Потом кратчайшим путем зашагал в сторону рынка. Рыночная площадь была запружена толпой.
Пробравшись между ларьками, Хелмицкий спросил первого встречного:
— Что случилось?
Пожилой мужчина с бородкой, в соломенной шляпе в ответ только пожал, плечами: не знаю. Все чего-то ждут, ну и он тоже. Но вопрос Хелмицкого услышал стоявший неподалеку парнишка с велосипедом и сказал:
— Важное сообщение будут передавать. Наверно, война кончилась.
Скорчив презрительную гримасу, мужчина в соломенной шляпе махнул рукой и ушел.
— Сейчас начнут,— сообщил Хелмицкому парнишка.
Толпа росла. Люди все подходили и подходили. Вдруг в репродукторах послышалось потрескивание.
— «Внимание! Внимание!— разнесся над толпой громкий голос диктора.— Говорит польское радио «Варшава», работают все радиостанции страны. Передаем важное сообщение. Сегодня, восьмого мая, на развалинах столицы Германии — Берлина представителями германского командования подписана безоговорочная. От германского командования капитуляцию подписали Кейтель, Фридебург и Штрумпф. От Верховного командования Красной Армии капитуляцию подписал Маршал Советского Союза Жуков. От Верховного командования вооруженных сил союзников — маршал авиации Теддер. При подписании капитуляции в качестве наблюдателей присутствовали: начальник военно-воздушных сил США генерал Спаатс и главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи...»
Люди слушали в молчании, замерев на месте. Прохожие застывали там, где их застигли слова сообщения. Грузовики, проезжавшие мимо, останавливались. Какая-то машина отрывисто просигналила в тишине.
— «Завтра,— продолжал диктор,— в первый день мира. Польша вместе со всеми миролюбивыми народами будет торжественно отмечать разгром гитлеровской Германии, падение жесточайшей л мире тирании, победоносное завершение самой кровопролитной в истории человечества войны и наступление эры прочного мира, свободы и счастья. Для увековечения победы польского народа и его союзников над гитлеровскими захватчиками, увековечения победы демократии над гитлеризмом фашизмом, победы свободы и справедливости над рабством ж бесправием Совет Министров принял сегодня постановление: считать день девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года национальным праздником победа и свободы».
Диктор смолк, и в наступившей тишине зазвучал национальный гимн. Мужчины обнажили. Когда звуки гимна стихли, никто не двигался. Лишь через некоторое время люди медленно молча стали расходиться.
В дверях гостиницы стоял толстяк портье.
— Ну, вот и кончилась война,— на ходу бросил ему Хелмицкий.
Портье громко шмыгнул носом, глаза очков у него были.
— Эх, пан, кабы услышать это в неразрушенной Варшаве...
— Ишь чего захотел!— сказал Хелмицкмй.
Он взял свой ключ и поднялся наверх. Первым делом зашел в уборную. Вынув из кармана фальшивое удостоверение на имя Чешковского, он разорвал его на мелкие клочки, бросил в унитаз и спустил воду. Но часть бумажек осталась в унитазе, и, подождав минуту, он снова дернул за цепочку. На этот раз вода смыла все без остатка.
Войдя к себе в номер, он запер дверь на ключ, снял пальто, шляпу и, повалившись прямо в костюме на кровать, мгновенно заснул.
Перед тем как выйти из дому, Косецкий заглянул на кухню.
— Розалия, ты не знаешь, где пани Алиция?— спросил он, стоя на пороге.
— Я здесь,— послышался голос жены.
Он вернулся в холл, за ним с озабоченным лицом вошла Косецкая. Она очень удивилась, увидев мужа в пальто и шляпе.
— Ты что, уходишь?
— Да,— мягко сказал он.— Надоело сидеть дома. Надо немного проветриться.
— Давно пора!— обрадовалась жена.— Вот увидишь, ты сразу почувствуешь себя лучше. А к ужину вернешься?
— Разумеется. Который теперь час? Ну, еще пяти нет.
Она проводила его до двери.
— Подумай, какая неприятность... Я вчера вызывала водопроводчика: у нас подтекает кран в кухне. Он взял за починку сто злотых и сказал, что все в порядке. А сейчас захожу в кухню, из крана опять капает. Ну что за люди! Ни на кого нельзя положиться!
— Позови его еще раз,— сказал Косецкий.
— Кого? Водопроводчика? Ведь он опять потребует сто злотых...
— Это мы еще посмотрим. Я сам с ним поговорю.
— Ты?
— Да, я.
Она в изумлении замолчала. А Косецкий открыл дверь и вышел наружу. Небо, с утра затянутое тучами, прояснилось, и ласково светило солнце. Воздух был прозрачный и чистый.
