Где именно — этого Вийес еще не успел разузнать. Солдатам казалось, что Кирсти их обманула. Они свыклись с ней, с разговорами о ней. Для Вийеса Кирсти была мечтой, для Вески — его Ютой, которая складывала самые высокие в деревне стога, а для ' старшины — голубоглазой Вильмой. Кирсти или разговоры о ней уводили мысли Тяэгера к женщине-токарю, на которой в майские праздники были белая блузка и пышная юбка. Из-за Кирсти на потеху всей землянке ссорились Тислер и Мяги, выясняя, в чьей деревне девушки были красивее. Кто была Кирсти для Кальма, этого он и сам не знал. Но сообщение Вийеса задело его.
Единственный из всего отделения — Вийес разговаривал с Кирсти Сарапик. Это удалось благодаря тому, что у Вийеса разыгрался ревматизм, который будто бы мучил его еще с детских лет. Почесывая затылок, батальонный фельдшер послал больного к врачу. В санитарную роту Вийес отправился как на сватовство. Одолжил у Тислера высокие сапоги, откуда-то раздобыл сапожной мази и надраил их до зеркального блеска. С Агуром обменялся галифе, почему-то покрой агуровских брюк понравился ему больше. У Симуля выклянчил одеколону и основательно надушился. Тяэ-гер отдал ему свой только что выстиранный носовой платок. — Когда-нибудь я наверняка станцую с ней.
— О sancta simplicitas! 1 — захихикал Рауднаск.
— Прекрати наконец свой антисоветский трёп! — рявкнул на него Вески.
— Это не... это...— Лийас попытался объяснить слова Рауднаска.
— Знаем. Понимаем. Нечего защищать,— поддержал Вески Тяэгер.
Вторым событием было назначение нового командира роты. Лейтенант Аава остался заместителем нового командира, старшего лейтенанта Энделя Нааритса.
— Видимо, работа политрука,— заметил Рауднаск с глазу на глаз Лийасу.
— Так у нас же не было заместителя,— сказал Лийас.
— Аава был хороший начальник,— сказал Рауднаск.
На это Лийас ничего не сумел ответить.
Изменения произошли и среди младших командиров. Старший сержант Мяги стал старшиной взвода, а Агур — командиром отделения. Лоог устроился писарем к снабженцам. О нем никто не жалел.
И наконец дивизия погрузилась в вагоны. Куда едут — этого никто в роте точно не знал.
Эшелон направлялся на запад. Дни стояли по-летнему теплые и солнечные. Солдаты глядели в открытые двери и чаще, чем раньше, пели бодрые, боевые песни.
— Куда нас везут? — спросил Вийес у политрука.
— На фронт,— ответил Мянд.
— С голыми руками? — полунасмешливо усомнился Кальм.
Тяэгер недовольно подтолкнул друга.
— С голыми руками еще ни одного солдата не посылали против гитлеровцев,— сказал Агур.
— У Агура уже было раз оружие в руках, да отобрали,— произнес Кальм.
В вагоне стало тихо. Было слышно, как стучат колеса на смыках рельсов.
— Красноармеец Кальм, прекратите свои бесплодные попытки деморализовать взвод! — официально
* О святая простота! (лат.)
прикрикнул младший лейтенант Симуль. — Не забывайте, вы находитесь в эшелоне, направляющемся на фронт!
— Пусть выкладывает, что у него на сердце,— высказал свое мнение старший сержант Мяги.
— Пусть говорит,— согласился Мянд
Пауза.
— У меня никто не отбирал винтовку,— прервал тишину Мяги. — Меня послали в вашу... черт, не в вашу, а в нашу, эстонскую дивизию прямо с фронта.
Взволнованный Кальм обратился к командиру отделения:
— Агур, отобрали у тебя винтовку или нет? Скажи, не бойся!
— Чего же мне бояться? — сказал Агур.— Мы отступали, бои были тяжелые, от дивизии почти ничего не осталось. Нас направили в другие части. Меня и вместе со мной еще человек двадцать направили в запасной полк. Там проболтались около месяца, потом погнали строить авиационный завод. Конечно, мы сердились, чего же скрывать... Проклинали и ругались. Не расколошматили бы нас так крепко, мы бы, конечно, еще повоевали. Но как бы там ни было, теперь газуем на фронт, это уж точно.
Кальм хотел перебить Агура каким-то выкриком, но Тяэгер так сжал его локоть, что Энн едва не заорал от боли. Да, Тяэгер был сердит на друга. Настоящий мужчина никогда не брякнет того, что на язык подвернется. Сперва нужно все взвесить и обдумать. Такой разговор — это не пустая болтовня. Ведь он не раз уже говорил Энну; по всему видно, что к ним, к эстонцам, относятся как к братьям. Сейчас нелегко ни одному народу, но самые большие жертвы несут русские. Что он еще мудрит?
