Или сделал бы такое, что сразу показало бы: он, Энн Кальм, ни с кем больше не считается, даже с самим собой. Может быть, даже поднял бы кость и начал ее грызть. Но испуганный голос женщины смутил его. Он на момент приостановился, потом рассердился сам на себя и грубо ответил:
— Что я здесь делаю?..— наклонился и схватил кость.
— Бросьте! Вы же человек!..
Кальм обернулся. Перед ним стояла молодая женщина в военной форме. Она испуганно смотрела на него.
— Человек? Разве я человек? — процедил он сквозь зубы.
— Да, вы человек,— ответила женщина.
Кальм поднес кость ко рту. Девушка быстро подошла и схватила его за руку:
— Вы не должны этого делать!
Кальм попятился, и жгучий стыд заставил его бросить кость. Он медленно пошел к карантину,
2
Кирсти Сарапик следила за Энном, пока он не исчез. Только тогда пошла она своим путем,
«Разве я человек?..»
Эти слова все время слышались Кирсти. Как будто кто-то шел за ней по пятам и непрерывно повторял одно и то же, Ее преследовал взгляд этого человека.
В нем было отчаяние, издевка, грубость, Но и горечь, разочарование, безразличие, равиод\и«ие ко всему.
Кирсти Сарапик не заметила даже, что с ней поздоровались. Лишь когда с ней поздоровались во второй раз, она остановилась.
Перед ней стоял офицер, взявший под козырек. Его манера держаться показалась ей чем-то знакомой.
— Прошу извинить, товарищ Кирсти,— сказал он.— Разрешите вторично представиться. Мати Рейноп.
Кирсти подала офицеру руку. Теперь она вспомнила, что встречала Мати Рейнопа. Кажется, это было в то время, когда она училась в университете. Она вспомнила даже, как ее подруги восхищались Рейнопом. Его оароумием. Выразительным взглядом, Умением танцевать. Галантностью.
— Вы здесь?
Удивление Рейнопа задело Кирсти. Ей вспомнился Тарту, деловые друзья отца, поражавшиеся, что дочь владельца известной портняжной мастерской связалась с Рабочим домом и даже поступила туда на службу. Многочисленные родственники матери, всплескивавшие руками, узнав, что на Октябрьской демонстрации она несла лозунг. Подруги по школе, испуганно и непонимающе смотревшие на ее форму бойца истребительного батальона...
— Да,— холодно ответила она.— И вы здесь.
— У каждого человека всегда есть две возможности — быть там, где ему приказывает быть сердце, или там, куда он попал по неизбежному стечению обстоятельств.
— А вы здесь по первой или по второй причине? Мужчина ответил не сразу.
— Я и сам не могу этого сказать,— признался он.— Вы, быть может, не знаете, что я решил махнуть рукой на офицерскую карьеру и в конце тридцать девятого года ушел из армии,— продолжал Рейноп.— В начале войны меня мобилизовали, и вот я здесь. Многое изменилось за последние несколько лет. Так изменилось, что сам себя с трудом узнаешь. И вы изменились.
— Вы правы,— согласилась Кирсти.— Порой очень хорошо, что человек меняется. Но он всегда должен оставаться человеком.
Мати Рейноп с интересом рассматривал ее. Он уже издали узнал Кирсти Сарапик. Девушка осталась прежней. Такие же доверчивые глаза, свежие, по-девичьи пылающие щеки, чувственный рот, темные волнистые волосы и упругая, удивительно упругая походка. Только одета она иначе — на ней военная форма. У Рейнопа была хорошая память, и в отношении женщин она никогда его не подводила. Он мог бы сейчас рассказать, какое платье было на Кирсти в их первую встречу (оливково-зеленое, с короткими рукавами и подчеркнуто приподнятыми плечами), рассказать о необычном кольце, которое Кирсти носила уже в то время, и о крошечных сережках с белыми камешками, которые она больше не носит. Все это запомнилось Рейнопу не потому, что Кирсти Сарапик произвела на него какое-то особенное впечатление. Его память не раз поражала женщин, и не одна приняла это за доказательство глубокого увлечения.
Рейноп знал отца Кирсти, известного мастера, у которого многие его сослуживцы по полку шили мундиры. Даже начальник дивизии ходил в брюках, сшитых старым Сарапиком. Что делал господин Сарапик в советское время, Рейноп не знал, потому что после выхода, в отставку он уехал из Тарту. Но он не мог поверить, что старый портной эвакуировался. Коммунистом Сарапик никогда не был. Совершенно непонятно, почему Кирсти в армии. «Какие невероятные фокусы выкидывает время!» — думал Рейноп.
— Время выкидывает невероятные фокусы,— сказал он, как бы продолжая слова Кирсти, и заговорил о другом: — Всегда приятно встретить старых знакомых. А встреча с вами радует меня вдвойне.
