Как его зовут?
— А я не знаю.
Лили сделала большие глаза.
— Как это не знаешь?
— Очень просто. Не знаю, и все.
— Не знаешь, как его зовут?
— Правда, не знаю. И меня это не интересует. Разве это имеет значение? Ну как, решено? А в следующую субботу ты будешь свободна.
— Катись!— буркнула Лили, вынимая пудреницу.— Сумасшедшая! А старик тебя отпустит?
— Пусть попробует не отпустить. Ну, пока! А об этом никому ни слова, ладно?
Когда она вернулась за стойку, ее сразу обступила нетерпеливая толпа. Но она улучила минуту и поверх голов окружающих поискала глазами Хелмицкого. За столиком его не было. Музыка из соседнего зала не доносилась. Куда же он девался? Она даже немного встревожилась, но в ту же минуту увидела его: он сидел за столиком Путятыцких спиной к буфету и разговаривал с Фредом.
Вейхерт во время оккупации был связан с лондонским правительством. А теперь, не успев сориентироваться, к кому выгодней примкнуть, оказася в демократической партии. До сих пор благодаря хорошим отношениям со Свенцким у него было прочное положение в городском совете, но он не знал, как сложатся обстоятельства в ближайшем будущем, когда назначат нового бургомистра. Поэтому в последнее время он пытался сойтись поближе с людьми из ППР. Своего соседа по столу, Подгурского, он знал совсем мало. Тот пил наравне со всеми, но разговорчивей не становился: сидел мрачный, замкнутый, и все попытки Веихерта завязать с ним разговор разбивались о его угрюмое безразличие.
Вейхерт не был мнительным, но ему невольно пришло на ум, не подозревает ли его Подгурский в чем-нибудь. Он поскорей отогнал от себя эту мысль, но настроение было испорчено. Чтобы избавиться от неприятного осадка, он осушил «внеочередную» стопку водки. Смазливый Юзек из варшавского «Бристоля» услужливо подлил ему.
Атмосфера в зале становилась все более непринужденной. Особенно громко разговаривали, смеялись, жестикулировали на обоих концах стола. Водка развязала языки и располагала к интимным излияниям.
Древновский с багровым лицом и взлохмаченными волосами только что выпил на брудершафт со своим соседом — рабочим Матусяком, председателем профсоюзного комитета на цементном заводе в Бялой. Наклонясь к нему, Древновский с пьяной доверительностью сообщил:
— Знаешь, братец, жизнь у меня была паскудная, черт бы ее побрал! А у тебя?
— Ага!— буркнул тот.— Это не беда. Я сильный.
— Вот видишь! Я тоже сильный. Но теперь конец. Теперь наша взяла. Теперь мы наверху.
Матусяк глянул на него из-под черных, густых бровей.
— Ну, ну! Еще много надо сделать.
— Сделается.
— Ты знал Стасика Гавлика?
— Гавлика? А кто он такой?
— Товарищ.
— Ну и что?
— Убили его сегодня.
— Не горюй! Все равно наша взяла. Вот увидишь, ты еще директором завода будешь.
Потом он обернулся к Грошику и похлопал его по спине.
— Грошик, харя ты этакая...
Тот опять присмирел, притих и весь как-то сжался, словно хотел занимать как можно меньше места.
— Слышишь, Грошик, этот парень директором будет. И я буду. Все мы будем директорами. А ты — главным редактором. Ты куда, главный редактор?
Репортер моргал мутными глазками, а его руки и ноги как-то странно подергивались под столом, что, должно быть, означало намерение встать.
— Сиди, начальник! Куда собрался?
— Никуда,— буркнул Грошик.— Хочу речь говорить. Свенцкий отодвинулся вместе со стулом от стола и за
спиной майора окликнул Павлицкого, сидевшего через несколько человек от него.
— Паи редактор!
Павлицкий по его решительному тону сразу сообразил, в чем дело. Минуту-другую он колебался.
— Все-таки? Свенцкий кивнул.
— Немедленно. Нельзя терять ни минуты.
— В чем дело?— заинтересовался Врона.
— Пустяки,— отозвался Свенцкий.
Тем временем Грошик с помощью развеселившегося Древновского наконец встал. Но это усилие так его поглотило, что он не заметил, как рядом выросла вдруг огромная фигура Павлицкого.
— Ну-ка, отодвиньтесь,— шепнул Павлицкий, наклоняясь к Древновскому.— Живо...
Древновский инстинктивно отпрянул.
Тогда Павлицкий схватил Грошика под руку и, прежде чем тот успел что-либо сообразить, уволок из зала. Обалдевший Грошик только в коридоре начал сопротивляться, но тут уж Павлицкий мог с ним не церемониться. Не дожидаясь, пока Юргелюшка откроет дверь уборной, он распахнул ее плечом и втолкнул внутрь дергающегося, как паук, Грошика. Старуха быстро закрыла за ними дверь и уже снова хотела приняться за вязанье, когда из уборной послышались какие-то странные звуки, похожие на короткие, громкие шлепки. Они сопровождались сдавленным, крысиным писком. Потом хлопнула дверь кабинки и наступила тишина.