— Какая чудесная погода! Вот-вот зацветет сирень. Он повернул голову и внимательным взглядом окинул
облупившиеся стены виллы. Это не ускользнуло от внимания жены.
— Видишь, во что превратился наш дом?..
— Не огорчайся. Постепенно все наладится.
Она не могла взять в толк, что с ним произошло, почему он вдруг так переменился. И ей почему-то стало грустно.
— Знаешь что?
— Ну?
— Я все время думаю об Анджее...
— Ах!— Косецкий махнул рукой.
— Правильно ли мы поступили, позволив ему уйти?
— Дорогая, он уже не маленький. Он взрослый человек и должен сам понимать, что делает. Я в его годы давно жил самостоятельно и зарабатывал себе на хлеб. Если он до сих пор не научился уважать труд, мы с тобой теперь его этому уж не научим.
— Но, видишь ли,— пыталась она защитить сына,— ты забываешь, в каких тяжелых условиях он рос...
— Тем более. Как раз это и должно было развить в нем волю и чувство ответственности. У меня тоже была нелегкая жизнь. Не надо сгущать краски. Что было, то было, и нечего сваливать все на прошлое. А если он учебе и труду предпочитает легкий, подозрительный заработок и хочет порхать по жизни, тут уж ничего не поделаешь. У него своя голова на плечах.
— Может, ты и прав...— прошептала она.— Но он в последнее время был такой странный...
— Дорогая Алиция,— сказал Косецкий, сжимая ей руку,— когда у человека совесть не чиста, он всегда ведет себя немного странно.
У калитки он остановился и обернулся к жене:
— Не забудь послать Розалию за водопроводчиком. И, выпрямившись, прежней пружинистой походкой
пошел вниз по улице. Итак, война кончилась. Снова получают смысл привычные нормы поведения и законы. Мир возвращается к нормальной жизни. Прошлое? Отныне на нем надо поставить крест. С его страданиями и ошибками — со всем, что было. Первый день мира автоматически перечеркнул минувшие дни. Важно, как себя будет вести человек сейчас, а не то, как он себя вел во время войны. У войны — свои законы, у мирной жизни — свои. В таком духе Косецкий собирался разговаривать со Щукой, не сомневаясь, что, если тот окажется человеком здравомыслящим, все сойдет благополучно.
По дороге он увидел нескольких знакомых и подумал, что, повстречай он их два дня назад, кое-кто мог бы и не узнать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Пробравшись между ларьками, Хелмицкий спросил первого встречного:
— Что случилось?
Пожилой мужчина с бородкой, в соломенной шляпе в ответ только пожал, плечами: не знаю. Все чего-то ждут, ну и он тоже. Но вопрос Хелмицкого услышал стоявший неподалеку парнишка с велосипедом и сказал:
— Важное сообщение будут передавать. Наверно, война кончилась.
Скорчив презрительную гримасу, мужчина в соломенной шляпе махнул рукой и ушел.
— Сейчас начнут,— сообщил Хелмицкому парнишка.
Толпа росла. Люди все подходили и подходили. Вдруг в репродукторах послышалось потрескивание.
— «Внимание! Внимание!— разнесся над толпой громкий голос диктора.— Говорит польское радио «Варшава», работают все радиостанции страны. Передаем важное сообщение. Сегодня, восьмого мая, на развалинах столицы Германии — Берлина представителями германского командования подписана безоговорочная. От германского командования капитуляцию подписали Кейтель, Фридебург и Штрумпф. От Верховного командования Красной Армии капитуляцию подписал Маршал Советского Союза Жуков. От Верховного командования вооруженных сил союзников — маршал авиации Теддер. При подписании капитуляции в качестве наблюдателей присутствовали: начальник военно-воздушных сил США генерал Спаатс и главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи...»
Люди слушали в молчании, замерев на месте. Прохожие застывали там, где их застигли слова сообщения. Грузовики, проезжавшие мимо, останавливались. Какая-то машина отрывисто просигналила в тишине.
— «Завтра,— продолжал диктор,— в первый день мира. Польша вместе со всеми миролюбивыми народами будет торжественно отмечать разгром гитлеровской Германии, падение жесточайшей л мире тирании, победоносное завершение самой кровопролитной в истории человечества войны и наступление эры прочного мира, свободы и счастья. Для увековечения победы польского народа и его союзников над гитлеровскими захватчиками, увековечения победы демократии над гитлеризмом фашизмом, победы свободы и справедливости над рабством ж бесправием Совет Министров принял сегодня постановление: считать день девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года национальным праздником победа и свободы».
Диктор смолк, и в наступившей тишине зазвучал национальный гимн. Мужчины обнажили. Когда звуки гимна стихли, никто не двигался. Лишь через некоторое время люди медленно молча стали расходиться.
