Дурман одной ночи не удовлетворял его. Он больше не влюблялся, ему опротивели нежности, оставлявшие душу равнодушной.
Будь тогда в частях напряженные учения, служебные обязанности, быть может, отвлекли бы его от навязчивых мыслей, превращавших в кошмар все его свободные часы. Но дивизия жила предстоящей демобилизацией и переформированием, и в оперативном отделе штаба вяло ковырялись в повседневных мелочах.
Во время боев в Курляндии воспоминания о Велли и впрямь отступили куда-то в закоулки сознания. Тяжелые бои, не дававшие штабу передышки ни днем ни ночью, требовали полного внимания. Лишь изредка, в особенно напряженные моменты, в его мыслях появлялась Велли. Но появлялась словно в тумане, эти картаны не были так мучительно остры. Роогас уже считал! что все проходит. Даже удивлялся, что время так быстро рассеивает боль утраты, горевал об этом. Но стоило ему после окончания боев вернуться в Эстонию, как все началось снова.
В мае сорок пятого года он как ребенок радовался окончанию войны. Но потом не раз ловил себя на желании, что лучше бы война продолжалась. Он иронизировал над собой: «Хочешь найти утешение, подыхая где-нибудь в воронке от снаряда? Муж, приведенный в отчаяние неверной женой, бросается со связкой гранат под вражеский танк. Так, что ли?»
В голове у него бродили самые странные предположения и вопросы.
Быть может, он сам виноват в своем несчастье? Кто мешал ему в сорок первом году удрать из своей части в лес, дезертировать, остаться в Эстонии? Роогас знал офицеров, которые исчезли утром первого же дня войны. Их особенно-то и не разыскивали, во всяком случае не было слышно, чтобы кого-нибудь поймали. Майор Лаури Роогас сам испугался того, что оказался способен так рассуждать.
Никогда раньше подобные мысли не приходили ему в голову. Даже раненный в легкие, находясь в подвале окруженного немцами разрушенного дома, он думал только о том, как бы утолить жажду, и еще о том, что живым он не дастся врагу.
Но было бы неправильно утверждать, что в сложных поворотах истории он всегда ясно ощущал и знал свое место. Свои сомнения и колебания Лаури Роогас пережил раньше, в 1939 и 1940 годах. Внешне он спокойно сменил звездочки офицера буржуазных войск на командирские кубики Красной Армии. Он не вел оголтелых споров, как некоторые, и не рявкал яростно, сидя за столом, уставленным бутылками, как другие, но в душе его копошилось много искушающих вопросов. К началу войны на большинство из них он уже нашел ответы* Вместе с военной школой он эвакуировался в Тюмень, и, когда создали эстонские дивизии, он стал офицером оперативного отдела — сперва штаба полка, потом штаба дивизии.
Если он в чем-то и был виноват, то лишь в том, что не сумел предвидеть хода войны и убедить Велли эвакуироваться. К этому выводу он пришел сейчас. В сорок первом году у него не было времени для долгих рассуждений и взвешиваний. Приказ о погрузке пришел неожиданно. Они только договорились, что он осмотрится там, в сибирском городе, куда переводят школу, и если война затянется и он останется при школе, то подыщет квартиру и Велли приедет к нему. Кто мог тогда предположить, что Красная Армия отступит до Москвы и Ленинграда, а война продлится так долго и перевернет всю жизнь в Эстонии.
Службу в армии майор Роогас считал своим призванием. Говоря так, он не преувеличивал, хотя в последнем классе средней школы он не думал, что станет офицером. Так же как большинство выьускннков гимназий, его послали на курсы аспирантов. Других после отбытия срока воинской повинности демобилизовали в звании липников, а ему предложили остаться в армии. Если бы перед Лаури Роогасом открылись какие-нибудь другие перспективы, он едва ли принял бы это предложение. Но хороших перспектив не было. Место практиканта в какой-нибудь конторе или должность кондуктора не привлекали его (бывших аспирантов иногда принимали работать на железную дорогу). Если уж носить форму, то военную. У него был хороший слух и приятный, мягкий баритон, но для карьеры певца его музыкальные способности были все же недостаточны. Профессия военного начала ему нравиться, не то в сороковом году он ушел бы в отставку. Потом он благодарил бога, что не сделал необдуманного шага.
Да, в конце войны и еще много лет спустя майор Роогас тяжело переживал из-за того, что Велли не дождалась его. Роогас знал, что значит потерять человека, которого глубоко любишь. И поэтому он думал, что физические страдания, которые сейчас переносит Андрее Лапетеус, не больше тех, которые ему еще предстоят. Если только не устранятся подозрения, что Реэт обманула его...