Минуту спустя Павлицкий просунул в дверь свое большое, красное лицо и приказал:
— Полотенце и мыло!
Старуха быстро обслужила его. Павлицкий подтянул рукава пиджака и медленно, тщательно вымыл руки. Потом старательно вытер их, посмотрелся в зеркало, поправил съехавший набок галстук и пригладил волосы.
Юргелюшка обшарила уборную глазами, но того, другого, нигде не было видно. Из кабинок не доносилось ни звука. Павлицкий еще раз оглядел себя в зеркало, одернул пиджак. Вид у него был довольный.
— Все в порядке! Вы здесь работаете, бабушка?
— Да, пан.
— Прекрасно! Следите, чтобы никто не выпускал этого негодяя! Я вот здесь его запер.— И он показал на одну из кабинок.— Пусть сидит, пока я не приду. Это приказ министра Свенцкого. Понятно?
— Слушаюсь, пан. А если...
— Какие могут быть «если»? Он должен здесь сидеть, и баста.
— Слушаюсь, пан.
— Ну, смотрите.
Он полез в карман и, вытащив скомканную сотенную бумажку, протянул старухе. Она низко поклонилась.
— Спасибо, вельможный пан.
Матусяк сидел нахохлившись, подперев голову рукой. Древновский решил продолжить разговор, прерванный внезапным исчезновением Грошика, и хлопнул Матусяка по плечу.
— Чего, брат, нос повесил? Хватит, намыкались мы с тобой. Теперь наша взяла.
Тот грубо оттолкнул его руку.
— Отстань! Древновский глупо улыбался.
— Выпей, Казик...
— Отстань, не то в морду дам. Ну!
И он вскочил, словно собираясь ударить. Древновский побледнел. Соседи по столу стали успокаивать Матусяка.
— Казик, уймись. Как тебе не стыдно!
— Думаете, я пьяный?
— Нет, не пьяный. Но чего ты с сопляком связался? В конце концов его уговорили. Он тяжело опустился
на стул и, низко склонив над столом голову, подпер ее темными, натруженными руками.
— Казик!— подтолкнул его товарищ.
А он пожал плечами и, еще ниже опустив голову, вдруг горько заплакал.
— Казик, господь с тобой! Чего ты?
— Ничего.
Направляясь к своему месту за столом, Павлицкий остановился возле Свенцкого.
— Все в порядке, пан министр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— А я не знаю.
Лили сделала большие глаза.
— Как это не знаешь?
— Очень просто. Не знаю, и все.
— Не знаешь, как его зовут?
— Правда, не знаю. И меня это не интересует. Разве это имеет значение? Ну как, решено? А в следующую субботу ты будешь свободна.
— Катись!— буркнула Лили, вынимая пудреницу.— Сумасшедшая! А старик тебя отпустит?
— Пусть попробует не отпустить. Ну, пока! А об этом никому ни слова, ладно?
Когда она вернулась за стойку, ее сразу обступила нетерпеливая толпа. Но она улучила минуту и поверх голов окружающих поискала глазами Хелмицкого. За столиком его не было. Музыка из соседнего зала не доносилась. Куда же он девался? Она даже немного встревожилась, но в ту же минуту увидела его: он сидел за столиком Путятыцких спиной к буфету и разговаривал с Фредом.
Вейхерт во время оккупации был связан с лондонским правительством. А теперь, не успев сориентироваться, к кому выгодней примкнуть, оказася в демократической партии. До сих пор благодаря хорошим отношениям со Свенцким у него было прочное положение в городском совете, но он не знал, как сложатся обстоятельства в ближайшем будущем, когда назначат нового бургомистра. Поэтому в последнее время он пытался сойтись поближе с людьми из ППР. Своего соседа по столу, Подгурского, он знал совсем мало. Тот пил наравне со всеми, но разговорчивей не становился: сидел мрачный, замкнутый, и все попытки Веихерта завязать с ним разговор разбивались о его угрюмое безразличие.
Вейхерт не был мнительным, но ему невольно пришло на ум, не подозревает ли его Подгурский в чем-нибудь. Он поскорей отогнал от себя эту мысль, но настроение было испорчено. Чтобы избавиться от неприятного осадка, он осушил «внеочередную» стопку водки. Смазливый Юзек из варшавского «Бристоля» услужливо подлил ему.
Атмосфера в зале становилась все более непринужденной. Особенно громко разговаривали, смеялись, жестикулировали на обоих концах стола. Водка развязала языки и располагала к интимным излияниям.
Древновский с багровым лицом и взлохмаченными волосами только что выпил на брудершафт со своим соседом — рабочим Матусяком, председателем профсоюзного комитета на цементном заводе в Бялой. Наклонясь к нему, Древновский с пьяной доверительностью сообщил:
— Знаешь, братец, жизнь у меня была паскудная, черт бы ее побрал! А у тебя?
