дела. Такой же естественный, как то, что похоронили Хаавика.
Да, обо всем Лапетеус думал равнодушно. Проблемы потеряли свою остроту, все словно отступило куда-то вдаль. Только одно волновало его. То, что Реэт сказала о его военных товарищах и о своем предчувствии. Волновало, несмотря на то, что Реэт говорила это из хитрости. Она старается обелиться от людских подозрений, пытается сиять с себя ответственность.
Почему Лапетеус пригласил в гости своих военных товарищей? Он это очень хорошо помнил. Ему опротивели знакомые жены, надоели люди, с которыми он встречался у себя дома. Ему казалось все более важным восстановление хороших отношений со старыми друзьями. Настолько важным, как будто от этого зависело все: самочувствие, дееспособность, будущее. Правда, он побаивался, что после их встречи дело может обернуться еще х>же. Что бывшие товарищи не поймут его. Тот же Пыдрус бросил ему год назад в лицо: «К чему ты все это мне говоришь?» А ведь именно Пыдрусу следовало бы знать, как важно, чтобы человека правильно поняли. Разве он мало пострадал оттого, что его превратно поняли?! Лапетеус обдумывал так и сяк и наконец решил, что не нужно придавать большого значения скептическому замечанию Пыдруса. Если понадобится, то он, Лапетеус, объяснит, почему он пригласил их в гости. В конце концов, разве не он утверждал еще во время демобилизации, что те, кто подружились з дни войны, должны остаться друзьями до конца жизни? Это не только его вина, что они стали чужими друг другу. Просто жизнь раскидала их. Не кто-нибудь, а именно он и раньше собирал их вместе, они должны бы помнить это. Помогал Роогасу! Кто бы другой осмелился в те годы поступать так, как поступал он? Поставить на ответственный пост человека с более чем подозрительной анкетой! В те времена анкета значила больше, чем сам человек. И разве не сказал он Роогасу в пятидесятом году, что, прежде чем подавать заявление об уходе, сперва все хорошенько взвесь. Разве карьерист сделал бы так? Конъюнктурщик поступил бы совсем по-другому.
А в- чем может упрекнуть его Пыдрус? Что он миг сделать? Пойти против всего партийного актива? Даже те, кто при голосовании не поддержали предтожепид Юрвена, не сказали ни слова. А они знали явно больше о деятельности Пыдруса, чем он. Например, Хельви. Как инструктор райкома, она ведь знала все. Ей было легче решить. Лапетеус и теперь уверял себя, что он просто не мог псаупать иначе, чем поступал. Пыдрус работал по линии народного образования, он в системе лесной промышленности — откуда ему было знать, что правильно, что неправильно. Он должен был верить мнениям авторитетных, ответственных товарищей. Его воспитывали доверять им, и он привык к этому. Неужели Пыдрус не поймет? Ведь он же не голосовал за то, чтобы выгнать его. В зале поднялся лес рук, но он, Лапетеус, своей руки не поднял. Тогда многие косо поглядывали на него. Требовалось большое мужество, чтобы не поплыть по течению перед Юрвеном он защищал фронтового товарища. «И моих родителей не убили!» Сам Пыдрус признал, что ему за эти слова нужно отдать должное... А когда он работал в облисполкоме, было уже поздно что-то улаживать. И области ликвидировали раныпе, чем он успел завоевать там крепкге позиции.
Что касается Паювийдпка, то он никогда не просит помощи в личных делах. Они одинаково забыли друг друга. То, что как-то ночью произошло на перроне вокзала, ничего не значит. Пьяный человек сам не знает, что делает или говорит. Он, Лапетеус, хотел пойти пешком, воспоминание о фронтовых походах слов из подталкивало его. Паювийдик предпочел ожидать утреннюю электричку. Разве он мог насильно тащить его за собой? Да и сам Паювийдик! Вспомнил о фронтовсл собрате только тогда, когда прижали хвост за слишком распущенный язык. И он, Лапетеус, пошел бы на объект Паювийдика, но раньше перестали существовать области и должности заместителей председателя.