— Подумайте, товарищи,— произнес теперь политрук,— кто же будет обучать военному делу народ, которому не доверяют? Обучают друга, а врага и близко к оружию не подпускают. Если бы партия не была уверена, что нащи дивизии будут сражаться так же отважно, как русские или любые другие советские части, тогда, Кальм, вы бы еще находились на лесоразработках.
Кальм почувствовал предупредительный нажим руки Тяэгсра. «Тоже мне нянька!» —с горечью подумал он.
— Поживем — увидим.— Посюдние слова он произнес вслух и громко.
— Есть люди, которые никуда не прозревают,—заметил Агур.
Кальм стряхнул руку Тяэгера и горячо сказал:
— За год я уже достаточно насмотрелся!
— Ты, браток, мало видел,— успокоил его Тислер.— По правде сказать, ничего ты не видел.
— Знаешь, Энн, — рассердился и Тяэгер, — человек я неученый, о многом, чему ты учился, я понятия не имею. Твои слова, политрук, меня порой в сон вгоняют. Сложные слова — общественный строй, производственные отношения, диктатура пролетариата, реакция, империализм... Слушаю — солнце светит, глаза слипаются. Кальм следит за тобой, он не задремлет... Да ладно, отклонился. Хотел только сказать,— я думаю проще. Если у нас все плохо и бедно, так почему же фрицы еще не на Урале? Видать, есть у нас силенка, если мы против Германии держимся. Для меня тряпки да внешний лоск — дело пустое. Если у человека в руках токарный станок поет, как орган, значит, это настоящий человек, пусть у него даже задница сквозь брюки светится. А теперь, Энн, давай-ка заткнись. Потому что твоих слов и моя душа не принимает.
Несколько секунд в вагоне снова было тихо. Потом понемногу заговорили. Разговаривали обо всем. О Ленинграде и Москве, где фашистам никогда не бывать. Об Эстонии, о Волге, об Урале, о Сибири. О колхозных полях, с которых не успеваю! вовремя убрать хлеб, и о гигантских заводах, удивительно быстро вырастающих на востоке страны. О пестрых ситцевых юбках женщин и об эшелоне с танками, который промчался мимо. Только Кальм и Тяэгер угрюмо молчали. Тислер и Вийес попытались втянуть их в общую беседу, но Тяэгер проворчал — пусть дадут ему наконец немною подремать. А Кальм не обратил внимания на товарищей.
На маленьком полустанке Тяэгер куда-то выходил и едва успел вскочить в вагон уже на ходу поезда. Тяэгер забрался на нары и положил в изголовье Кальма два помидора. Но они так и пролежали там до самого вечера, когда Мянд ушел из вагона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Единственный из всего отделения — Вийес разговаривал с Кирсти Сарапик. Это удалось благодаря тому, что у Вийеса разыгрался ревматизм, который будто бы мучил его еще с детских лет. Почесывая затылок, батальонный фельдшер послал больного к врачу. В санитарную роту Вийес отправился как на сватовство. Одолжил у Тислера высокие сапоги, откуда-то раздобыл сапожной мази и надраил их до зеркального блеска. С Агуром обменялся галифе, почему-то покрой агуровских брюк понравился ему больше. У Симуля выклянчил одеколону и основательно надушился. Тяэ-гер отдал ему свой только что выстиранный носовой платок. — Когда-нибудь я наверняка станцую с ней.
— О sancta simplicitas! 1 — захихикал Рауднаск.
— Прекрати наконец свой антисоветский трёп! — рявкнул на него Вески.
— Это не... это...— Лийас попытался объяснить слова Рауднаска.
— Знаем. Понимаем. Нечего защищать,— поддержал Вески Тяэгер.
Вторым событием было назначение нового командира роты. Лейтенант Аава остался заместителем нового командира, старшего лейтенанта Энделя Нааритса.
— Видимо, работа политрука,— заметил Рауднаск с глазу на глаз Лийасу.
— Так у нас же не было заместителя,— сказал Лийас.
— Аава был хороший начальник,— сказал Рауднаск.
На это Лийас ничего не сумел ответить.
Изменения произошли и среди младших командиров. Старший сержант Мяги стал старшиной взвода, а Агур — командиром отделения. Лоог устроился писарем к снабженцам. О нем никто не жалел.
И наконец дивизия погрузилась в вагоны. Куда едут — этого никто в роте точно не знал.
Эшелон направлялся на запад. Дни стояли по-летнему теплые и солнечные. Солдаты глядели в открытые двери и чаще, чем раньше, пели бодрые, боевые песни.
— Куда нас везут? — спросил Вийес у политрука.
— На фронт,— ответил Мянд.
— С голыми руками? — полунасмешливо усомнился Кальм.