— Ага!— буркнул тот.— Это не беда. Я сильный.
— Вот видишь! Я тоже сильный. Но теперь конец. Теперь наша взяла. Теперь мы наверху.
Матусяк глянул на него из-под черных, густых бровей.
— Ну, ну! Еще много надо сделать.
— Сделается.
— Ты знал Стасика Гавлика?
— Гавлика? А кто он такой?
— Товарищ.
— Ну и что?
— Убили его сегодня.
— Не горюй! Все равно наша взяла. Вот увидишь, ты еще директором завода будешь.
Потом он обернулся к Грошику и похлопал его по спине.
— Грошик, харя ты этакая...
Тот опять присмирел, притих и весь как-то сжался, словно хотел занимать как можно меньше места.
— Слышишь, Грошик, этот парень директором будет. И я буду. Все мы будем директорами. А ты — главным редактором. Ты куда, главный редактор?
Репортер моргал мутными глазками, а его руки и ноги как-то странно подергивались под столом, что, должно быть, означало намерение встать.
— Сиди, начальник! Куда собрался?
— Никуда,— буркнул Грошик.— Хочу речь говорить. Свенцкий отодвинулся вместе со стулом от стола и за
спиной майора окликнул Павлицкого, сидевшего через несколько человек от него.
— Паи редактор!
Павлицкий по его решительному тону сразу сообразил, в чем дело. Минуту-другую он колебался.
— Все-таки? Свенцкий кивнул.
— Немедленно. Нельзя терять ни минуты.
— В чем дело?— заинтересовался Врона.
— Пустяки,— отозвался Свенцкий.
Тем временем Грошик с помощью развеселившегося Древновского наконец встал. Но это усилие так его поглотило, что он не заметил, как рядом выросла вдруг огромная фигура Павлицкого.
— Ну-ка, отодвиньтесь,— шепнул Павлицкий, наклоняясь к Древновскому.— Живо...
Древновский инстинктивно отпрянул.
Тогда Павлицкий схватил Грошика под руку и, прежде чем тот успел что-либо сообразить, уволок из зала. Обалдевший Грошик только в коридоре начал сопротивляться, но тут уж Павлицкий мог с ним не церемониться. Не дожидаясь, пока Юргелюшка откроет дверь уборной, он распахнул ее плечом и втолкнул внутрь дергающегося, как паук, Грошика. Старуха быстро закрыла за ними дверь и уже снова хотела приняться за вязанье, когда из уборной послышались какие-то странные звуки, похожие на короткие, громкие шлепки. Они сопровождались сдавленным, крысиным писком. Потом хлопнула дверь кабинки и наступила тишина.
Минуту спустя Павлицкий просунул в дверь свое большое, красное лицо и приказал:
— Полотенце и мыло!
Старуха быстро обслужила его. Павлицкий подтянул рукава пиджака и медленно, тщательно вымыл руки. Потом старательно вытер их, посмотрелся в зеркало, поправил съехавший набок галстук и пригладил волосы.
Юргелюшка обшарила уборную глазами, но того, другого, нигде не было видно. Из кабинок не доносилось ни звука. Павлицкий еще раз оглядел себя в зеркало, одернул пиджак. Вид у него был довольный.
— Все в порядке! Вы здесь работаете, бабушка?
— Да, пан.
— Прекрасно! Следите, чтобы никто не выпускал этого негодяя! Я вот здесь его запер.— И он показал на одну из кабинок.— Пусть сидит, пока я не приду. Это приказ министра Свенцкого. Понятно?
— Слушаюсь, пан. А если...
— Какие могут быть «если»? Он должен здесь сидеть, и баста.
— Слушаюсь, пан.
— Ну, смотрите.
Он полез в карман и, вытащив скомканную сотенную бумажку, протянул старухе. Она низко поклонилась.
— Спасибо, вельможный пан.
Матусяк сидел нахохлившись, подперев голову рукой. Древновский решил продолжить разговор, прерванный внезапным исчезновением Грошика, и хлопнул Матусяка по плечу.
— Чего, брат, нос повесил? Хватит, намыкались мы с тобой. Теперь наша взяла.
Тот грубо оттолкнул его руку.
— Отстань! Древновский глупо улыбался.
— Выпей, Казик...
— Отстань, не то в морду дам. Ну!
И он вскочил, словно собираясь ударить. Древновский побледнел. Соседи по столу стали успокаивать Матусяка.
— Казик, уймись. Как тебе не стыдно!
— Думаете, я пьяный?
— Нет, не пьяный. Но чего ты с сопляком связался? В конце концов его уговорили. Он тяжело опустился
на стул и, низко склонив над столом голову, подпер ее темными, натруженными руками.
— Казик!— подтолкнул его товарищ.
А он пожал плечами и, еще ниже опустив голову, вдруг горько заплакал.
— Казик, господь с тобой! Чего ты?
— Ничего.
Направляясь к своему месту за столом, Павлицкий остановился возле Свенцкого.
— Все в порядке, пан министр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73