В дверях гостиницы стоял толстяк портье.
— Ну, вот и кончилась война,— на ходу бросил ему Хелмицкий.
Портье громко шмыгнул носом, глаза очков у него были.
— Эх, пан, кабы услышать это в неразрушенной Варшаве...
— Ишь чего захотел!— сказал Хелмицкмй.
Он взял свой ключ и поднялся наверх. Первым делом зашел в уборную. Вынув из кармана фальшивое удостоверение на имя Чешковского, он разорвал его на мелкие клочки, бросил в унитаз и спустил воду. Но часть бумажек осталась в унитазе, и, подождав минуту, он снова дернул за цепочку. На этот раз вода смыла все без остатка.
Войдя к себе в номер, он запер дверь на ключ, снял пальто, шляпу и, повалившись прямо в костюме на кровать, мгновенно заснул.
Перед тем как выйти из дому, Косецкий заглянул на кухню.
— Розалия, ты не знаешь, где пани Алиция?— спросил он, стоя на пороге.
— Я здесь,— послышался голос жены.
Он вернулся в холл, за ним с озабоченным лицом вошла Косецкая. Она очень удивилась, увидев мужа в пальто и шляпе.
— Ты что, уходишь?
— Да,— мягко сказал он.— Надоело сидеть дома. Надо немного проветриться.
— Давно пора!— обрадовалась жена.— Вот увидишь, ты сразу почувствуешь себя лучше. А к ужину вернешься?
— Разумеется. Который теперь час? Ну, еще пяти нет.
Она проводила его до двери.
— Подумай, какая неприятность... Я вчера вызывала водопроводчика: у нас подтекает кран в кухне. Он взял за починку сто злотых и сказал, что все в порядке. А сейчас захожу в кухню, из крана опять капает. Ну что за люди! Ни на кого нельзя положиться!
— Позови его еще раз,— сказал Косецкий.
— Кого? Водопроводчика? Ведь он опять потребует сто злотых...
— Это мы еще посмотрим. Я сам с ним поговорю.
— Ты?
— Да, я.
Она в изумлении замолчала. А Косецкий открыл дверь и вышел наружу. Небо, с утра затянутое тучами, прояснилось, и ласково светило солнце. Воздух был прозрачный и чистый.
— Какая чудесная погода! Вот-вот зацветет сирень. Он повернул голову и внимательным взглядом окинул
облупившиеся стены виллы. Это не ускользнуло от внимания жены.
— Видишь, во что превратился наш дом?..
— Не огорчайся. Постепенно все наладится.
Она не могла взять в толк, что с ним произошло, почему он вдруг так переменился. И ей почему-то стало грустно.
— Знаешь что?
— Ну?
— Я все время думаю об Анджее...
— Ах!— Косецкий махнул рукой.
— Правильно ли мы поступили, позволив ему уйти?
— Дорогая, он уже не маленький. Он взрослый человек и должен сам понимать, что делает. Я в его годы давно жил самостоятельно и зарабатывал себе на хлеб. Если он до сих пор не научился уважать труд, мы с тобой теперь его этому уж не научим.
— Но, видишь ли,— пыталась она защитить сына,— ты забываешь, в каких тяжелых условиях он рос...
— Тем более. Как раз это и должно было развить в нем волю и чувство ответственности. У меня тоже была нелегкая жизнь. Не надо сгущать краски. Что было, то было, и нечего сваливать все на прошлое. А если он учебе и труду предпочитает легкий, подозрительный заработок и хочет порхать по жизни, тут уж ничего не поделаешь. У него своя голова на плечах.
— Может, ты и прав...— прошептала она.— Но он в последнее время был такой странный...
— Дорогая Алиция,— сказал Косецкий, сжимая ей руку,— когда у человека совесть не чиста, он всегда ведет себя немного странно.
У калитки он остановился и обернулся к жене:
— Не забудь послать Розалию за водопроводчиком. И, выпрямившись, прежней пружинистой походкой
пошел вниз по улице. Итак, война кончилась. Снова получают смысл привычные нормы поведения и законы. Мир возвращается к нормальной жизни. Прошлое? Отныне на нем надо поставить крест. С его страданиями и ошибками — со всем, что было. Первый день мира автоматически перечеркнул минувшие дни. Важно, как себя будет вести человек сейчас, а не то, как он себя вел во время войны. У войны — свои законы, у мирной жизни — свои. В таком духе Косецкий собирался разговаривать со Щукой, не сомневаясь, что, если тот окажется человеком здравомыслящим, все сойдет благополучно.
По дороге он увидел нескольких знакомых и подумал, что, повстречай он их два дня назад, кое-кто мог бы и не узнать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73