Хаавика он поддерживал, помогал ему больше, чем кому бы то ни было. Одалживал деньги, не раз хорошо отзывался о нем, писал вместе с ним статьи. Дружба с Виктором продолжалась. Но в последнее время между ними пробежала какая-то черная кошка. Виктор начал избегать его. Жизнь вообще мчится быстро, ее повороты так неожиданны, что это изнашивает людей, а в плохом настроении человек может ни с того ни с сего наговорить другому гадостей. Нужно было ему так язык распускать! Но почему Виктор перешептывался с Реэт, почему он так часто менял женщин? Пора было бы и остепениться. Но раз дело зашло слишком далеко, он, как настоящий друг, должен был сказать правду в лицо. Ну теперь, за рюмкой, они смогут все друг другу высказать. Потом обоим будет легче.
Но этим рассуждениям мешала одна тревожная мысль. «Ты не честен,— сказал себе Андрее Лапетеус.— Ты позабыл своих товарищей уже на второй день после демобилизации. Единственный, о ком ты беспокоился, был ты сам. И когда твоим прежним друзьям было, ты сделал все возможное, чтобы их беды не затронули твоей жизни». Такие мысли у него порой неожиданно возникали и раньше, обычно он легко подавлял их, но последнее время они становились все навязчивее. Однако и на этот раз он сумел успокоить себя.
Только перед Хельви не удавалось оправдаться. С ней он действительно поступил подло. Опасаясь, что совместная жизнь с женщиной, служившей в армии, бросит на него тень (о фронтовичках в то время любили черт знает что болтать), он просто бросил Хельви. При этом мучился, но все же прервал отношения. И теперь не мог придумать ничего такого, что хотя бы затупило коготки его самообвинений. Он уже несколько лет не виделся с Хельви и не знал, какой она стала. Слыхал, что снова работает в райкоме партии, уже не инструктором, а вторым секретарем, но встречать ее не доводилось. В его представлении Хельви оставалась прежней. Молодой женщиной, обычно носившей солдатскую блузу, юбку защитного цвета и легкие сапожки. Сапоги эти по ее просьбе сшил из плащ-палатки Паювийдик, знавший чуть ли не десять ремесел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Обо всем Лапетеус думал равнодушно и отрешенно. О том, что развод — неизбежное продолжение предыдущего. Что Реэт осталась верна себе. Что он, Андрее Лапетеус, теперь совсем один и чертовски хорошо, что на его имени в сберкассе лежит четыреста двадцать рублей. Что в любом случае его привлекут к ответственности и что тюрьма — естественный исход дела. Такой же естественный, как то, что похоронили Хаавика.
Да, обо всем Лапетеус думал равнодушно. Проблемы потеряли свою остроту, все словно отступило куда-то вдаль. Только одно волновало его. То, что Реэт сказала о его военных товарищах и о своем предчувствии. Волновало, несмотря на то, что Реэт говорила это из хитрости. Она старается обелиться от людских подозрений, пытается сиять с себя ответственность.
Почему Лапетеус пригласил в гости своих военных товарищей? Он это очень хорошо помнил. Ему опротивели знакомые жены, надоели люди, с которыми он встречался у себя дома. Ему казалось все более важным восстановление хороших отношений со старыми друзьями. Настолько важным, как будто от этого зависело все: самочувствие, дееспособность, будущее. Правда, он побаивался, что после их встречи дело может обернуться еще х>же. Что бывшие товарищи не поймут его. Тот же Пыдрус бросил ему год назад в лицо: «К чему ты все это мне говоришь?» А ведь именно Пыдрусу следовало бы знать, как важно, чтобы человека правильно поняли. Разве он мало пострадал оттого, что его превратно поняли?! Лапетеус обдумывал так и сяк и наконец решил, что не нужно придавать большого значения скептическому замечанию Пыдруса. Если понадобится, то он, Лапетеус, объяснит, почему он пригласил их в гости. В конце концов, разве не он утверждал еще во время демобилизации, что те, кто подружились з дни войны, должны остаться друзьями до конца жизни? Это не только его вина, что они стали чужими друг другу. Просто жизнь раскидала их. Не кто-нибудь, а именно он и раньше собирал их вместе, они должны бы помнить это. Помогал Роогасу! Кто бы другой осмелился в те годы поступать так, как поступал он? Поставить на ответственный пост человека с более чем подозрительной анкетой! В те времена анкета значила больше, чем сам человек. И разве не сказал он Роогасу в пятидесятом году, что, прежде чем подавать заявление об уходе, сперва все хорошенько взвесь. Разве карьерист сделал бы так? Конъюнктурщик поступил бы совсем по-другому.
