- У тебя среднее образование,- попытался убедить его Мяги.
- У меня и до Великих Лук было среднее образование,- холодно ответил Кальм.
Теперь вмешался Рюнк:
- Скажу тебе в глаза, что до Лук я не был в тебе уверен.
- А теперь уверен?
- Уверен,- заверил Рюнк.- Ты сам, быть может, нет, а я уверен. Принимай должность командира отделения. Лычки так и так получишь.
Кальм не знал, что Мяги советовал все же назначить его приказом, но Мянд не одобрил такого плана. Нельзя не считаться с желанием человека. Так Кальм и остался в старом отделении. Но вместо обычной винтовки ему выдали снайперскую, с оптическим прицелом
Да, рота приняла его с распростертыми объятиями Если бы слова Кирсти не смешали все в его голове, он чувствовал бы себя значительно лучше.
Первая встреча со старшим лейтенантом Мяндом получилась официальная. Мянд ничем не намекнул на прошлое, и Кальм не оправдывался ни одним словом. Пусть Мянд считает его предателем, пусть считает... его это не касается. В конце концов, разве помогут здесь слова?
Одного Кальм не понимал: если стрелял политрук, почему же тогда он принял в свою роту его, Кальма, человека, готового перебежать? Допустим, что Мянд спас его от тюрьмы и штрафной роты, но людей, которым не доверяют, и раньше посылали или в запасной полк, или в какой-нибудь стройбат. Теперь, говорят, и там порядок навели. Надеется его перевоспитать?
Кальм думал, что возненавидит Мянда. Странно, но этого не произошло. Порой Кальм чувствовал потребность пойти и поговорить с политруком начистоту. Но о чем говорить? О том, что он не хотел переходить? Что в винтовке он искал опоры? А если бы Мянд не вмешался? Если бы Рейнопу удалось его уговорить?
Нет, нет и нет! Перебежчиком он не стал бы. Но чем подтвердит он это Мянду?
"Стариков" в отделении было пятеро. Четырех новых Кальм видел впервые.
С первого взгляда Кальму понравился Феликс Урмет, тоже уже раненный, но не на передовой.
- Мне не повезло,- рассказывал он Кальму.- А Лоог говорит, что повезло... вот и разберись... Меня угостили уже в Селижарове,- помните станцию, откуда начался поход нашей дивизии до Лук? Эшелон только вошел на Селижарово, как налетели немецкие самолеты. Осколок бомбы вспахал руку до самой кости. Едва не остался без левой руки. Уже хотели обрезать по локоть, но я не позволил. Я столяр, что я с одной рукой делать буду? А теперь обе целы.
Трое остальных - Харри Хаиимяги, долговязый парень, которому только исполнилось двадцать, Альберт Пакас, круглощекий дорожный рабочий из Пайде, и Эрих Сярглепп, сын владельца дома в предместье,- показались Кальму обычными солдатами, которых он видел сотни и увидит еще. Компанейские ребята, бойкие на язык, дружно идущие вместе со всеми тяжелым солдатским путем. Быть может, только Сярглепп немного отличался от других. Своей неряшливостью. То он появлялся в строю с расстегнутым воротником, то у него не хватало пуговицы на шинели, то он запутывался в размотавшейся во время марша обмотке. И хотя старшина роты Рюик вечно пилил его за отсутствие строевой выправки, он, кажется, и немного покровительствовал Сярглеппу.
За год многое изменилось в роте. Кальм сразу не понял, в чем состояли перемены, но что-то стало по-другому. "Кому" не было больше. "Комуканье" исчезло уже на фронте. Горбушки спокойно оставляли на полках, и никто чужого не трогал. Даже от Рауднаска ничего не прятали. Это Кальм заметил, но не это было самое существенное. Существенное заключалось в ином. Меньше хныкали, меньше сомневались, больше верили; во многом, о чем раньше спорили, были единодушнее и убежденнее.
"И я уже не прежний,- думал Кальм.- Никто, наверное, уже не прежний".
Нет, больше Кальм не мог оставаться равнодушным к тому, что происходило на фронте, в жизни, в их части, в нем самом.
X
1
Наступил последний день 1943 года.
Тяэгер ворчал на Лоога, что тот дал печке остыть,
- Чертова комната! - ругался Лоог.- Крыша протекает, из стен земля сыплется, под ногами грязь хлюпает. Картофельная яма, а не комната!
- Заткнись,- поучал его Тяэгер.- Ты теперь не в Ахаче, а в отделении, где половина парней фронтовики. У нас приличные манеры, не забывай этого.
- Я тоже был на передовой. Возле депо,- защищался ефрейтор.
- Чихал я на твою передовую! - продолжал Тяэгер.- Во время боев отсиживался в десяти километрах от фронта и лакал водку погибших. Шкура!
Хотя Тяэгер был по-прежнему пулеметчиком и всего-навсего младшим сержантом, ефрейтор Лоог считался с ним. Во-первых, потому, что привык выполнять приказы; во-вторых, он хорошо знал силу и ярость Тяэгера.