з
Жизнь в теле Андреса Лапетеуса поддерживали переливаниями крови, уколами, кислородом.
На четвертый день он открыл глаза, но не понял, где находится и что происходит вокруг него. На вопросы врачей он отвечал бессвязно или вообще не реагировал.
На шестой день он вдруг ясно спросил:
— Когда меня выпишут?
Санитарка, убиравшая палату, успокоила:
— Сперва поправьтесь, уйти успеете.
Лапетеус был весь в бинтах. На лице виднелись только глаза и рот. Странно блестевшие глаза, казалось, находились в глубоких колодцах.
1 Липник-младшее офицерское звание в армии буржуазной Эстонии.
— Мне нужно уйти.— Голос Лапетеуса звучал бессильно, тускло.
— Вы у нас всего несколько дней. Если уже сейчас выписку рветесь, что же вы будете делать через месяц. Здоровье возвращается не так быстро, как нам хотелось бы.
Он следил за санитаркой.
— Кости целы?
— Спросите у докторов, они вернее скажут. Не беспокойтесь, здесь склеивают кости и сращивают мускулы. Главное — будьте терпеливы и не нервничайте излишне. Принести вам что-нибудь? Быть может, соку?
— Калекой, значит, не останусь?
— Такие мысли выбросьте из головы,— санитарка ободряюще улыбнулась.— Все хотят страшно быстро на ноги встать. Дайте срок. Сегодня у вас руки свинцовые, ноги не держат, а через месяц сила вернется. Сможете гири поднимать — руки разминать.
— Литр или два крови —это пустяки.
— Если крови не хватит, подкачают. У нас всякие чудеса делают. Л теперь лежите спокойненько. Разговор утомляет. Сок здесь, видите? Клюквенный. Пейте!
Она приложила стакан к губам Лапетеуса; тот отпил, глубоко перевел дух и произнес:
— Снег тоже утоляет жажду. Безвкусный... но...
— Отдохните, отдохните. Успеете наговориться. Я положу звонок поближе к руке. Если что понадобится —-нажмите на кнопку.
Глаза Лапетеуса лихорадочно поблескивали:
— Нас было двадцать два, к утру следующего дня осталось пять. Тогда вот и я, сами видите... И Роогас... Я должен...
Он устал и не договорил. Собрал силы и с трудом закончил:
— Там Паювийдик и Хаавик... И Пыдрус. Санитарка в коридоре рассказывала сестре:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Будь тогда в частях напряженные учения, служебные обязанности, быть может, отвлекли бы его от навязчивых мыслей, превращавших в кошмар все его свободные часы. Но дивизия жила предстоящей демобилизацией и переформированием, и в оперативном отделе штаба вяло ковырялись в повседневных мелочах.
Во время боев в Курляндии воспоминания о Велли и впрямь отступили куда-то в закоулки сознания. Тяжелые бои, не дававшие штабу передышки ни днем ни ночью, требовали полного внимания. Лишь изредка, в особенно напряженные моменты, в его мыслях появлялась Велли. Но появлялась словно в тумане, эти картаны не были так мучительно остры. Роогас уже считал! что все проходит. Даже удивлялся, что время так быстро рассеивает боль утраты, горевал об этом. Но стоило ему после окончания боев вернуться в Эстонию, как все началось снова.
В мае сорок пятого года он как ребенок радовался окончанию войны. Но потом не раз ловил себя на желании, что лучше бы война продолжалась. Он иронизировал над собой: «Хочешь найти утешение, подыхая где-нибудь в воронке от снаряда? Муж, приведенный в отчаяние неверной женой, бросается со связкой гранат под вражеский танк. Так, что ли?»
В голове у него бродили самые странные предположения и вопросы.
Быть может, он сам виноват в своем несчастье? Кто мешал ему в сорок первом году удрать из своей части в лес, дезертировать, остаться в Эстонии? Роогас знал офицеров, которые исчезли утром первого же дня войны. Их особенно-то и не разыскивали, во всяком случае не было слышно, чтобы кого-нибудь поймали. Майор Лаури Роогас сам испугался того, что оказался способен так рассуждать.
Никогда раньше подобные мысли не приходили ему в голову. Даже раненный в легкие, находясь в подвале окруженного немцами разрушенного дома, он думал только о том, как бы утолить жажду, и еще о том, что живым он не дастся врагу.