А в- чем может упрекнуть его Пыдрус? Что он миг сделать? Пойти против всего партийного актива? Даже те, кто при голосовании не поддержали предтожепид Юрвена, не сказали ни слова. А они знали явно больше о деятельности Пыдруса, чем он. Например, Хельви. Как инструктор райкома, она ведь знала все. Ей было легче решить. Лапетеус и теперь уверял себя, что он просто не мог псаупать иначе, чем поступал. Пыдрус работал по линии народного образования, он в системе лесной промышленности — откуда ему было знать, что правильно, что неправильно. Он должен был верить мнениям авторитетных, ответственных товарищей. Его воспитывали доверять им, и он привык к этому. Неужели Пыдрус не поймет? Ведь он же не голосовал за то, чтобы выгнать его. В зале поднялся лес рук, но он, Лапетеус, своей руки не поднял. Тогда многие косо поглядывали на него. Требовалось большое мужество, чтобы не поплыть по течению перед Юрвеном он защищал фронтового товарища. «И моих родителей не убили!» Сам Пыдрус признал, что ему за эти слова нужно отдать должное... А когда он работал в облисполкоме, было уже поздно что-то улаживать. И области ликвидировали раныпе, чем он успел завоевать там крепкге позиции.
Что касается Паювийдпка, то он никогда не просит помощи в личных делах. Они одинаково забыли друг друга. То, что как-то ночью произошло на перроне вокзала, ничего не значит. Пьяный человек сам не знает, что делает или говорит. Он, Лапетеус, хотел пойти пешком, воспоминание о фронтовых походах слов из подталкивало его. Паювийдик предпочел ожидать утреннюю электричку. Разве он мог насильно тащить его за собой? Да и сам Паювийдик! Вспомнил о фронтовсл собрате только тогда, когда прижали хвост за слишком распущенный язык. И он, Лапетеус, пошел бы на объект Паювийдика, но раньше перестали существовать области и должности заместителей председателя.
Хаавика он поддерживал, помогал ему больше, чем кому бы то ни было. Одалживал деньги, не раз хорошо отзывался о нем, писал вместе с ним статьи. Дружба с Виктором продолжалась. Но в последнее время между ними пробежала какая-то черная кошка. Виктор начал избегать его. Жизнь вообще мчится быстро, ее повороты так неожиданны, что это изнашивает людей, а в плохом настроении человек может ни с того ни с сего наговорить другому гадостей. Нужно было ему так язык распускать! Но почему Виктор перешептывался с Реэт, почему он так часто менял женщин? Пора было бы и остепениться. Но раз дело зашло слишком далеко, он, как настоящий друг, должен был сказать правду в лицо. Ну теперь, за рюмкой, они смогут все друг другу высказать. Потом обоим будет легче.
Но этим рассуждениям мешала одна тревожная мысль. «Ты не честен,— сказал себе Андрее Лапетеус.— Ты позабыл своих товарищей уже на второй день после демобилизации. Единственный, о ком ты беспокоился, был ты сам. И когда твоим прежним друзьям было, ты сделал все возможное, чтобы их беды не затронули твоей жизни». Такие мысли у него порой неожиданно возникали и раньше, обычно он легко подавлял их, но последнее время они становились все навязчивее. Однако и на этот раз он сумел успокоить себя.
Только перед Хельви не удавалось оправдаться. С ней он действительно поступил подло. Опасаясь, что совместная жизнь с женщиной, служившей в армии, бросит на него тень (о фронтовичках в то время любили черт знает что болтать), он просто бросил Хельви. При этом мучился, но все же прервал отношения. И теперь не мог придумать ничего такого, что хотя бы затупило коготки его самообвинений. Он уже несколько лет не виделся с Хельви и не знал, какой она стала. Слыхал, что снова работает в райкоме партии, уже не инструктором, а вторым секретарем, но встречать ее не доводилось. В его представлении Хельви оставалась прежней. Молодой женщиной, обычно носившей солдатскую блузу, юбку защитного цвета и легкие сапожки. Сапоги эти по ее просьбе сшил из плащ-палатки Паювийдик, знавший чуть ли не десять ремесел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63