Тяэгер недовольно подтолкнул друга.
— С голыми руками еще ни одного солдата не посылали против гитлеровцев,— сказал Агур.
— У Агура уже было раз оружие в руках, да отобрали,— произнес Кальм.
В вагоне стало тихо. Было слышно, как стучат колеса на смыках рельсов.
— Красноармеец Кальм, прекратите свои бесплодные попытки деморализовать взвод! — официально
* О святая простота! (лат.)
прикрикнул младший лейтенант Симуль. — Не забывайте, вы находитесь в эшелоне, направляющемся на фронт!
— Пусть выкладывает, что у него на сердце,— высказал свое мнение старший сержант Мяги.
— Пусть говорит,— согласился Мянд
Пауза.
— У меня никто не отбирал винтовку,— прервал тишину Мяги. — Меня послали в вашу... черт, не в вашу, а в нашу, эстонскую дивизию прямо с фронта.
Взволнованный Кальм обратился к командиру отделения:
— Агур, отобрали у тебя винтовку или нет? Скажи, не бойся!
— Чего же мне бояться? — сказал Агур.— Мы отступали, бои были тяжелые, от дивизии почти ничего не осталось. Нас направили в другие части. Меня и вместе со мной еще человек двадцать направили в запасной полк. Там проболтались около месяца, потом погнали строить авиационный завод. Конечно, мы сердились, чего же скрывать... Проклинали и ругались. Не расколошматили бы нас так крепко, мы бы, конечно, еще повоевали. Но как бы там ни было, теперь газуем на фронт, это уж точно.
Кальм хотел перебить Агура каким-то выкриком, но Тяэгер так сжал его локоть, что Энн едва не заорал от боли. Да, Тяэгер был сердит на друга. Настоящий мужчина никогда не брякнет того, что на язык подвернется. Сперва нужно все взвесить и обдумать. Такой разговор — это не пустая болтовня. Ведь он не раз уже говорил Энну; по всему видно, что к ним, к эстонцам, относятся как к братьям. Сейчас нелегко ни одному народу, но самые большие жертвы несут русские. Что он еще мудрит?
— Подумайте, товарищи,— произнес теперь политрук,— кто же будет обучать военному делу народ, которому не доверяют? Обучают друга, а врага и близко к оружию не подпускают. Если бы партия не была уверена, что нащи дивизии будут сражаться так же отважно, как русские или любые другие советские части, тогда, Кальм, вы бы еще находились на лесоразработках.
Кальм почувствовал предупредительный нажим руки Тяэгсра. «Тоже мне нянька!» —с горечью подумал он.
— Поживем — увидим.— Посюдние слова он произнес вслух и громко.
— Есть люди, которые никуда не прозревают,—заметил Агур.
Кальм стряхнул руку Тяэгера и горячо сказал:
— За год я уже достаточно насмотрелся!
— Ты, браток, мало видел,— успокоил его Тислер.— По правде сказать, ничего ты не видел.
— Знаешь, Энн, — рассердился и Тяэгер, — человек я неученый, о многом, чему ты учился, я понятия не имею. Твои слова, политрук, меня порой в сон вгоняют. Сложные слова — общественный строй, производственные отношения, диктатура пролетариата, реакция, империализм... Слушаю — солнце светит, глаза слипаются. Кальм следит за тобой, он не задремлет... Да ладно, отклонился. Хотел только сказать,— я думаю проще. Если у нас все плохо и бедно, так почему же фрицы еще не на Урале? Видать, есть у нас силенка, если мы против Германии держимся. Для меня тряпки да внешний лоск — дело пустое. Если у человека в руках токарный станок поет, как орган, значит, это настоящий человек, пусть у него даже задница сквозь брюки светится. А теперь, Энн, давай-ка заткнись. Потому что твоих слов и моя душа не принимает.
Несколько секунд в вагоне снова было тихо. Потом понемногу заговорили. Разговаривали обо всем. О Ленинграде и Москве, где фашистам никогда не бывать. Об Эстонии, о Волге, об Урале, о Сибири. О колхозных полях, с которых не успеваю! вовремя убрать хлеб, и о гигантских заводах, удивительно быстро вырастающих на востоке страны. О пестрых ситцевых юбках женщин и об эшелоне с танками, который промчался мимо. Только Кальм и Тяэгер угрюмо молчали. Тислер и Вийес попытались втянуть их в общую беседу, но Тяэгер проворчал — пусть дадут ему наконец немною подремать. А Кальм не обратил внимания на товарищей.
На маленьком полустанке Тяэгер куда-то выходил и едва успел вскочить в вагон уже на ходу поезда. Тяэгер забрался на нары и положил в изголовье Кальма два помидора. Но они так и пролежали там до самого вечера, когда Мянд ушел из вагона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69