Кирсти не могла и не хотела обмениваться ничего не значащими любезными фразами. Еще слишком свежо было волнение после только что происшедшего.
Незаметно она рассказала Рейнопу о случившемся возле мусорной кучи. Тот внимательно слушал.
— Человек — продукт обстоятельств,— спокойно заметил лейтенант, когда Кирсти закончила.— Когда нас ставят в нечеловеческие условия, мы...
Кирсти не дала Рейнопу договорить.
— Кто ставит нас в нечеловеческие условия? — спросила она и посмотрела прямо в глаза собеседнику.
Мати Рейноп выдержал испытующий взгляд девушки.
— Война,— коротко ответил он.
— Ив солдатской шинели мы должны оставаться людьми.
— Извините за прямоту, по раз вы хотите честного разговора,— сказал Реиноп,— война не учебный лагерь...
— Я видела войну очень близко,— снова прервала его Кирсти.
На этом и кончилась их беседа. Кирсти торопилась в медсанбат. Реиноп попросил разрешения как-нибудь разыскать ее, но Кирсти ничего не ответила.
Не для красного словца сказала она, что видела войну очень близко. Боевое крещение она получила еще в Эстонии, в истребительном батальоне.
Если бы Реиноп в начале войны жил в Тарту, тогда он, возможно, слышал бы разговоры, которые ходили о Сарапике и его дочери среди бывших владельцев магазинов, мелких фабрикантов и так называемых средней зажиточности людей. То, что Сарапик одним из первых вс!упил со своей мастерской в артель, не удивило наиболее дальновидных. Ведь Сарапик в новой, созданной из мелких предприятий артели стал первым закройщиком. И работал он в своей прежней мастерской. Устроился неплохо. Конечно, это не то, что свое дело, но жить можно. Материал, заказы — все проходило через его руки. Портные все старые знакомые, в таких условиях не так уж трудно и для себя кое-что отложить. Никто не верил заверениям Сарапика, что он уважает закон, государственного добра не трогает и частных заказов не принимает. Каждый на его месте говорил бы так! Дурным слухам о Сарапиках начали верить, когда его младшая дочь поступила на службу к настоящим красным. Кое-кто и этот шаг считал хитростью Сарапика. Кирсти была хорошенькая, горячая девушка. Стать тестем какого-нибудь партийного деятеля, кого-нибудь обладающего при новом строе властью — эта перспектива вызывала зависть многих быв ших конкурентов Сарапика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— Что я здесь делаю?..— наклонился и схватил кость.
— Бросьте! Вы же человек!..
Кальм обернулся. Перед ним стояла молодая женщина в военной форме. Она испуганно смотрела на него.
— Человек? Разве я человек? — процедил он сквозь зубы.
— Да, вы человек,— ответила женщина.
Кальм поднес кость ко рту. Девушка быстро подошла и схватила его за руку:
— Вы не должны этого делать!
Кальм попятился, и жгучий стыд заставил его бросить кость. Он медленно пошел к карантину,
2
Кирсти Сарапик следила за Энном, пока он не исчез. Только тогда пошла она своим путем,
«Разве я человек?..»
Эти слова все время слышались Кирсти. Как будто кто-то шел за ней по пятам и непрерывно повторял одно и то же, Ее преследовал взгляд этого человека.
В нем было отчаяние, издевка, грубость, Но и горечь, разочарование, безразличие, равиод\и«ие ко всему.
Кирсти Сарапик не заметила даже, что с ней поздоровались. Лишь когда с ней поздоровались во второй раз, она остановилась.
Перед ней стоял офицер, взявший под козырек. Его манера держаться показалась ей чем-то знакомой.
— Прошу извинить, товарищ Кирсти,— сказал он.— Разрешите вторично представиться. Мати Рейноп.
Кирсти подала офицеру руку. Теперь она вспомнила, что встречала Мати Рейнопа. Кажется, это было в то время, когда она училась в университете. Она вспомнила даже, как ее подруги восхищались Рейнопом. Его оароумием. Выразительным взглядом, Умением танцевать. Галантностью.
— Вы здесь?
Удивление Рейнопа задело Кирсти. Ей вспомнился Тарту, деловые друзья отца, поражавшиеся, что дочь владельца известной портняжной мастерской связалась с Рабочим домом и даже поступила туда на службу. Многочисленные родственники матери, всплескивавшие руками, узнав, что на Октябрьской демонстрации она несла лозунг. Подруги по школе, испуганно и непонимающе смотревшие на ее форму бойца истребительного батальона...
— Да,— холодно ответила она.— И вы здесь.
— У каждого человека всегда есть две возможности — быть там, где ему приказывает быть сердце, или там, куда он попал по неизбежному стечению обстоятельств.
