Начались занятия.
В седьмой роте третьего батальона с утра была строевая подготовка.
1
За неоднократное неподчинение командиру взвода Энн Кальм получил два дня гауптвахты. Вернулся он оттуда мрачный и первому же встречному выложил свои мысли за сорок восемь часов. Этот первый встречный был старшина роты Рюнк, а слова, услышанные им после двухсуточного раздумья, оказались каким-то неопределенным ворчанием: «Ладно, на фронте посмотрим».
— Это ты о чем?
Кальм вспомнил, что говорил Тяэгер о Рюнке, и ему не очень-то захотелось повторить свою угрозу. Не из страха, что старшина роты может донести о его словах. Если нужно, он скажет это прямо в глаза хоть коман- / диру батальона. Сейчас, когда он стоял против Рюнка, родившаяся па гауптвахте мысль показалась ему глупым, мальчишеским бахвальством. Но он не хотел отступать ни перед кем, даже перед РюнкОхМ, и сказал сердито, сердито именно потому, что неловко было бахвалиться перед дважды раненным человеком:
— На фронте и раньше счеты сводили. Рюнк подал Кальму котелок:
— Возьми. Ешь. Тяэгер оставил тебе.
— Перловка,— констатировал Кальм и схватил ложку.
— Соловьиные языки подадут на обед.
Кальм ел с аппетитом, пропустив мимо ушей подначку старшины. Сейчас он с удовольствием съел бы и пшенную кашу, что уж говорить о привычной с детства, родной перловке... Он ел, и вдруг все показалось ему таким близким — ротная землянка, нары и сплетенные из прутьев спальные маты, котелки на полке, пустая ружейная пирамида, где стояла только одна деревянная винтовка -- его собственная, сумрак и тяжелый, пахнущий землей и сыростью воздух. Во всяком случае, все вдруг стало совсем другим, чем раньше.
— Кто твой отец?
Кальм не сразу понял смысл вопроса Рюнка. Выскребая из уголков котелка последние крупинки каши, он ответил:
— Железнодорожник.
— Машинист? Кондуктор? Начальник станции?
Котелок выскоблен дочиста. Теперь неплохо бы закурить, но нет табака. Со дна вещевого мешка он выскреб хлебные крошки и мелкую табачную пыль, в которой виднелась лишь пара зеленовато-коричневых корешков махорки.
— Линейный рабочий,— разочарованно ответил он. Разочарованно не потому, что отец носил на работе фуражку не с красным верхом, а обычную железнодорожную, пропитавшуюся маслом и копотью. Разочарован он был своим уловом.
— Лопатой и киркой ворочал,— сказал Рюик, подошел к нему и протянул горсть табака.
Кальм удивленно смотрел на старшину. Настоящий, золотисто-желтый, пахнущий медом табак. Осторожно, чтобы не рассыпать, он свернул самокрутку и высек «катюшей» огонь. Растроганно сделал долгую затяжку и медленно выпустил дым через нос.
Давно уже не курил он такого хорошего табака. Вся рота страдала от нехватки курева. Более удачливые где-то добывали махорку, платили за нее хлебом или деньгами, многие курили смесь из листьев и мха, от которой текли слезы и одолевал кашель.
Подошел Лийас — он был сегодня дневальным — и также получил пару затяжек. Молча отошел он к двери землянки, улыбаясь стыдливо-счастливой мальчишеской улыбкой.
— Где достал? — заговорил со старшиной Кальм, размягченный едой и хорошим куревом.
— У вора спрашивают, где достал, а у честного человека — где взял,— усмехнулся Рюик.— Вчера командиры получили табак. Политрук некурящий, это его пачка.
После этих слов Кальм потерял вкус к табаку Дешевый прием.
-- Лийас,— он позвал дневального и протянул ему до половины выкуренную самокрутку,— докури.
Лийас покраснел и отказался от неожиданного предложения:
— Я уже... Уж я... У меня нет денег...
Наконец смешавшийся дневальный взял дымящуюся папироску.
Отто Рюнк догадался о том, почему Кальм отдал самокрутку.
— Будь твой отец начальником дороги, я понял бы тебя,— произнес он.— А он был рабочий. Как и я.
В землянке для Кальма что-то изменилось Исчезло ощущение дома, снова все показалось чужим, даже враждебным.
— Я эстонец,— вызывающе посмотрел он на Рюнка.
— А я, по-твоему, кто? Турок? — насмешливо спросил старшина роты.— Мянд, чьим табаком ты брезгуешь, такой же эстонец, как и ты.— Рюнк рассердился и резко спросил: — Почему ты не удрал в лес?
Кальм тоже вспылил.
— Я уже не раз жалел об этом,— откровенно выпалил он.— На фронте...
Рюнк прервал его.
— Если ты вздумаешь на фронте перебежать, знай: я первый тебе пулю всажу,— сказал он, тяжело дыша.
Кальм растерялся, вдруг он почувствовал, что ему «нечем ответить.
— Ты вроде моего брата Рихарда,— сказал Рюнк, .помолчав.— И он не хочет понять, куда должен держать курс рабочий человек. Ну, а теперь бери свою винтовку -и иди. Рота там же, где и всегда,
Кальм пошел.
Было неприятно. «С людьми вроде Рюнка столкновения неизбежны»,— размышлял он. И все же не мог успокоиться. Неожиданно он поймал себя на мысли, что на фронте, наверное, хорошо иметь рядом такого уверенного, надежного человека, как Рюнк. И тут же усмехнулся своим мыслям. На фронте! Когда пойдут они на фронт? Во время мобилизации тоже говорили о фронте, но дальше лесоразработок они не ушли. Теперь разучивай приемы деревянными вин-Говками! Дичь! Эстонская дивизия — какой-то политический трюк, больше ничего. Однажды он сказал это и Рюнку. Как глупо! Рюнк имел все основания посмеяться над ним, решить, что он, Кальм, легкомысленный болтун. Грозится свести на фронте счеты, перебежать, черт знает что еще сделать, а сам не верит, что эстонские части будут посланы в бой.
Рюнк зря болтать не станет. Сочтет нужным — и поднимет винтовку. Он выстрелит и в него, Кальма. И, наверное, даже в своего брата.
Пусть стреляет.
Чушь какая-то!
На учебном плацу был перекур. Кальм подошел к своему взводу.
— Вернулся? — дружески сказал Тяэгер.
— Вернулся.
— В другой раз будь умнее.
— Кто на губе не сидел, тот не солдат,— высказал свое мнение Вийес.— Губа закаляет.
— По сравнению с тем, что мы здесь делаем, гауптвахта — это дом отдыха,— сказал Вески.— Легче скосить не евши дееятину сена, чем с утра до вечера топтаться на одном месте. «Взвод, напра-во! Взвод, налево! Взвод, бегом! Взвод, ползком!» Гимнастерка не высыхает. Тьфу... А скоро и вправду сенокос.
— Так ведь дорога на гауптвахту никому не заказана,— пошутил Вийес.— Честно говоря, твое настоящее место в обозе.
— Мое настоящее место на сенокосе моей усадьбы! — рявкнул Вески.
— Здесь вообще не место для настоящих эстонцев, — сказал Кальм.
— Где же им быть, настоящим эстонцам? — покосился на Кальма Агур.
— В Эстонии.
— Если бы я сейчас был в Эстонии, наверняка не было бы у меня моего сенокоса,— как бы про себя рассуждал Вески.— Рабааугуский Сассь как пить дать отобрал землю. Он уже тогда угрожал, когда мне двенадцать гектаров отмеряли. Если хочу получить свою землю, никуда не уйти от этого «ать-два».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69