- Дрова кончились, топить нечем,- оправдывался он.
- Достань! - скомандовал Тяэгер.- Какой ты красноармеец, если не можешь справиться с таким пустяком!
Мысленно ефрейтор Лоог проклинал все отделение. Вернувшись в часть, он поглядывал на всех свысока. Думал - все будут восторгаться: ведь он в отделе снабжения как сыр в масле катался, будут сочувствовать ему. Ничего подобного не произошло. Не подействовали и галифе из шерстяной материи, широкий офицерский ремень, подогнанные по ноге кирзовые сапоги, первосортная гимнастерка и шинель, какой не было даже у офицеров роты.
Из-за мундира у него сразу же произошло столкновение со старшиной. Рюнк потребовал, чтобы Лоог вынул вату из плеч шинели и выдрал резинку из спины гимнастерки. Лоог попытался игнорировать Рюнка:
- Тоже мне старшина! Я на капитанов и майоров поплевывал.
- Ты, конечно, мог высмеять слова какого-то желторотого офицерика из тыловых. А наш старшина - это дело другое,- издевался Тяэгер.
Потом Лоог жаловался Рауднаску: если бы рота ему сочувствовала, он не подчинился бы Рюнку, но кто его поддержал? Только злорадствовали.
И верно - ни отделение, ни рота не ценили его. На каждом шагу издевались. Поэтому Лоог проклинал солдат, а еще больше командира дивизии, по чьему приказу все сверхштатные писаря, кладовщики и другие "деятели" были отправлены обратно в части.
"Ничего, скоро я куда-нибудь да устроюсь", - утешал он сам себя. Но это был самообман. В любую минуту можно было ожидать приказа о выходе на передовую, и тогда все пропало. Кто же с фронта пошлет вспомогательную силу тыловым учреждениям! Когда туго становится, так и штатных тыловиков отправляют на передовую. Под Луками собрали поваров, писарей и обозников, и ему тоже пришлось четверо суток померзнуть у развалин депо. Тогда повезло - фон Засс скоро сдался, и начальник снабжения сулил вытребовать Ло-ога обратно. Теперь там новый начальник, какой-то жалкий человечек, который слово в слово выполняет йсе приказы и распоряжения. Подхалим, карьерист, какой-то ерундовый офицер запаса. А прежний был тертый калач. Бумаги, какие приходили сверху, сперва, не читая, пихал в ящик стола. Через неделю или две вынимал и начинал выполнять только те распоряжения, сроки которых за это время не истекли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
- У меня и до Великих Лук было среднее образование,- холодно ответил Кальм.
Теперь вмешался Рюнк:
- Скажу тебе в глаза, что до Лук я не был в тебе уверен.
- А теперь уверен?
- Уверен,- заверил Рюнк.- Ты сам, быть может, нет, а я уверен. Принимай должность командира отделения. Лычки так и так получишь.
Кальм не знал, что Мяги советовал все же назначить его приказом, но Мянд не одобрил такого плана. Нельзя не считаться с желанием человека. Так Кальм и остался в старом отделении. Но вместо обычной винтовки ему выдали снайперскую, с оптическим прицелом
Да, рота приняла его с распростертыми объятиями Если бы слова Кирсти не смешали все в его голове, он чувствовал бы себя значительно лучше.
Первая встреча со старшим лейтенантом Мяндом получилась официальная. Мянд ничем не намекнул на прошлое, и Кальм не оправдывался ни одним словом. Пусть Мянд считает его предателем, пусть считает... его это не касается. В конце концов, разве помогут здесь слова?
Одного Кальм не понимал: если стрелял политрук, почему же тогда он принял в свою роту его, Кальма, человека, готового перебежать? Допустим, что Мянд спас его от тюрьмы и штрафной роты, но людей, которым не доверяют, и раньше посылали или в запасной полк, или в какой-нибудь стройбат. Теперь, говорят, и там порядок навели. Надеется его перевоспитать?
Кальм думал, что возненавидит Мянда. Странно, но этого не произошло. Порой Кальм чувствовал потребность пойти и поговорить с политруком начистоту. Но о чем говорить? О том, что он не хотел переходить? Что в винтовке он искал опоры? А если бы Мянд не вмешался? Если бы Рейнопу удалось его уговорить?
Нет, нет и нет! Перебежчиком он не стал бы. Но чем подтвердит он это Мянду?
"Стариков" в отделении было пятеро. Четырех новых Кальм видел впервые.
С первого взгляда Кальму понравился Феликс Урмет, тоже уже раненный, но не на передовой.
- Мне не повезло,- рассказывал он Кальму.- А Лоог говорит, что повезло... вот и разберись... Меня угостили уже в Селижарове,- помните станцию, откуда начался поход нашей дивизии до Лук? Эшелон только вошел на Селижарово, как налетели немецкие самолеты. Осколок бомбы вспахал руку до самой кости. Едва не остался без левой руки. Уже хотели обрезать по локоть, но я не позволил. Я столяр, что я с одной рукой делать буду? А теперь обе целы.