— А вы здесь по первой или по второй причине? Мужчина ответил не сразу.
— Я и сам не могу этого сказать,— признался он.— Вы, быть может, не знаете, что я решил махнуть рукой на офицерскую карьеру и в конце тридцать девятого года ушел из армии,— продолжал Рейноп.— В начале войны меня мобилизовали, и вот я здесь. Многое изменилось за последние несколько лет. Так изменилось, что сам себя с трудом узнаешь. И вы изменились.
— Вы правы,— согласилась Кирсти.— Порой очень хорошо, что человек меняется. Но он всегда должен оставаться человеком.
Мати Рейноп с интересом рассматривал ее. Он уже издали узнал Кирсти Сарапик. Девушка осталась прежней. Такие же доверчивые глаза, свежие, по-девичьи пылающие щеки, чувственный рот, темные волнистые волосы и упругая, удивительно упругая походка. Только одета она иначе — на ней военная форма. У Рейнопа была хорошая память, и в отношении женщин она никогда его не подводила. Он мог бы сейчас рассказать, какое платье было на Кирсти в их первую встречу (оливково-зеленое, с короткими рукавами и подчеркнуто приподнятыми плечами), рассказать о необычном кольце, которое Кирсти носила уже в то время, и о крошечных сережках с белыми камешками, которые она больше не носит. Все это запомнилось Рейнопу не потому, что Кирсти Сарапик произвела на него какое-то особенное впечатление. Его память не раз поражала женщин, и не одна приняла это за доказательство глубокого увлечения.
Рейноп знал отца Кирсти, известного мастера, у которого многие его сослуживцы по полку шили мундиры. Даже начальник дивизии ходил в брюках, сшитых старым Сарапиком. Что делал господин Сарапик в советское время, Рейноп не знал, потому что после выхода, в отставку он уехал из Тарту. Но он не мог поверить, что старый портной эвакуировался. Коммунистом Сарапик никогда не был. Совершенно непонятно, почему Кирсти в армии. «Какие невероятные фокусы выкидывает время!» — думал Рейноп.
— Время выкидывает невероятные фокусы,— сказал он, как бы продолжая слова Кирсти, и заговорил о другом: — Всегда приятно встретить старых знакомых. А встреча с вами радует меня вдвойне.
Кирсти не могла и не хотела обмениваться ничего не значащими любезными фразами. Еще слишком свежо было волнение после только что происшедшего.
Незаметно она рассказала Рейнопу о случившемся возле мусорной кучи. Тот внимательно слушал.
— Человек — продукт обстоятельств,— спокойно заметил лейтенант, когда Кирсти закончила.— Когда нас ставят в нечеловеческие условия, мы...
Кирсти не дала Рейнопу договорить.
— Кто ставит нас в нечеловеческие условия? — спросила она и посмотрела прямо в глаза собеседнику.
Мати Рейноп выдержал испытующий взгляд девушки.
— Война,— коротко ответил он.
— Ив солдатской шинели мы должны оставаться людьми.
— Извините за прямоту, по раз вы хотите честного разговора,— сказал Реиноп,— война не учебный лагерь...
— Я видела войну очень близко,— снова прервала его Кирсти.
На этом и кончилась их беседа. Кирсти торопилась в медсанбат. Реиноп попросил разрешения как-нибудь разыскать ее, но Кирсти ничего не ответила.
Не для красного словца сказала она, что видела войну очень близко. Боевое крещение она получила еще в Эстонии, в истребительном батальоне.
Если бы Реиноп в начале войны жил в Тарту, тогда он, возможно, слышал бы разговоры, которые ходили о Сарапике и его дочери среди бывших владельцев магазинов, мелких фабрикантов и так называемых средней зажиточности людей. То, что Сарапик одним из первых вс!упил со своей мастерской в артель, не удивило наиболее дальновидных. Ведь Сарапик в новой, созданной из мелких предприятий артели стал первым закройщиком. И работал он в своей прежней мастерской. Устроился неплохо. Конечно, это не то, что свое дело, но жить можно. Материал, заказы — все проходило через его руки. Портные все старые знакомые, в таких условиях не так уж трудно и для себя кое-что отложить. Никто не верил заверениям Сарапика, что он уважает закон, государственного добра не трогает и частных заказов не принимает. Каждый на его месте говорил бы так! Дурным слухам о Сарапиках начали верить, когда его младшая дочь поступила на службу к настоящим красным. Кое-кто и этот шаг считал хитростью Сарапика. Кирсти была хорошенькая, горячая девушка. Стать тестем какого-нибудь партийного деятеля, кого-нибудь обладающего при новом строе властью — эта перспектива вызывала зависть многих быв ших конкурентов Сарапика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69