Но было бы неправильно утверждать, что в сложных поворотах истории он всегда ясно ощущал и знал свое место. Свои сомнения и колебания Лаури Роогас пережил раньше, в 1939 и 1940 годах. Внешне он спокойно сменил звездочки офицера буржуазных войск на командирские кубики Красной Армии. Он не вел оголтелых споров, как некоторые, и не рявкал яростно, сидя за столом, уставленным бутылками, как другие, но в душе его копошилось много искушающих вопросов. К началу войны на большинство из них он уже нашел ответы* Вместе с военной школой он эвакуировался в Тюмень, и, когда создали эстонские дивизии, он стал офицером оперативного отдела — сперва штаба полка, потом штаба дивизии.
Если он в чем-то и был виноват, то лишь в том, что не сумел предвидеть хода войны и убедить Велли эвакуироваться. К этому выводу он пришел сейчас. В сорок первом году у него не было времени для долгих рассуждений и взвешиваний. Приказ о погрузке пришел неожиданно. Они только договорились, что он осмотрится там, в сибирском городе, куда переводят школу, и если война затянется и он останется при школе, то подыщет квартиру и Велли приедет к нему. Кто мог тогда предположить, что Красная Армия отступит до Москвы и Ленинграда, а война продлится так долго и перевернет всю жизнь в Эстонии.
Службу в армии майор Роогас считал своим призванием. Говоря так, он не преувеличивал, хотя в последнем классе средней школы он не думал, что станет офицером. Так же как большинство выьускннков гимназий, его послали на курсы аспирантов. Других после отбытия срока воинской повинности демобилизовали в звании липников, а ему предложили остаться в армии. Если бы перед Лаури Роогасом открылись какие-нибудь другие перспективы, он едва ли принял бы это предложение. Но хороших перспектив не было. Место практиканта в какой-нибудь конторе или должность кондуктора не привлекали его (бывших аспирантов иногда принимали работать на железную дорогу). Если уж носить форму, то военную. У него был хороший слух и приятный, мягкий баритон, но для карьеры певца его музыкальные способности были все же недостаточны. Профессия военного начала ему нравиться, не то в сороковом году он ушел бы в отставку. Потом он благодарил бога, что не сделал необдуманного шага.
Да, в конце войны и еще много лет спустя майор Роогас тяжело переживал из-за того, что Велли не дождалась его. Роогас знал, что значит потерять человека, которого глубоко любишь. И поэтому он думал, что физические страдания, которые сейчас переносит Андрее Лапетеус, не больше тех, которые ему еще предстоят. Если только не устранятся подозрения, что Реэт обманула его...
з
Жизнь в теле Андреса Лапетеуса поддерживали переливаниями крови, уколами, кислородом.
На четвертый день он открыл глаза, но не понял, где находится и что происходит вокруг него. На вопросы врачей он отвечал бессвязно или вообще не реагировал.
На шестой день он вдруг ясно спросил:
— Когда меня выпишут?
Санитарка, убиравшая палату, успокоила:
— Сперва поправьтесь, уйти успеете.
Лапетеус был весь в бинтах. На лице виднелись только глаза и рот. Странно блестевшие глаза, казалось, находились в глубоких колодцах.
1 Липник-младшее офицерское звание в армии буржуазной Эстонии.
— Мне нужно уйти.— Голос Лапетеуса звучал бессильно, тускло.
— Вы у нас всего несколько дней. Если уже сейчас выписку рветесь, что же вы будете делать через месяц. Здоровье возвращается не так быстро, как нам хотелось бы.
Он следил за санитаркой.
— Кости целы?
— Спросите у докторов, они вернее скажут. Не беспокойтесь, здесь склеивают кости и сращивают мускулы. Главное — будьте терпеливы и не нервничайте излишне. Принести вам что-нибудь? Быть может, соку?
— Калекой, значит, не останусь?
— Такие мысли выбросьте из головы,— санитарка ободряюще улыбнулась.— Все хотят страшно быстро на ноги встать. Дайте срок. Сегодня у вас руки свинцовые, ноги не держат, а через месяц сила вернется. Сможете гири поднимать — руки разминать.
— Литр или два крови —это пустяки.
— Если крови не хватит, подкачают. У нас всякие чудеса делают. Л теперь лежите спокойненько. Разговор утомляет. Сок здесь, видите? Клюквенный. Пейте!
Она приложила стакан к губам Лапетеуса; тот отпил, глубоко перевел дух и произнес:
— Снег тоже утоляет жажду. Безвкусный... но...
— Отдохните, отдохните. Успеете наговориться. Я положу звонок поближе к руке. Если что понадобится —-нажмите на кнопку.
Глаза Лапетеуса лихорадочно поблескивали:
— Нас было двадцать два, к утру следующего дня осталось пять. Тогда вот и я, сами видите... И Роогас... Я должен...
Он устал и не договорил. Собрал силы и с трудом закончил:
— Там Паювийдик и Хаавик... И Пыдрус. Санитарка в коридоре рассказывала сестре:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63