Трое остальных - Харри Хаиимяги, долговязый парень, которому только исполнилось двадцать, Альберт Пакас, круглощекий дорожный рабочий из Пайде, и Эрих Сярглепп, сын владельца дома в предместье,- показались Кальму обычными солдатами, которых он видел сотни и увидит еще. Компанейские ребята, бойкие на язык, дружно идущие вместе со всеми тяжелым солдатским путем. Быть может, только Сярглепп немного отличался от других. Своей неряшливостью. То он появлялся в строю с расстегнутым воротником, то у него не хватало пуговицы на шинели, то он запутывался в размотавшейся во время марша обмотке. И хотя старшина роты Рюик вечно пилил его за отсутствие строевой выправки, он, кажется, и немного покровительствовал Сярглеппу.
За год многое изменилось в роте. Кальм сразу не понял, в чем состояли перемены, но что-то стало по-другому. "Кому" не было больше. "Комуканье" исчезло уже на фронте. Горбушки спокойно оставляли на полках, и никто чужого не трогал. Даже от Рауднаска ничего не прятали. Это Кальм заметил, но не это было самое существенное. Существенное заключалось в ином. Меньше хныкали, меньше сомневались, больше верили; во многом, о чем раньше спорили, были единодушнее и убежденнее.
"И я уже не прежний,- думал Кальм.- Никто, наверное, уже не прежний".
Нет, больше Кальм не мог оставаться равнодушным к тому, что происходило на фронте, в жизни, в их части, в нем самом.
X
1
Наступил последний день 1943 года.
Тяэгер ворчал на Лоога, что тот дал печке остыть,
- Чертова комната! - ругался Лоог.- Крыша протекает, из стен земля сыплется, под ногами грязь хлюпает. Картофельная яма, а не комната!
- Заткнись,- поучал его Тяэгер.- Ты теперь не в Ахаче, а в отделении, где половина парней фронтовики. У нас приличные манеры, не забывай этого.
- Я тоже был на передовой. Возле депо,- защищался ефрейтор.
- Чихал я на твою передовую! - продолжал Тяэгер.- Во время боев отсиживался в десяти километрах от фронта и лакал водку погибших. Шкура!
Хотя Тяэгер был по-прежнему пулеметчиком и всего-навсего младшим сержантом, ефрейтор Лоог считался с ним. Во-первых, потому, что привык выполнять приказы; во-вторых, он хорошо знал силу и ярость Тяэгера.
- Дрова кончились, топить нечем,- оправдывался он.
- Достань! - скомандовал Тяэгер.- Какой ты красноармеец, если не можешь справиться с таким пустяком!
Мысленно ефрейтор Лоог проклинал все отделение. Вернувшись в часть, он поглядывал на всех свысока. Думал - все будут восторгаться: ведь он в отделе снабжения как сыр в масле катался, будут сочувствовать ему. Ничего подобного не произошло. Не подействовали и галифе из шерстяной материи, широкий офицерский ремень, подогнанные по ноге кирзовые сапоги, первосортная гимнастерка и шинель, какой не было даже у офицеров роты.
Из-за мундира у него сразу же произошло столкновение со старшиной. Рюнк потребовал, чтобы Лоог вынул вату из плеч шинели и выдрал резинку из спины гимнастерки. Лоог попытался игнорировать Рюнка:
- Тоже мне старшина! Я на капитанов и майоров поплевывал.
- Ты, конечно, мог высмеять слова какого-то желторотого офицерика из тыловых. А наш старшина - это дело другое,- издевался Тяэгер.
Потом Лоог жаловался Рауднаску: если бы рота ему сочувствовала, он не подчинился бы Рюнку, но кто его поддержал? Только злорадствовали.
И верно - ни отделение, ни рота не ценили его. На каждом шагу издевались. Поэтому Лоог проклинал солдат, а еще больше командира дивизии, по чьему приказу все сверхштатные писаря, кладовщики и другие "деятели" были отправлены обратно в части.
"Ничего, скоро я куда-нибудь да устроюсь", - утешал он сам себя. Но это был самообман. В любую минуту можно было ожидать приказа о выходе на передовую, и тогда все пропало. Кто же с фронта пошлет вспомогательную силу тыловым учреждениям! Когда туго становится, так и штатных тыловиков отправляют на передовую. Под Луками собрали поваров, писарей и обозников, и ему тоже пришлось четверо суток померзнуть у развалин депо. Тогда повезло - фон Засс скоро сдался, и начальник снабжения сулил вытребовать Ло-ога обратно. Теперь там новый начальник, какой-то жалкий человечек, который слово в слово выполняет йсе приказы и распоряжения. Подхалим, карьерист, какой-то ерундовый офицер запаса. А прежний был тертый калач. Бумаги, какие приходили сверху, сперва, не читая, пихал в ящик стола. Через неделю или две вынимал и начинал выполнять только те распоряжения, сроки которых за это время не истекли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69